— Ты вообще понимаешь, что творишь? — Светлана швырнула ключи на стол так, что они с грохотом отскочили и упали на пол. — Я пришла домой в десять вечера! В десять! Потому что твоя любимая мамочка опять решила устроить концерт.
Егор даже не поднял головы от телефона. Сидел на диване, растекшийся, как будто его туда кто-то швырнул и забыл. Светлана смотрела на его безразличное лицо и чувствовала, как внутри всё сжимается в тугой узел.
— Она больная, Света. Ей семьдесят восемь.
— И что? — она сбросила туфли, и одна из них угодила прямо в журнальный столик. — Мне что теперь, всю жизнь положить на уход за ней? Я работаю по двенадцать часов, приезжаю — и сразу к ней! Менять постельное бельё, готовить эту протёртую кашу, слушать, как она забыла, кто я такая!
Егор наконец оторвался от экрана. Посмотрел на жену так, будто видел её впервые за долгое время. Или будто она говорила на незнакомом языке.
— Она меня родила, Светлана.
— Ага. Родила. — Света прошла на кухню, дёрнула холодильник. Достала бутылку воды, сделала несколько жадных глотков. — А меня она сделала прислугой. Знаешь, что она мне сегодня сказала?
— Не хочу знать.
— Сказала, что я украла у неё золотые серьги! — голос Светланы сорвался на крик. — Те самые серьги, которые она потеряла ещё пять лет назад! Орала на меня полчаса, пока я искала эти чёртовы серьги по всем углам!
Егор встал. Медленно, словно каждое движение давалось ему с трудом. Прошёл мимо жены к окну, уставился в темноту за стеклом. Январь. Двадцать пятого года. Их квартира на пятом этаже панельной хрущёвки выглядела особенно убого в свете одинокого фонаря во дворе.
— Мы можем нанять кого-то, — произнёс он тихо. — Я понимаю, что тебе тяжело.
— Нанять? — Света рассмеялась, и этот смех был похож на истерику. — На что нанять? На твою зарплату, которую ты пропиваешь с дружками каждую пятницу? Или на мою, с которой мы еле-еле выплачиваем кредит за эту чудесную берлогу?
Она знала, что бьёт ниже пояса. Знала, что несправедлива. Но сейчас, когда усталость вдавливала её в пол, когда от запаха лекарств из комнаты свекрови хотелось выть, — сейчас ей было всё равно.
Егор обернулся. В его глазах плескалось что-то опасное.
— Значит, так, — он говорил медленно, отчеканивая каждое слово. — Я пропиваю зарплату. Я плохой сын. Я плохой муж. А ты, значит, святая мученица?
— Я не говорила…
— Говорила! — он шагнул к ней, и Света непроизвольно отступила. Не потому что боялась — Егор никогда не поднимал на неё руку. Просто его ярость была такой плотной, что казалось, можно споткнуться о неё. — Ты каждый день говоришь! Каждый чёртов день напоминаешь мне, что ты жертва, что я тебя угробил, что моя мать — это твой крест!
— Потому что это правда! — выкрикнула Светлана, и слёзы хлынули сами собой. — Ты хоть понимаешь, чего мне это стоит? Я хотела детей! Помнишь? Мне тридцать четыре, Егор! Тридцать четыре! А мы ждали, откладывали, потому что твоя мать заболела. Потому что денег нет. Потому что «не время». И вот я стою здесь, в этой вонючей квартире, и меняю памперсы чужому человеку!
Последние слова она почти прошипела. Егор побледнел.
— Она не чужой человек. Она моя мать.
— Но не моя! — Света вытерла лицо тыльной стороной ладони. — Не моя, понимаешь? Она мне всю жизнь отравляла! С первого дня, как я переступила порог этого дома! «Не так готовишь, не так убираешь, сына моего не любишь, с родителями не считаешься…» И теперь я должна за ней ухаживать? После всего?
Тишина повисла между ними — тяжёлая, липкая. Из комнаты свекрови донеслось тихое постанывание. Света скрипнула зубами.
— Я больше не могу, — проговорила она устало. — Я не обязана досматривать твою мать. Она мне жизнь погубила, так что нанимай сиделку и пусть та возится с её памперсами. Я умываю руки.
Егор смотрел на неё долго. Потом кивнул — один раз, коротко.
— Хорошо, — сказал он. — Тогда я тоже умываю руки. От тебя.
Это прозвучало как приговор. Света замерла, не веря собственным ушам.
— Что?
— Что слышала. — Он прошёл мимо неё, к вешалке. Начал натягивать куртку, искать ботинки. — Я устал оправдываться. Устал быть виноватым. Может, ты и права. Может, я действительно плохой муж. Но знаешь что? Мне надоело смотреть на твоё мученическое лицо.
