— Подпиши, чего ты упираешься, — голос Павла дрогнул, но он пытался сделать его твердым. — Ну не чужой же я тут.
Надя стояла у окна, прижимая к груди папку с документами так, будто там лежал не простой договор, а что-то живое, упрямо бьющееся.
— Еще раз мне эту бумагу под нос подсунь, — тихо сказала она, не оборачиваясь, — и я сама тебе дверь открою. В обе створки.
Кухня сразу будто съежилась. Холодильник затарахтел громче, капли из плохо закрученного крана зазвучали отчетливее. Павел сглотнул, сжал и разжал пальцы.
— Ты чего разошлась-то? — попытался он перейти на шутку, но смех не вышел. — Обычный договор. Для семьи. Чтобы все по-честному.
— По-честному, — передразнила она, наконец поворачиваясь. Глаза у нее были спокойные, почти холодные, и от этого Павлу стало не по себе. — По-честному это когда говорят, зачем он тебе нужен. А ты уже третий день вокруг да около ходишь.
Он отвел взгляд, уставившись на облупившийся угол кухонного стола. Угол этот он когда-то аккуратно подшлифовал, обещал, что сделает ремонт «как людям». Ремонт так и застрял где-то на стадии новых обоев в комнате и перекошенного ящика в шкафу.
— Я же объяснял, — начал он. — Живем вместе, все общее. Квартира тоже. Ты что, думаешь, я тебя на улицу выкину, что ли?
— Интересная формулировка, — в голосе Нади зазвенела сталь. — Это чья квартира сейчас, напомни?
— Да знаю я, — Павел махнул рукой. — Твоя, твоя. До свадьбы купила, сто раз слышал. Я ж не спорю. Просто… ну, а вдруг со мной что, а ты мне кто? Никто. Ни супруге, ни ребенку доли, ничего. Там же прописано будет, что семья…
— Стоп, — она подняла ладонь. — Про «вдруг с тобой что» — это на потом. Сейчас другой вопрос. Ты с какой стати на мое жилье претендуешь? Я квартиру до свадьбы купила, ты тут никто. Живешь — пожалуйста. Но бумажки переписывать под твои «вдруг» я не собираюсь.
Слова повисли в воздухе, тяжелые, как свинец. Павел даже шагнул назад, будто она его ударила.
— «Никто», — повторил он, вытягивая губы в неловкой усмешке. — Понятно. Хорошо живем. Восемь лет, между прочим.
Из комнаты донесся глухой стук — их дочь Лера уронила что-то на пол. Или нарочно уронила, чтобы проверить, не услышат ли. Последние дни девочка ходила с настороженными глазами, уши улавливали каждый шорох. Взрослые думали, что шепчутся тихо, но стены в двухкомнатной хрущевке тонкие.
Надя поймала этот звук, поморщилась.
— Лерке не кричи, — коротко бросила она. — Она и так все слышит.
— Я и не кричу, — Павел опустился на табурет, стиснув зубами сигарету. Курить он так и не зажег — бросал уже третий месяц, но привычка держать в зубах тонкую палочку осталась. — Ты сама, между прочим, голос повышаешь.
— Потому что устала, — ответила она. — И от этой твоей бумаги, и от твоего «ты меня не уважаешь». Давай так. Или ты мне сейчас прямо говоришь, что задумал, или мы прекращаем этот разговор и живем дальше… как получится.
Павел молчал. В голове металось сразу несколько мыслей: про то, как вчера звонила бывшая жена, про Анюту, про то, что времени почти не осталось. Про то, что ему стыдно смотреть в глаза дочери от первого брака и говорить: «Приезжай учиться, а жить будешь где-нибудь там, найдешь». Стыдно, но еще стыднее — вот так, в лоб, сказать нынешней жене: «Давай-ка, половину своей квартиры перепиши, чтобы чужому ребенку было куда прописаться».
«Чужому», — он даже внутренне поморщился от этого слова. Ребенок-то его. Кровь, голос, манера голову наклонять — копия.
