Первая трещина появилась на третий день после свадьбы.
Не в отношениях — нет, с Димой всё было пока идеально. Трещина была в дверном косяке, аккурат под глазком, когда Галина Петровна, моя новая свекровь, в очередной раз «просто забежала на минутку» и так рванула дверь на себя, что та ударилась об ограничитель с такой силой, будто её открывал не маленькая, сухонькая женщина, а разъярённый бык.
Я стояла на пороге, держа в руках чашку с только что заваренным кофе, и смотрела, как она, не снимая сапог на высоченном, грязном каблуке, маршем прошла в коридор, оставляя за собой мокрые следы. Шёл ноябрь, слякоть.
— Димочка где? — спросила она, не поздоровавшись. Её взгляд, быстрый и оценивающий, скользнул по мне, по моему халату, по чашке, и я почему-то почувствовала себя виноватой. Виноватой в том, что в одиннадцать утра я ещё не одета. В том, что пью кофе, а не готовлю обед. В своём собственном доме.
— На работе, — ответила я, стараясь, чтобы голос звучал нейтрально. — Галя, проходи, пожалуйста, только… сапоги бы сняла.
Она обернулась, и на её лице появилось выражение театрального удивления.
— А я ненадолго! Минутку! Замерзну совсем! Ты что, не жалеешь свекровь? — И, не дожидаясь ответа, проследовала на кухню, тяжёлая сумка-тележка грохотала за ней по ламинату.
Это была наша квартира. Вернее, ипотечная квартира, за которую мы с Димой платили пополам. Но в тот момент, глядя на её спину, уверенно исчезающую на моей кухне, я впервые ощутила острое, колющее чувство: здесь я не хозяйка. Здесь я — временная жиличка. Приложение к сыну.
Я медленно выдохнула, поставила чашку на тумбу в прихожей и пошла за ней. Галина Петровна уже хозяйственно копошилась у стола. Из сумки она вытащила три огромные банки с солёными огурцами, пачку замороженных пельменей домашнего приготовления («Димочка их обожает!») и свёрток с каким-то тёмным мясом.
— Положишь в морозилку, — сказала она, не глядя на меня. — Это говядина, Диме для бульона. У него желудок слабый, с твоими-то эксперименентами он скоро язву заработает. Лучше вари простой борщ, как я тебя учила.
«Эксперименты» — это моё увлечение азиатской кухней. Пару дней назад я действительно приготовила том-ям. Дима съел две тарелки и сказал, что это божественно. Но его мать, попробовав ложку, скривилась: «Ой, что это за кислятина с травой? Мужчине нужно нормальное мясо!»
— Спасибо, — пробормотала я, принимая скользкий свёрток. — Дима всё ест, ему нравится.
— Нравится! — фыркнула Галина Петровна, усаживаясь на стул и снимая, наконец, пальто, но не сапоги. — Он из жалости тебе поддакивает. Материнское сердце чувствует. Он у меня с детства скромный, никому не хочет неприятностей делать. Вот и терпит твои кулинарные изыски.
Я чувствовала, как по моей спине пробегает холодная волна раздражения. Но я сдержалась. Я только вышла замуж. Я хотела мира. Хотела хороших отношений. В конце концов, это его мать. Одна, после смерти отца Димы. Нужно быть терпимой, понимающей.
— Ладно, я побежала, — сказала она, вдруг поднимаясь. — Клуб в двенадцать. У нас репетиция хора. Ты пол, кстати, хорошо помыла. А вот тут, — она ткнула пальцем в угол у холодильника, — паутина. Неприлично.
И ушла. Так же резко, как и появилась. Дверь снова хлопнула. Я осталась стоять посреди кухни с мокрым свёртком мяса в руках, глядя на три банки с огурцами, которые заняли пол-полки в холодильнике. И на грязные следы, ведущие от двери через весь коридор до кухни. Следы её присутствия. Следы, которые казались уже не такими безобидными.
Вечером я показала Диме трещину в косяке.
— Ничего страшного, — он обнял меня, целуя в макушку. — Дверь старая, сама расшаталась. Мама просто энергичная.
— Она в сапогах прошла по всему дому.
