— А ты не лопнешь, деточка, от такой наглости? — голос Марины был тихим, но в наступившей тишине он прозвучал как щелчок хлыста. — Мы с Сергеем на квартиру копим, а не на твои хотелки.
Лида, раздув ноздри, швырнула кухонное полотенце на стол так, что с него посыпались крошки, и визгливо крикнула:
— Жлобы! У родной сестры единственная радость в жизни накрывается, а вы копейки считаете!
На кухне повисла тяжелая, липкая пауза, в которой слышно было лишь, как шкварчит на сковороде масло да тикают старые ходики на стене.
В этот год Новый год решили встречать у свекрови, Галины Петровны. Квартира у неё была просторная, сталинская, с высокими потолками, которые, казалось, впитали запахи десятков семейных застолий: хвои, мандаринов, «Советского» шампанского и запеченной курицы. Но в этот раз к ароматам праздника примешивался отчётливый запах назревающего скандала.
Родня съехалась вся. В гостиной уже гремел посудой дядя Гена — вечный комментатор и любитель «поучить молодежь жизни», расставляя рюмки с аптекарской точностью. Трое племянников носились по коридору, сбивая коврики, а в углу, уткнувшись в телефон, сидел Тимофей — новый бойфренд Лиды. Вид у него был скучающий и немного затравленный, как у безработного, которого привели на смотрины, но забыли покормить.
Марина с мужем Сергеем приехали последними. Они едва успели снять пальто и стряхнуть снег, как попали в эпицентр напряжения. Кухня кипела в прямом и переносном смысле. Галина Петровна, раскрасневшаяся от духоты духовки, металась между столом и плитой, а Лида, разодетая в блестящее платье с пайетками, ходила как павлин, даже не думая помогать.
— О, явились, спонсоры нашего счастья! — вместо приветствия фыркнула золовка, оглядывая пакеты с деликатесами, которые принес Сергей.
— И тебе не хворать, Лида, — устало ответил брат, целуя мать в щеку. — Помочь чем?
— Помочь? — Лида всплеснула руками, и пайетки на её груди звякнули, как чешуя змеи. — Сереж, ну какая помощь? Тут салаты стругать — ума не надо. Ты мне лучше финансово помоги. Я тут маме уже битый час объясняю: все нормальные люди на Новый год к морю летят. А я одна, как проклятая, в этих сугробах.
Марина молча доставала контейнеры с икрой, стараясь не смотреть на золовку. Она знала этот тон. Сейчас начнется «плач Ярославны».
— У меня, между прочим, горящая путевка сгорает, — продолжала ныть Лида, накручивая локон на палец. — Тимоша пока без работы, себя ищет, а у меня кредитка пустая. Вам что, жалко? Вы же вон, на новой машине приехали. Оплатите мне тур, а я потом… когда-нибудь…
— Когда рак на горе свистнет? — не выдержала Марина. — Лид, мы ипотеку гасим досрочно. Лишних денег нет.
— Да что ты лезешь! — взвизгнула золовка. — Я с братом разговариваю!
Сергей нахмурился. Он любил сестру, но её потребительское отношение сидело у него в печенках.
— Марина права, Лид. Платить за твои отпускные мечты — не наш профиль. Хочешь под пальму — заработай.
Лида задохнулась от возмущения, но, встретив ледяной взгляд брата, осеклась. Она обиженно поджала губы, развернулась на каблуках и вышла из кухни, бросив напоследок:
— Ну и подавитесь своими деньгами. Родня называется…
Суета нарастала. До боя курантов оставалось всего ничего. Дядя Гена громко зазывал мужскую половину «продегустировать наливочку» перед основной посадкой.
— Серега, иди сюда! — басил он из зала. — Тут разговор есть про рыбалку, без тебя никак!
Сергей, сняв пиджак, остался в рубашке, а куртку повесил на общую вешалку в коридоре. Марина знала: он заранее снял крупную сумму наличными — хотел подарить родителям на ремонт дачи и, возможно, дать немного Лиде «на жизнь», несмотря на ссору. Конверт с деньгами лежал во внутреннем кармане.
Марина замешкалась на кухне, помогая свекрови раскладывать горячее. В коридоре было полутемно — перегорела одна лампочка, и свет падал только из приоткрытой двери ванной.
Лида, убедившись, что мать занята уткой, а мужчины увлечены спором о блеснах, скользнула в прихожую. Она двигалась бесшумно, как кошка, почуявшая оставленную на столе сметану. Марина вышла в коридор, чтобы позвать всех к столу, но чья-то рука резко дернула её назад, в тень шкафа.
Это была Ольга, двоюродная сестра мужа. Женщина цепкая, с взглядом рентгена, которая любую фальшь чувствовала за версту.
— Тсс, — шикнула Ольга, прижав палец к губам. — Не спугни. Смотри.
Марина выглянула из-за угла.
Лида стояла у вешалки. Она нервно оглядывалась по сторонам, её блестящее платье дрожало в такт прерывистому дыханию. Вот её рука по-хозяйски скользнула в карман куртки Сергея. Секунда — и она выудила пухлый кожаный бумажник.
Сердце Марины пропустило удар. Неужели она решится? Это ведь не просто наглость, это уже статья.