— Настьке нужен московский адрес, да? — вдруг спокойно произнесла Надя.
Павел дернулся, сигарета чуть не выпала из пальцев.
— Чего? Кто?
— Та самая, Анютка твоя. Не делай удивленное лицо. Мне не шесть лет. Твоя бывшая мне сама звонила, если что, — Надя подошла к столу и положила перед ним мобильник. На экране мигал недавний вызов: «Оля, школа». — Вежливо объяснила, что девочке-то хорошо бы в столичный техникум. Только вот с жильем туговато. И она искренне считает, что вопрос жилья «мы с вами, Надежда, как-нибудь решим». Угадала?
Павел почувствовал, как внутри что-то обрушилось. Секрет, который он носил в себе последнюю неделю, лопнул, как мыльный пузырь — даже не громко, а с тихим липким хлопком.
— Она не должна была тебе звонить, — глухо сказал он. — Это наш с ней разговор.
— Наш, — передразнила Надя. — Наш с ней, наш с тобой, наш с твоей мамой, наш с кем угодно… Только меня в этих ваших «наших» как будто не существует. Я тут для того, чтобы подмахнуть бумажку, да?
Он встал резко, табурет заскрипел.
— Ты перегибаешь, — зло бросил он. — Это моя дочь. Я хочу ей помочь. Я что, по-твоему, не имею права хоть чуть-чуть опереться на то, что у нас есть?
— «У нас» — это когда вместе покупали, вместе тянули, вместе расписались в кредитном договоре, — отрезала Надя. — А тут «у меня». Я на трех работах пахала, пока ты по вахтам катался. Кредит закрыла до свадьбы. Ты прекрасно это знаешь. Так что давай без «у нас». У нас — Лера. И все.
В коридоре поскрипывала дверь — Лера, видимо, пыталась расслышать каждое слово. Павел на секунду представил, как дочь стоит там, в своих розовых носках, и сердце сжалось.
— Значит, так, — тихо сказал он, — раз речь зашла, я все равно скажу. Анюта приедет осенью. Я ей обещал, что помогу с жильем. И да, нужна регистрация. И да, без доли в квартире это сложно. Но я же не собираюсь тебя вышвырнуть, ты чего в самом деле…
— Я ничего не «в самом деле», — прервала его Надя. — Я очень даже в деле. В том самом, квартирном. И знаешь, что меня больше всего бесит? Не то, что ты дочери помочь хочешь. Это даже здорово, если по-честному. Меня бесит, что ты решил сделать это моим счетом. Мою собственность превратить в свое средство для решения давних проблем.
Павел сжал кулаки.
— А твою собственность я, значит, все эти годы не тянул? Я руки свои сюда не вкладывал? Полы кто стелил? Окна кто менял? Кто тумбочку эту проклятую собирал, помнишь, пока ты с мамкой спорила, какие ручки брать? Я тут вообще кто? Постоялец?
Слово «постоялец» зависло между ними, как сизый дым.
Надя посмотрела на него долго, как будто взвешивая.
— Ты муж, — сказала она наконец. — И отец нашей дочери. А не совладелец моего прошлого. Вот разницу пойми.
Он хотел что-то ответить, но в дверях кухни показалась Лера, бледная, с растрепанной челкой.
— Пап, — жалобно сказала она, — вы опять ругаетесь?
Надя первой отвела глаза.
— Иди, лапушка, — проговорила она мягче. — Мы просто разговариваем.
— Громко, — уточнила Лера и посмотрела на отца. — Пап, а Аня ко мне в комнату будет? Если приедет?
Павел поймал этот взгляд — доверчивый, открытый. И не нашелся, что ответить.
Когда-то все было намного проще. По крайней мере, в его воспоминаниях.