— Ну, она же ненадолго! Не хотела, наверное, разуваться. Не придавай значения, Лер. Она у нас добрая, золотой человек. Просто характер такой. Привыкла всё делать быстро.
Я хотела сказать, что «быстро» — это не синоним «бесцеремонно». Хотела сказать про паутину и про «кислятину с травой». Но увидела его лицо — открытое, любящее, абсолютно уверенное в том, что его две самые главные женщины просто должны ладить. И проглотила слова. Зачем портить вечер? Зачем начинать ссору из-за мелочей?
Ошибка номер один. Самая главная. Я приняла её вторжение за «мелочь». Я не понимала тогда, что для таких, как Галина Петровна, не бывает мелочей. Каждая уступка, каждая потухшая искра конфликта — это завоёванная территория. И она уже начинала свою тихую, методичную оккупацию.
Следующий эпизод случился через неделю. Я вернулась с работы (я работала графическим дизайнером на фрилансе, мой кабинет был второй, меньшей комнатой) и застала дома свекровь. Она не была одна. С ней была её подруга, Нина Витальевна, которую она представляла так: «Моя подруга, а теперь и наша соседка! Она квартиру в этом же доме купила, на этажом выше!»
Галина Петровна и Нина Витальевна сидели на нашем новом диване цвета слоновой кости и пили чай из моего жественного фарфорового сервиза, который мне подарила бабушка. На журнальном столике стояла тарелка с крошками и какими-то своими печеньями. Моё сердце упало куда-то в ботинки.
— О, Лерочка пришла! — радостно воскликнула свекровь, как будто это она была хозяйкой. — Мы тут с Ниночкой чайку попиваем. Присоединяйся! Нина, это моя невестка, Лена. Художница, — она произнесла это слово с лёгкой, но отчётливой снисходительностью.
— Здравствуйте, — выдавила я. — Димы нет?
— На работе, милая! Он же кормилец! — сказала Галина Петровна. — А мы тут осваиваемся. Я Нине показываю наш дом. Она в восторге от ремонта! Правда, Нина?
Нина Витальевна, пухлая женщина с хитринкой в глазах, одобрительно кивнула.
— Очень стильно. Молодёжно. Хотя я бы обои другие поклеила. Эти слишком светлые, пыль видно. И ковёр тут не помешал бы. Чтобы ноги не мёрзли.
Я стояла, как истукан, слушая, как две посторонние женщины обсуждают достоинства и недостатки моего дома. Моего. Я сама выбирала эти обои. Сама билась над эскизами интерьера. Сама отказывала себе в покупках, чтобы купить этот диван.
— Галя, а покажешь мне спальню? — попросила Нина Витальевна. — Ты говорила, у вас шикарная гарнитур!
Сердце у меня ёкнуло. Спальня. Моё самое личное пространство. Где на тумбочке лежали мои вещи, где на кровати не заправлено покрывало после утра, где стояла фотография нас с Димой на Майорке.
— Конечно, пойдём! — Галина Петровна легко поднялась и повела подругу по коридору. Ко мне она даже не обернулась, как будто моего разрешения не требовалось в принципе.
Я не выдержала. Я шагнула им наперерез.
— Извините, но… я не очень люблю, когда в спальню заходят гости. Там не убрано.
Наступила неловкая пауза. Нина Витальевна подняла брови. Галина Петровна посмотрела на меня так, словно я только что плюнула на пол.
— Лена, что ты такое говоришь? Какие «гости»? Нина — как родная! Да мы с ней всё детство Димы вдвоём перебрали! Она ему как тётя! Стесняться нечего! Или у тебя там что, секреты от свекрови? — Она сказала это с фальшивым смешком, но глаза у неё были холодные, колючие.
Я чувствовала, как краснею. Я была в ловушке. Если настою на своём, выгляжу параноидальной стервой. Если разрешу — предам саму себя, позволю переступить через границы, которые только начала выстраивать. В глазах Нины Витальевны я читала любопытство и едва скрываемое удовольствие от разворачивающейся драмы.
— Нет, просто… неудобно, — слабо пробормотала я.