— Ты… ты уходишь? — голос Светланы дрогнул. — Прямо сейчас?
— А смысл оставаться? — он застёгивал молнию, не глядя на неё. — Чтобы ты ещё раз рассказала мне, как я испортил тебе жизнь? Спасибо, наслушался.
— Егор…
Он открыл дверь. Холодный воздух ворвался в прихожую, и Света поёжилась. За окном кто-то хлопнул дверью машины. Завыл сигнализация, потом стихла.
— Разберёшься с мамой сама, — бросил он через плечо. — Раз уж ты так хорошо умеешь всё решать.
И вышел.
Света стояла посреди прихожей, не в силах пошевелиться. В голове гудело, как будто там устроили концерт тяжёлого рока. Из комнаты свекрови снова донеслось постанывание, теперь уже громче.
— Егор… Егорушка…
Старуха звала сына. Звала того, кто только что хлопнул дверью и ушёл в ночь. Светлана закрыла глаза. Сделала глубокий вдох. Потом ещё один. Слёзы высохли, оставив на щеках солёные дорожки.
Она подошла к двери комнаты свекрови, толкнула её. Старуха лежала на кровати, сбившей одеяло на пол. Глаза блуждали по потолку, не фокусируясь ни на чём. Худые руки дёргались, будто пытались схватить что-то невидимое.
— Холодно… — прохрипела она. — Мне холодно…
Света посмотрела на эту маленькую, сморщенную женщину, которая когда-то делала её жизнь невыносимой. Посмотрела — и вдруг почувствовала не злость. Не жалость даже. Просто пустоту.
Она подняла одеяло, укрыла свекровь. Поправила подушку.
— Где Егор? — старуха повернула голову, и на мгновение её взгляд стал почти осмысленным. — Он ушёл?
— Ушёл, — тихо ответила Светлана.
— Ты его прогнала… — это прозвучало не как вопрос, а как утверждение. — Ты всегда его от меня забирала…
Света не стала спорить. Какой смысл? Она вышла из комнаты, закрыла за собой дверь. Села на диван — на то самое место, где недавно сидел муж. Достала телефон. Позвонила. Один гудок. Второй. Третий.
— Алло? — сонный женский голос.
— Юля, это я… — Света сглотнула. — Можно к тебе приехать? Прямо сейчас?
Подруга молчала несколько секунд. Потом вздохнула:
— Что стряслось?
— Я… я не знаю. Кажется, я только что разрушила свой брак.
Егор вернулся через три дня. Вернулся осунувшийся, небритый, пахнущий дешёвым табаком и чужими диванами. Света открыла дверь, посмотрела на него — и ничего не сказала. Просто отошла в сторону, пропуская в квартиру.
— Как она? — спросил он, кивая в сторону комнаты матери.
— Жива, — коротко ответила Светлана. — Если тебя это волнует.
Он прошёл к матери, не снимая куртки. Света осталась на кухне, уставившись в окно. За эти три дня она успела выплакаться у Юли, поспать впервые за месяцы нормально, без вскакиваний посреди ночи. И понять, что дальше жить так — невозможно.
Из комнаты послышались голоса. Сначала тихие, потом всё громче.
— Где ты был? — голос свекрови звучал на удивление бодро. — Три дня! Бросил меня на эту… на эту…
— Мам, тише…
— Не скажу тише! — старуха явно была в ударе. — Она морит меня голодом! Смотри, какая я худая стала!
Света скрипнула зубами. Егор вышел из комнаты, закрыл за собой дверь. Лицо у него было каменное.
— Она говорит, что ты её не кормишь.
— Серьёзно? — Светлана повернулась к нему. — Я варю ей кашу три раза в день. Протираю овощи. Делаю омлеты на пару. Она просто не помнит, что ела час назад!
— Она выглядит…
— Она выглядит так, потому что ей почти восемьдесят и у неё деменция! — голос Светланы сорвался. — Господи, Егор, ты правда веришь ей больше, чем мне?
Он молчал. И этого молчания было достаточно.
— Понятно, — Света кивнула. — Всё понятно.
На следующий день свекровь устроила настоящее представление. Когда соседка Вера Петровна зашла за солью, старуха расплакалась прямо на пороге своей комнаты.
— Помогите! — голос её дрожал так убедительно, что Светлана на секунду засомневалась в собственной адекватности. — Они меня убивают! Не кормят, не поят!
Вера Петровна, сплетница со стажем, округлила глаза.
— Да что вы говорите, Антонина Фёдоровна!