Тогда, восемь лет назад, он стоял у лифта, держа в руках пластиковый пакет с дешевым вином и нарезанным сыром, который купил на распродаже. Лифт, как обычно, застрял между третьим и четвертым этажом, а Надя, которую он еще не знал, ругалась на него так весело и изобретательно, что он засмеялся вслух.
— Вы с ним знакомы, что ли? — спросила она, когда заметила, что высокий мужчина в куртке, пахнущий холодом и улицей, откровенно улыбается.
— С лифтом? — переспросил он. — Да нет, просто он вас, похоже, боится. Даже выезжать не решается.
Она смерила его взглядом — быстрым, цепким. На ней было простое темное пальто, шарф с аккуратными складками и тяжелая сумка, которую она придерживала бедром. Волосы убраны в хвост, лицо без лишних красок, только губы чуть-чуть розовые от морозного воздуха.
— Лифт меня боится, — хмыкнула она. — Это вы, мужики, его к такому довели. Кто-то уже ногой его пинал, я видела.
— Не признаю насилия над техникой, — серьезно заявил он. — Можно я хоть помогу сумку донести, пока он там размышляет о смысле жизни?
Вот так они и познакомились — в душном подъезде старого дома на улице, где асфальт каждую весну вспучивался от талых вод. Надя жила на пятом этаже, Павел — у знакомого на первом, в тесной комнатке, где постоянно было пыльно и пахло картошкой.
Он узнал, что квартира наверху — ее собственная, купленная не так давно. Она без особой гордости кинула:
— С переплатой, понятно, но иначе никак. Или ипотека, или всю жизнь по чужим углам.
— Своя — это святое, — уважительно ответил он. Тогда в его голосе не было ни зависти, ни скрытого счета «мне бы так». Было просто восхищение женщиной, которая смогла.
Потом были случайные встречи в подъезде, короткие разговоры у подъездной двери, взаимные «здравствуйте» и «как дела». Потом он помог ей тащить стиральную машину — старенькую, выкупленную через объявление, но все равно неподъемную.
— Вы что, вдвоем с ней живете? — поинтересовался он, пыхтя на лестнице.
— С кем, с машиной? — она улыбнулась. — Пока да. Остальные кандидаты по дороге теряются.
Он тогда еще не знал, что когда-то станет «кандидатом, который не потерялся». Ему действительно хотелось просто помочь — крепкими руками, шуткой, своим умением чинить все подряд.
Через пару месяцев он впервые оказался у нее на кухне. Они сидели, пили из обычных стеклянных стаканов и обсуждали, как в их доме всегда ломается все, что может ломаться: от замков до домофона.
— Ты ведь нормальный, — вдруг сказала она, разглядывая его. — Не бухаешь, не орешь, вещи свои не раскидываешь. Как так получилось?
— Не успел, — пожал он плечами. — Работал много. Да и кому орать, если стены тонкие? Все равно услышат.
О своем браке и разводе он тогда только вскользь упомянул: «бывшая», «дочка в области живет», «алиментами не отмазываюсь». Надя кивнула: ее это почему-то не отпугнуло. Может, потому что было честно.
Она рассказывала о том, как выбивала ипотеку, как собирала справки, бегала по банкам, как ночами пересчитывала, хватит ли зарплаты и подработки.
— Знаешь, что самое страшное было? — вдруг сказала она тогда, глядя в окно, где мерцали окна соседних домов. — Даже не то, что денег не хватит. А что откажут в последний момент, и все твои подписи, справки, унижения — зря. Ты вроде как уже мысленно живешь в этой квартире, а потом — бац, и нет.
— Ну, раз живешь сейчас — значит, не зря, — сказал он. — Значит, прорвалась.
Слово «прорвалась» ей понравилось. Она запомнила, как он это сказал.
Первые годы их совместной жизни действительно были «на прорваться». Когда Павел окончательно перебрался к ней, та самая стиральная машина окончательно сдохла, и им пришлось пару месяцев таскать белье в соседний дом к ее матери. Сосед снизу ругался на воду, которая протекала вдруг откуда-то сверху, лифт застревал так часто, что жильцы научились мириться с лестницами как с неизбежным злом.