Лида торопливо расстегнула кошелек. Её пальцы с хищной жадностью перебирали купюры. Она выхватила несколько пятитысячных бумажек, скомкала их и судорожным движением запихнула себе в рукав платья, поближе к локтю. Кошелек она вернула на место, похлопала по карману, разглаживая ткань, и уже собиралась надеть маску невинности, как вдруг…
Дверь кухни распахнулась настежь.
На пороге стояла Галина Петровна с огромным блюдом дымящейся картошки. Свекровь замерла. Она видела всё: и руку в кармане, и манипуляции с рукавом, и испуганные, бегающие глаза дочери.
— Лида… — голос матери прозвучал так страшно, что в квартире, казалось, температура упала ниже нуля. — Это что сейчас было?
В коридор тут же высыпали остальные. Дядя Гена замер с рюмкой в руке, Тимофей попытался спрятаться за широкую спину Оли, дети притихли, чувствуя, что взрослая игра перестала быть веселой.
Лида побледнела так, что слой тонального крема стал похож на маску.
— Мам, ты чего? — голос её предательски дрогнул, срываясь на фальцет. — Я просто… проверяла, не выпадет ли…
— Что не выпадет? Совесть твоя? — Галина Петровна медленно поставила блюдо на тумбочку. Руки у неё тряслись. — Ты у брата деньги воруешь? В моем доме? В новогоднюю ночь?
— Это не воровство! — взвизгнула Лида, переходя в атаку, как загнанная крыса. — Это… это компенсация! Вы же богато живете, у вас не убудет! А мне на поездку не хватает! Я хотела сюрприз сделать, потом бы отдала… может быть…
— Подарки из чужих карманов ты себе сама назначила? — свекровь сделала шаг вперед. — А ну, выкладывай.
— Не выложу! Это мои деньги, я заслужила! Я дочь, в конце концов! — истерика Лиды набирала обороты.
Тогда вперед вышла Марина. Спокойно, без лишних эмоций, она подошла к золовке. Лида дернулась, но Ольга, возникшая словно из ниоткуда, крепко перехватила её руку.
— Не дёргайся, опозоришься ещё хуже, — шепнула Оля ей на ухо.
Марина аккуратно, двумя пальцами, извлекла из рукава золовки смятые красные купюры. Разгладила их и молча протянула подошедшему Сергею. Муж стоял черный от гнева, желваки на его скулах ходили ходуном. Ему было больно и стыдно. Стыдно за сестру, стыдно перед женой, стыдно перед гостями.
— Уходи, — тихо сказал Сергей.
Лида замерла.
— Что? Куда? Новый год же…
— Я сказал, пошла вон, — брат не повысил голоса, но в этом тоне было столько стали, что Тимофей, стоявший в углу, начал потихоньку обуваться, понимая, что бесплатный банкет окончен.
Лида искала глазами поддержки. Она посмотрела на дядю Гену, но тот лишь брезгливо отвернулся:
— Корову можно доить, Лидка, а тебя пора учить работать. Позорище. Воровка в семье — хуже всего.
Она посмотрела на мать. Галина Петровна стояла, прислонившись к стене, и держалась за сердце.
— Мама! Ну скажи им! — взмолилась Лида. — Они меня выгоняют! Твою родную дочь!
Свекровь подняла на неё тяжелый, потухший взгляд. И сказала то, чего никто не ожидал, чего никогда раньше не звучало в этом доме, где младшенькую всегда жалели:
— Дочь, я на стороне невестки. Хватит. Ты не просто семью позоришь, ты душу мне вынимаешь. Сначала требуешь, потом крадёшь. Уходи, Лида. И пока не поймешь, как жить по-людски, не возвращайся.
В коридоре повисла звенящая тишина. Слышно было только, как за окном бахнул первый салют, далекий и неуместно радостный.
Тимофей уже выскользнул за дверь, даже не подав своей «возлюбленной» пальто. Лида поняла, что спектакль провалился. Публика не аплодировала. Публика презирала.
Она схватила свою шубу, судорожно натянула сапоги и, не сказав больше ни слова, выскочила на лестничную площадку. Дверь за ней захлопнулась с глухим, окончательным стуком.
За стол сели в молчании. Праздничное настроение, казалось, было разбито вдребезги, как елочная игрушка. Но потом дядя Гена крякнул, разлил всем шампанское и сказал:
— Ну что… Гнилой зуб вырвали, больно, зато теперь организм здоровый будет. Давайте, родные, проводим старый год. Пусть всё плохое с ним и уходит за ту дверь.
Галина Петровна вытерла слезу и посмотрела на Марину. Взгляд её был полон благодарности и какого-то нового уважения. Она накрыла руку невестки своей ладонью и сжала.
— Спасибо, Марина. Что сдержалась. И что сына моего бережешь.
Марина улыбнулась, чувствуя, как отпускает напряжение. Впервые за все годы брака она чувствовала себя здесь не просто «женой сына», а частью несокрушимой стены.
А где-то на холодной улице, под взрывы петард и чужой смех, брела Лида в своём нелепом блестящем платье, таща за собой шлейф обиды и осознания, что пальмы в этом году ей светят только на рекламных плакатах. И винить в этом, кроме зеркала, было некого.