— Неудобно! — Галина Петровна махнула рукой и буквально отодвинула меня в сторону, проходя с подругой в спальню. — Не выдумывай. Ой, смотри, Нина, а кровать-то как разбирается? Интересно…
Я осталась стоять в коридоре. В ушах шумело. Я слышала их приглушённые голоса за дверью, их смешки. Мне хотелось плакать. Хотелось зайти и крикнуть, чтобы они немедленно ушли. Но я боялась. Боялась скандала. Боялась, что Дима будет зол. Боялась прослыть «проблемной невесткой».
В тот вечер я всё-таки поговорила с Димой. Сказала, что мне неприятно, когда мама приходит без предупреждения и тем более приводит посторонних людей, когда меня нет дома.
— А как она зашла? — спросил Дима, отрываясь от ноутбука.
— У неё есть ключ?
Вопрос повис в воздухе. Я посмотрела на него, и всё внутри меня похолодело.
— Ключ? От нашей квартиры? У твоей мамы? Ты что, серьёзно?
Дима смущённо потёр затылок.
— Ну… да. Я ей дал. На всякий случай. Помнишь, месяц назад я в командировку уезжал? Ты тогда гриппом болела. Мама приходила, куриный бульон тебе приносила. А потом… ну, забыл забрать. Она же помогает! Вдруг что? Заболеем, ключ потеряем… Удобно же.
«Удобно». Для кого? Для него. Для неё. Не для меня.
— Дима, это нарушение личного пространства! — голос мой задрожал. — Я не хочу, чтобы у кого-то, даже у твоей мамы, был свободный доступ в наш дом! Это наша с тобой территория! Ты должен забрать этот ключ!
Он нахмурился. Мне не понравилось это выражение лица — упрямое, почти обиженное.
— Лера, не драматизируй. Мама не «кто-то». Она — мама. Она никогда ничего плохого не сделает. Она заботится. Ты её в чём-то подозреваешь?
Это был классический трюк. Перевернуть ситуацию, сделать так, чтобы защитница своих границ выглядела параноиком, неблагодарной, подозрительной особой.
— Я не подозреваю её в краже! Я говорю о принципе! О моём чувстве дома! Я должна чувствовать себя здесь в безопасности, а не так, что в любой момент может зайти твоя мама с подругами на экскурсию!
— Ну, про подруг она, может, и переборщила, — уступил Дима. — Я поговорю. Но ключ… Лера, не надо. Это её обидит смертельно. Она подумает, что мы её выгоняем, что мы ей не доверяем. У неё и так жизнь не сахар. Давай не будем делать из мухи слона. Договоримся, что она будет звонить перед визитом. Хорошо?
Это звучало как компромисс. Но на деле это была очередная моя капитуляция. Ключ остался у неё. Его «разговор» с мамой, как я потом поняла, свелся к невнятному: «Мам, Лене не очень понравилось, что ты с Ниной без неё в спальню ходила. Ты уж, пожалуйста…» На что Галина Петровна, со слов Димы, обиженно ответила: «Да что ж это такое? Я, как мать, в спальне сына побывать не могу? Невестка, видно, царских кровей!»
Она не стала звонить. Она просто стала приходить чаще. И всегда — когда Димы не было дома. Как будто чувствовала. Как будто хотела утвердить свою власть именно надо мной, показать, кто здесь настоящая хозяйка.
Она переставляла вещи на кухне («Так удобнее!»). Выкидывала «старые» продукты из холодильника (мою любикую горчицу с зёрнами, полбанки соуса песто — «Это что за отрава зелёная? Протухло всё!»). Как-то раз я застала её в нашей спальне, разглядывающую мой гардероб.
— Ой, а платье-то какое короткое, — сказала она, увидев меня. — Ты же в нём не ходишь? Диме такие не нравятся. Мужчины любят, когда женщины скромно одеты.
Я уже не молчала. Я уже отвечала. Но мои ответы были как горох об стену. Она либо делала обиженное лицо («Я же от добра!»), либо переводила всё в шутку («Ой, какая невестка серьёзная!»), либо жаловалась Диме на мою «чёрствость» и «неприветливость». И Дима, мой любимый Дима, каждый раз оказывался в странной роли. Он не поддерживал её открыто, но и не защищал меня. Он говорил: «Мама, не надо», но таким тоном, который не останавливал. Он говорил мне: «Лер, она просто так, не обращай внимания», как будто игнорировать ежедневное вторжение в свою жизнь так же просто, как не обращать внимания на капающий кран.