Но при всем этом внутри квартиры было как-то светло. Даже обшарпанный линолеум не казался бедным — скорее временным. Павел прикручивал полки, менял выключатели, мастерил из старых досок кровать для будущего ребенка, хотя тогда они еще только обсуждали «когда-нибудь потом».
— Ты только не думай, что я тебе тут обустраиваюсь, — шутил он, прибивая очередную планку. — Просто руки чешутся.
— Чешутся — поработай на балконе, — отвечала она, подавая ему инструменты. — Там вообще катастрофа.
Слово «твое» поначалу почти не звучало. Надя могла сказать «мой кредит», «мои бумаги», но гораздо чаще — «наша квартира», особенно когда речь шла о том, как они вместе выбирают обои или куда лучше переставить шкаф.
Все изменилось не сразу. Постепенно.
Сначала появился Лерин маленький комод — розовый, с наклейками, которые девочка выбирала сама еще в магазине, смешно прыгая от нетерпения. Комод чудом вписался в и без того тесную комнату, отодвинув к стене книжный стеллаж.
Потом у Павла случился простой на работе. Завод, где он слесарил, встал на долгий ремонт. Зарплаты задерживали, люди нервничали, кто-то уходил в охранники, кто-то — в таксисты. Павел упрямо держался: «Переждем, наладится, куда он денется, родной». Но деньги все равно поубавились.
Надя к тому времени вышла из декрета на неполный день, подрабатывала по вечерам у знакомых — помогала с бумажками, разбирала отчеты. Иногда приходила домой такая уставшая, что падала на диван не раздеваясь.
— Ты себя угробишь, — ворчал Павел, разминая ей плечи. — Скажи своему начальству, что ты не робот.
— Моему начальству глубоко все равно, — усмехалась она. — Ипотеку помнишь? Пока мы с тобой ее досрочно не закроем, ни ты, ни я расслабиться не можем.
Они закрыли. С натугой, с задержками, но в какой-то серый осенний день Надя вернулась из банка с тонкой папкой в руках и, захлопнув за собой дверь, прислонилась спиной к косяку.
— Все, — сказала она. — Больше мы никому не должны. Квартира наша. Ну… — она посмотрела на Павла, — моя по документам. Но ты понял.
Он тогда только обнял ее, прижал к себе, прижал лбом к ее виску. Слов «моя — не моя» он тогда почти не услышал. Были свои радости: они выбрались из долгов.
С Аней все было по-другому. Девочка жила с матерью в небольшом городке в полутора часах от Москвы. Павел мотался туда по выходным, иногда брал Леру, иногда ехал один. Надя первое время ревновала не к ребенку — к той жизни, которую он там проживал без нее. К людям, с которыми она не знакома, к чужим кухонным разговорам.
Потом научилась относиться проще. Наоборот, сама напоминала:
— Ты к Ане на выходных поедешь? Лера уже вещи собирает.
Лера любила эти поездки — дорога, остановка у киоска с горячими пирожками, запах вокзала, где все куда-то спешат. Аня, по словам Леры, была «прикольная, спокойная такая», старше ее на три года, с серьезными глазами и хроническим недоверием ко взрослым.
— Она все время ждет, что папа уедет и не приедет, — рассказывала как-то Лера, сидя у Нади на коленях. — Говорит: «Вы с папой у себя, а я тут». Я ей сказала, что ты хорошая, правда. Она спросила: «Откуда ты знаешь?»
Надя тогда только вздохнула. Это был тот редкий случай, когда она разрешила себе подумать, что где-то там, в чужой квартире, другая женщина, Ольга, тоже стоит у окна и считает: ей не хватает денег, сил, мужского плеча. С той только разницей, что ее Наде Павел выбрал, а от той ушел. Это было жестоко, но честно: кто-то выигрывает, кто-то проигрывает.