— Правду говорю! — старуха схватила соседку за руку. — Смотрите, какая я худая! Они хотят меня в могилу свести, чтобы квартиру получить!
Света стояла в коридоре, чувствуя, как щёки наливаются жаром. Вера Петровна смотрела на неё с плохо скрываемым любопытством.
— Это неправда, — выдавила Светлана. — Она больна, у неё провалы в памяти…
— Ага, больна! — подхватила свекровь. — Больна от голода! От издевательств!
Соседка ушла, пообещав «всем рассказать правду». Света опустилась на стул, уткнувшись лицом в ладони. Когда Егор пришёл с работы, она молча показала ему записи с камеры видеонаблюдения, которую установила на прошлой неделе. Именно на такой случай.
На экране было видно, как она кормит мать завтраком. Обедом. Ужином. Как меняет ей постельное бельё. Как терпеливо объясняет, что Егор скоро придёт, что всё хорошо.
Егор смотрел, не мигая. Потом откинулся на спинку дивана.
— Извини, — тихо сказал он.
— Не надо, — Света выключила планшет. — Я всё понимаю. Это твоя мать. Но послушай меня сейчас очень внимательно.
Она села напротив, заставила его посмотреть в глаза.
— Я ухожу. Не сегодня, не завтра. Но скоро. Потому что я чувствую, как медленно схожу с ума. И знаешь, что самое страшное? Я начала её ненавидеть. По-настоящему. Ложусь спать и думаю — а вдруг она не проснётся? И мне станет легче.
Егор вздрогнул.
— Света…
— Подожди. Я ещё не закончила. — Она сжала его руку. — Мы найдём хороший пансионат. Там профессионалы, которые умеют работать с такими больными. Там она будет в безопасности. И мы — тоже.
— У нас нет денег на пансионат.
— Тогда продадим её квартиру. Ту, что на Лесной. Она же стоит пустая уже два года.
Егор замер. Квартира на Лесной — это было святое. Мать получила её в наследство от сестры, всегда говорила, что завещает Егору. Двушка в хорошем районе, пусть и старая, но стоила прилично.
— Она никогда не согласится, — пробормотал он.
— Согласится, — жёстко ответила Светлана. — Потому что альтернатива — остаться здесь со мной. А я больше не притворяюсь, что всё нормально.
Утром следующего дня, когда Егор осторожно завёл разговор о пансионате, Антонина Фёдоровна закатила истерику.
— Сдать меня в дом престарелых?! — вопила она так, что соседи снизу начали стучать в потолок. — Да я лучше умру! Лучше на улицу пойду!
— Мам, это хороший пансионат…
— Не надо мне врать! — она сбросила одеяло, попыталась встать, но ноги не держали. — Вы хотите меня там убить! Замучить! А потом квартиру мою продать!
— Какую квартиру? — осторожно спросила Света.
Старуха посмотрела на неё с неожиданной ясностью в глазах.
— Ту, что на Лесной. Думаешь, я дура? Знаю, что вы задумали! — она ткнула пальцем в Егора. — Только не получится! Я её уже завещала!
Повисла тишина. Даже соседи снизу перестали стучать.
— Кому завещала? — голос Егора звучал странно.
— Кому надо, тому и завещала! — Антонина Фёдоровна довольно усмехнулась. — Есть люди добрые, которые обо мне заботятся! Которые приходят, разговаривают! Не то что вы!
Света почувствовала, как внутри всё холодеет.
— Когда ты успела завещать квартиру?
— А вот не скажу! — старуха отвернулась к стене. — Нечего вам знать. Пусть получат те, кто этого достоин!
Егор вышел из комнаты, сел на кухне. Лицо у него было серого цвета.
— Она не могла, — пробормотал он. — У неё же диагноз стоит…
— Могла, — Света достала телефон. — Если успела до того, как мы оформили недееспособность. Помнишь, был период месяца два, когда ей стало лучше? Когда она даже в магазин выходила?
Они смотрели друг на друга, и в воздухе висел один вопрос: что теперь делать?
Юрист оказался молодым парнем с усталыми глазами и привычкой грызть кончик ручки.
— Ситуация сложная, — признал он, листая документы. — Завещание действительно составлено. На некоего Валерия Борисовича Круглова. Знакомая фамилия?
Егор мотнул головой. Света тоже не знала такого.
— Подождите, — она вспомнила. — В прошлом году к ней приходил какой-то мужчина. Говорил, что из социальной службы. Помогал оформлять льготы на лекарства.
— Из социальной службы? — юрист поднял бровь. — Интересно. Давайте проверим.
Через два дня выяснилось: Валерий Борисович Круглов никогда не работал в социальных службах. Зато числился в базах как человек, специализирующийся на «помощи пожилым людям». За последние пять лет оформил на себя три квартиры от одиноких стариков.