Я начала чувствовать себя чужой в собственном доме. Я ходила на цыпочках, прибирала всё до блеска, чтобы не дать ей повода для замечаний. Я прятала свои «странные» продукты, свои «короткие» платья. Я нервничала, когда раздавался звонок в дверь. Моя работа начала страдать. Я не могла сосредоточиться, зная, что в любой момент может появиться она.
Кульминация наступила через четыре месяца после свадьбы. Вернее, кульминацией стало то, что оказалось лишь прологом к настоящей войне.
В тот день у меня был жёсткий дедлайн. Нужно было сдать макет сайта важному клиенту. Я просидела за компьютером почти всю ночь, потом досыпала утром. Проснулась ближе к обеду с тяжелой головой и одним желанием — выпить кофе и закончить работу. Я налила себе чашку, прошла в гостиную, чтобы открыть шторы… и обомлела.
На моём диване, на моём диване цвета слоновой кости, сидела Галина Петровна. И не одна. Рядом с ней, развалившись, сидел какой-то мужчина лет пятидесяти, в рабочей робе. На журнальном столике стояли две чашки, тарелка с печеньем и… развёрнутая газета, от которой на светлую поверхность стола осыпались типографские крошки. Но самое ужасное было не это. На полу, прямо на ламинате, лежала небольшая, но заметная куча каких-то стружек и пыли.
— О, Леночка, проснулась! — весело сказала свекровь, как ни в чём не бывало. — Знакомься, это дядя Коля, сантехник из ЖЭКа. У Нины Витальевны трубу прорвало, он там работу закончил, а я его чаем угощаю. Он и нам помог — в ванной кран подкрутил, подтекал немного.
Я не могла говорить. Я смотрела на эту сцену: чужая рабочая обувь на моём полу, чужие люди на моём диване, мусор… И эта спокойная, хозяйская уверенность в её голосе. «Он и нам помог». НАМ. Как будто это её квартира. Как будто она здесь распоряжается. Как будто я — прислуга, которую лишь поставили в известность.
— Что… что вы здесь делаете? — наконец выдохнула я. Мой голос звучал хрипло и чужим.
— Чаёк пьём, милая! Не видишь? — сказала Галина Петровна, и в её тоне зазвучала лёгкая издевка. — Дядя Коля устал. Человека нужно напоить, накормить. Не учили тебя гостеприимству?
Дядя Коля смущённо крякнул и потянулся за чашкой.
— Я… я не давала вам ключ, чтобы вы приводили в мой дом сантехников! — сказала я, и на этот раз в моём голосе зазвенели стальные нотки. Ярость, которую я копила месяцами, начала подниматься из глубины, горячая и неконтролируемая.
Галина Петровна медленно поднялась с дивана. Её лицо стало холодным и надменным.
— В «твой» дом? — она произнесла эти слова с таким сарказмом, что у меня похолодели пальцы. — Милая девочка, ты что-то перепутала. Это не твоя квартира. Это наша квартира. Моя и моего сына. Я здесь вложила деньги. Я помогала Диме на первоначальный взнос. Это моя кровная доля здесь. А ты… ты здесь пока что временно проживающая. Так что не учи меня, что делать в моём же доме.
Она сказала это тихо, чётко, глядя мне прямо в глаза. И каждый её слово вонзился в меня, как нож. «Временная проживающая». «Её доля». «Её дом».
Весь мир вокруг поплыл. Я слышала, как дядя Коля что-то бормочет, встаёт, как стучит чашкой о блюдце. Но всё это было где-то далеко. Передо мной стояла правда в лицо. Та правда, которую Дима от меня скрывал. Или в которой не видел проблемы.
— Выходите, — прошептала я. Потом сказала громче, уже обращаясь к сантехнику: — Выйдите, пожалуйста. Сейчас.
— Лена, как ты смеешь! — вспыхнула Галина Петровна.
— ВЫЙДИТЕ! — закричала я. Это был не крик истерички. Это был рёв загнанного в угол зверя, у которого отняли последнее — иллюзию безопасности.