Осенний звонок от Ольги застал Надю на работе. Она сидела над таблицей, когда в сумке вибрировал телефон. Нового номера она не узнала сразу.
— Алло?
— Здравствуйте, это Надежда? — женский голос был ровный, с легкой хрипотцой.
— Да, а вы?..
— Это Ольга. Мать Ани.
Фамилия прозвучала автоматически, и у Нади чуть пересохло во рту. С Ольгой она вживую не пересекалась ни разу. Где-то в глубине души жила уверенность: так даже проще. Не смотреть в глаза человеку, с которым у вас один мужчина.
— Слушаю вас, — сказала она осторожно.
— Не пугайтесь, — Ольга даже усмехнулась. — Я не с претензиями. Наоборот, хотела по-человечески поговорить. У нас тут ситуация… — она сделала паузу. — Анюта заканчивает девятый, хочет в Москву. Учиться. Ей есть куда? В смысле… прописаться, остановиться? Павел говорит, вы там еще не решали.
Слова «есть куда» прозвучали так буднично, словно речь шла о сумке, которую нужно куда-то пристроить. Надя вдруг отчетливо представила худенькую девочку на перроне, с рюкзаком за плечами, и ей на секунду стало стыдно за эту ассоциацию.
— Мы… действительно не решали, — ответила она медленно. — Павел мне ничего конкретного не говорил.
— Он сам не до конца решился, — вздохнула Ольга. — Ему неловко, я понимаю. Но я не могу молчать. Девчонка рвется, а без адреса… ну, вы сами понимаете. Общежитие — одно, регистрация — другое. Я бы и сама потянула, но… — она кашлянула, — у нас тут с работой не очень.
— То есть вы предлагаете, чтобы Аня жила у нас? — уточнила Надя. Слово «предлагаете» прозвучало даже в ее собственных ушах официально.
— Мы же не чужие совсем, — осторожно сказала Ольга. — И Павел ей отец. Я думала, вы как-то вместе подумаете… Может, долю оформить, чтобы не висяком она была, а по закону… Я не лезу, правда. Просто хочу, чтобы у ребенка был шанс.
После разговора Надя долго сидела, не в силах вернуться к цифрам. Внутри боролось сразу несколько женщин: разумная, сочувствующая и упрямая. Разумная шептала: «Это чужой ребенок, но он ни в чем не виноват». Сочувствующая добавляла: «А если бы Лера была на ее месте?» Упрямая же стояла, уперев руки в бока: «Стоп. Это моя квартира. Мой тыл. Моя единственная гарантия того, что я не окажусь с сумкой в коридоре у чужих».
Когда вечером Павел попытался заговорить о «некоторых бумагах», упрямая уже стояла на страже.
Ссора в кухне не была последней. Скорее, она открыла дверь в длинный коридор недоговоренностей.
Павел ушел ночевать к своему приятелю Кольке, с которым когда-то вместе работал на заводе. От дверного хлопка у Леры задрожали плечи. Надя закрылась в ванной и долго держалась за край раковины, пока не поняла, что просто стоит и смотрит в точку, а в голове пусто.
На следующий день к ней заявилась ее мать — Людмила Алексеевна. Заявилась, как обычно, без звонка, с сеткой в руках.
— Ну что, вы тут опять устроили концерт? — начала она вместо приветствия, сразу проходя на кухню. — Лера мне вчера в трубку сопли пускала, еле успокоила.
— Мама, не начинай, — устало сказала Надя. — Ничего мы не устраивали. Просто поговорили.
— Поговорили, — фыркнула мать, ставя сетку на стол. — У соседа на пятом аж люстра качалась. Он мне в лифте сообщал: «У вашей, говорит, семейная жизнь бурлит». Позор.
Надя села напротив, обняв себя за плечи.
— Мама, — повторила она, — не надо сейчас. Пожалуйста.
Людмила Алексеевна прищурилась. Глаза у нее были такие же карие, как у дочери, только резче, с вечным выражением: «я все вижу».