— Мошенник, — коротко резюмировал юрист. — Классическая схема. Входит в доверие, убеждает, что родственники плохо относятся к старику, предлагает «справедливое решение». А потом забирает жильё.
Света почувствовала, как её накрывает волна злости. Не на мать — на этого типа, который использовал больную старуху.
— Можно оспорить завещание? — спросил Егор.
— Можно. У вашей матери официально стоит диагноз деменция, есть заключение психиатра. Правда, завещание составлено до того, как вы оформили недееспособность, но есть медицинские записи, подтверждающие, что на момент подписания она уже не могла адекватно оценивать свои действия.
Судебный процесс затянулся на два месяца. Валерий Борисович оказался скользким типом — приходил в дорогом костюме, с адвокатом, утверждал, что Антонина Фёдоровна была в здравом уме и сама захотела отблагодарить его за заботу.
— Её сын бросил! — заявлял он в зале суда. — Она мне сама говорила, что он появляется раз в неделю, и то только чтобы деньги взять!
Егор побледнел, но промолчал. Света сжала его руку.
На последнем заседании юрист представил видеозаписи. Те самые, с камеры наблюдения. Судья молча смотрел, как Света кормит свекровь, как разговаривает с ней, как терпеливо объясняет одно и то же по десять раз. А потом — запись телефонного разговора между Кругловым и его сообщником.
— …старуха подписала всё, что надо. Через месяц оформим, продадим — и на Кипр, как планировали…
Зал суда замер. Валерий Борисович перестал улыбаться.
Суд признал завещание недействительным. Более того, на Круглова завели уголовное дело по факту мошенничества. Выходя из здания суда, Света вдруг почувствовала, как с плеч сваливается невидимый груз.
— Мы выиграли, — пробормотал Егор, будто не веря.
— Да, — ответила она. — Выиграли.
Но настоящая победа пришла позже. Когда они, наконец, нашли пансионат — не самый дешёвый, но достойный. С чистыми палатами, внимательным персоналом и психологом, который умел работать с больными деменцией. Продали квартиру на Лесной — не сразу, ушло ещё три месяца, но продали хорошо.
Антонина Фёдоровна сопротивлялась до последнего. Плакала, кричала, что её предали. Но когда Света привезла её в пансионат, случилось что-то странное. Старуха огляделась, увидела светлый холл, других постояльцев, играющих в шахматы, медсестру, которая ласково улыбнулась ей — и вдруг успокоилась.
— Здесь… красиво, — пробормотала она.
— Да, мам, — тихо сказал Егор. — Здесь тебе будет хорошо.
Уходя, Света обернулась. Свекровь сидела в кресле у окна, и медсестра что-то рассказывала ей, показывая фотографии. Лицо старухи было спокойным, почти умиротворённым.
В машине они ехали молча. Егор вёл, глядя прямо перед собой. Света смотрела в окно на пролетающие мимо дома.
— Извини, — наконец произнёс он.
— За что?
— За всё. За то, что не поверил тебе сразу. За то, что ты столько вытерпела.
Света покачала головой.
— Не надо. Она твоя мать. Ты не мог иначе.
— Но ты могла уйти. И имела право.
— Могла, — согласилась она. — Но не ушла.
Он повернулся к ней на светофоре. В его глазах было что-то новое — благодарность, понимание, уважение.
— Мы справились, — сказала Света и впервые за долгое время улыбнулась. — Вместе.
Дома их встретила пустая квартира. Без запаха лекарств, без постанываний из соседней комнаты, без постоянного напряжения. Просто квартира. Их квартира.
Света прошла на кухню, поставила чайник. Села за стол и вдруг поняла — впервые за три года ей не нужно вскакивать через каждые полчаса. Не нужно прислушиваться к каждому шороху. Можно просто сидеть. Дышать. Жить.
— Знаешь, — сказал Егор, опускаясь на стул напротив, — я думал тут… Может, нам ещё не поздно? Насчёт детей?
Света подняла на него глаза. Ей было тридцать четыре. Не двадцать пять, конечно. Но и не сорок пять.
— Может быть, — осторожно ответила она. — Если мы оба этого хотим.
— Хочу, — он протянул руку через стол, накрыл её ладонь своей. — Очень хочу. Начать всё заново. Правильно.
Она посмотрела на их соединённые руки и подумала: справедливость иногда побеждает. Не сразу, не легко, через боль и слёзы. Но побеждает. И даже после самой тёмной ночи наступает утро.
— Тогда давай попробуем, — сказала Светлана. — Попробуем жить.