Дядя Коля, бормоча извинения, поспешно направился к выходу. Галина Петровна не двигалась. Она смерила меня взглядом с ног до головы.
— Ты об этом пожалеешь. Диме всё расскажу. Посмотрим, кого он выгонит отсюда — мать или скандальную женушку.
Она взяла свою сумку, гордо прошла мимо и захлопнула дверь.
Я опустилась на пол, в ту самую кучу стружек, и разрыдалась. Не от обиды. От бешенства. От чувства полнейшего предательства. Дима знал. Он знал, что мама давала деньги. И он ничего не сказал. Он позволил мне чувствовать себя хозяйкой, когда на самом деле я была всего лишь… что? Арендатором? Гостьей?
Я плакала, пока не закончились слёзы. Потом встала. Убрала мусор. Протёрла стол. Постирала покрывало с дивана, где сидел незнакомый мужчина. И стала ждать Диму.
Он пришёл поздно, уставший. Увидел моё лицо — опухшее, безжизненное — и сразу насторожился.
— Что случилось?
— Твоя мама была здесь сегодня. Со сантехником из ЖЭКа. Пили чай на моём диване. Она сказала, что это её квартира. Что она вложила в неё деньги. Это правда?
Дима побледнел. Он сел на стул, провёл рукой по лицу.
— Лер… это не совсем так.
— Как не совсем? Были деньги от неё на первоначальный взнос? Да или нет?
— Были… но это была незначительная часть! Мы же с тобой платим ипотеку!
— Какую часть, Дима? — мой голос был ледяным.
— Ну… миллион. Примерно. Но она же мама! Она хотела помочь! Она не претендует ни на что!
— НЕ ПРЕТЕНДУЕТ? — я рассмеялась, и этот смех прозвучал жутко. — Она только что заявила мне, что это её дом, а я здесь временно проживающая! Она чувствует себя здесь хозяйкой, Дима! И ты ей в этом потворствовал! Ты скрыл от меня это! Ты позволил ей иметь ключ, чувствовать себя владелицей! Ты что, думал, это само как-нибудь рассосётся?
Он пытался оправдываться. Говорил, что не хотел меня расстраивать, что это была формальность, что мама не будет вмешиваться. Но с каждым его словом я понимала: он не видит проблемы. Для него это нормально. Для него мама, давшая деньги, имеет право заходить когда угодно, приводить кого угодно, критиковать меня и мой образ жизни. Потому что это «её доля». Потому что «она же помогает».
— Забери у неё ключ, — сказала я. — Или поменяй замки. Сейчас же.
— Лера, я не могу! Это будет как пощёчина! Она же скандал устроит! Она не поймёт!
— А меня ты спрашивал, понимаю ли я? Меня ты спрашивал, хочу ли я жить в квартире, где у моей свекрови есть ключ и права хозяйки? Нет, не спрашивал. Значит, выбирай. Или ты забираешь ключ и ставишь её на место. Или я ухожу.
Он смотрел на меня широко раскрытыми глазами. Он не верил, что я это говорю. Он думал, что я, как всегда, потерплю, уступлю, проглочу обиду.
— Ты шутишь? Из-за какой-то ерунды… Из-за мамы…
— Это не ерунда, Дима! Это моя жизнь! Моё психическое здоровье! Я больше не могу! Я не сплю, не работаю нормально! Я в своём доме как на минном поле! Или ты мой муж, который должен защищать наш быт, наше пространство? Или ты мамин сыночек, который боится её обидеть больше, чем увидеть свою жену в депрессии?
Он молчал. Долго молчал. Потом сказал:
— Дай мне время. Я поговорю с ней. Объясню.
— Время? — я снова засмеялась. — У тебя было четыре месяца времени! Решай сейчас. Завтра я уезжаю к родителям. И вернусь только тогда, когда в этой квартире будет один-единственный ключ. У нас с тобой.
Я собрала сумку. Он не пытался меня остановить. Он сидел, сгорбившись, смотря в пол. В ту самую минуту я поняла, что, возможно, проиграла. Что его страх перед матерью сильнее любви ко мне.
Я уехала. Неделю я прожила у родителей. Дима звонил каждый день. Сначала уговаривал вернуться, говорил, что мама всё поняла, что она извиняется. Потом его тон стал раздражённым: «Лера, сколько можно? Я же поговорил! Она же старушка! Ты невыносима со своими принципами!» Он так и не сказал, что забрал ключ. На мой прямой вопрос отвечал уклончиво: «Она обещала не приходить без спроса».
На восьмой день я поняла, что дальше так нельзя. Что я либо смирюсь, и тогда моя жизнь превратится в ад, из которого придётся уходить позже, но уже с ещё более сломанной психикой. Либо… либо я сделаю то, что должна была сделать давно. Не просить. Не требовать через мужа. А действовать самой.
Я вернулась в квартиру днём, в понедельник, зная, что Дима на работе. Я вошла — замок не меняли, ключ мой подошёл. Первое, что я увидела — на полке в прихожей стояла новая, незнакомая ваза. Дарьящая, безвкусная. Мамина. Я взяла её, отнесла на кухню, нашла под раковиной мусорный пакет, аккуратно завернула и вынесла к мусоропроводу.
Потом я села за компьютер и написала официальное письмо. На фирменном бланке (я быстро его нарисовала). Письмо было адресовано Галине Петровне Сидоровой. В нём чётко и сухим юридическим языком я излагала следующее: данная жилплощадь находится в совместной ипотечной собственности у меня, Елены Дмитриевны Воронцовой, и моего супруга, Дмитрия Игоревича Сидорова. Любые финансовые вливания со стороны третьих лиц в приобретение данной квартиры не зафиксированы документально и не дают никаких прав на пользование или распоряжение жильём. На основании права собственности и неприкосновенности жилища, я запрещаю ей, Галине Петровне, посещать квартиру без моего личного предварительного согласия, выраженного в письменной или телефонной форме. Ключ от квартиры, находящийся у неё, является собственностью владельцев и подлежит немедленному возврату. В случае несоблюдения данного требования, я буду вынуждена обратиться в правоохранительные органы с заявлением о нарушении права на неприкосновенность жилища.
Я распечатала три экземпляра. Один положила себе. Второй — положила в конверт, чтобы отдать Диме. Третий — положила в ещё один конверт, на котором красивым почерком написала: «Галине Петровне Сидоровой. Лично в руки».
Потом я позвонила в службу по установке металлических дверей и заказала срочную замену замка на современный, с секретным цилиндром, дубликаты которого делаются только при наличии сертификата. Записала на завтра, на десять утра.
Вечером пришёл Дима. Увидел меня — обрадовался. Подумал, что я сдалась.
— Лер! Вернулась! Я так рад!
— Дима, нам нужно серьёзно поговорить, — сказала я, не подходя к нему для объятий. — Садись.
Я протянула ему конверт. Он прочитал письмо. Его лицо сначала выразило недоумение, потом — гнев.
— Ты с ума сошла?! Это что за ультиматумы? «Правоохранительные органы»?! Ты хочешь на мою маму заявление писать?!
— Я хочу жить спокойно в своей квартире, — спокойно ответила я. — И если закон — единственный аргумент, который ты и твоя мама способны понять, то да. Я обращусь в полицию. И ещё я завтра меняю замок. Я уже заказала услугу.
— Ты не имеешь права менять замок без моего согласия! — крикнул он.
— Имею. Я совладелец. И я защищаю своё имущество от несанкционированного доступа. Если ты хочешь оставить старый замок и старый ключ у твоей мамы — пожалуйста. Живи здесь с ней. Я съеду, а свою долю в ипотеке буду выплачивать отдельно, пока мы не решим вопрос с разводом и продажей квартиры.
Я сказала это абсолютно ровным, деловым тоном. Без слёз, без истерик. Я перешла Рубикон. Страх ушёл. Осталась только решимость.
Дима смотрел на меня, и я видела, как в его голове идёт борьба. Любовь к матери, чувство долга перед ней, страх перед её гневом — с одной стороны. И… наконец-то, осознание того, что он может потерять меня. По-настоящему. Не на неделю, а навсегда. Что я — не пустая угроза. Что я готова дойти до конца.
— Ты… ты серьёзно? До развода?