— Это он, что ли, про квартиру заговорил? — сразу попала в точку она. — Я ж тебя предупреждала: не прописывай никого. Никого, Надя. Сегодня один хороший, завтра — неизвестно кто.
— Не о прописке речь, — отмахнулась Надя. — Он хочет долю. Оформить. Типа «все общее, по-честному».
Мать подалась вперед, будто не расслышала.
— Долю? В твоей квартире? — голос ее стал тихим и очень опасным. — Это которая твой отец полжизни по копейке собирал, а потом, считай, на кладбище с этой мечтой и лег? А ты, дурачка, все по банкам бегала? Так, да?
Надя поморщилась. Она не любила, когда в разговор о квартирах вмешивали отца. Его не стало, когда она только начала оформлять ипотеку. И каждый раз, когда она заходила в банк, в голове мелькало: «Пап, получилось. Я все-таки смогла». Мать же любила напоминать: «Это все благодаря тому, что он хоть что-то успел отложить».
— Мама, — сказала она жестче, — не надо про отца. Это мое решение, не его.
— Вот именно, — отрезала Людмила Алексеевна. — Твое. Ты решила — ты и отвечай. Я тебе свое скажу: не вздумай. Как только он станет там собственником, пополам все, поняла? Захочет — привезет кого угодно. Хочешь, чтоб завтра у тебя бывшая его с дочерью прописалась? А послезавтра еще кто? У них там целый табор на горизонте.
Слово «табор» прозвучало грубо. Надя почувствовала укол раздражения.
— Ты о чем говоришь вообще? — поморщилась она. — Там один ребенок. Девочка. Она ни в чем не виновата.
— Все они ни в чем не виноваты, — фыркнула мать. — А ты потом по судам будешь бегать. Или по съемным углам. Думаешь, он ради тебя на все пойдет? У него там еще один хвост. Не забывай. И мать его, кстати, тоже не последний человек.
При упоминании свекрови — Валентины Петровны — у Нади дернулось веко. Эта женщина никогда не пыталась «хозяюшничать» у нее в доме, как любят рассказывать подруги. Наоборот, приезжала редко, с порога говорила: «Я тут ненадолго, не бойся», и действительно сидела на краешке стула, словно боялась к чему-то прикоснуться.
Но при этом любила язвить.
— Ничего, Пашка, — говорила она при Наде, — тебе тоже когда-нибудь своя жилплощадь перепадет. А то живешь, как квартирант.
Слово «квартирант» въелось. Надя делала вид, что не слышит, но Павел после таких визитов ходил мрачнее тучи, хлопал дверцами и молча мыл посуду.
— Мама, — вздохнула она, — не подливай.
— А кто, если не я? — пожаловала та плечами. — Ты у нас все мягче да мягче. Сегодня долю отдай, завтра ключи. Я тебя знаю.
На самом деле Надя вовсе не была «мягче да мягче». Она умела стоять насмерть, но только тогда, когда окончательно понимала, чего стоит на кону. Сейчас она как раз пыталась это понять.
Павел вернулся через два дня, с помятым лицом, в той же куртке. Запах от него был не спиртной, а скорее затхлый — как от помещений, где долго спят и мало проветривают.
Лера уцепилась за него сразу, повисла на шее, как маленькая, хотя ей уже исполнилось семь и она давно стеснялась излишней нежности при посторонних. Посторонних не было, только Надя, смотревшая из комнаты.
— Я по Лерке соскучился, — первым делом сказал он, глядя на Надю поверх головы дочери. — И по тебе тоже.
— Чемодан где? — сухо спросила она.
— У Кольки. Я его пока не разбирал, если тебя это порадует, — криво усмехнулся он.
Разговор они отложили до вечера, когда Лера уснула. Сидели все в той же кухне, за тем же столом. Только теперь между ними лежала не папка с бумагами, а простая тетрадь Леры с прописанными строчками «ма-ма, па-па».
— Я думал, ты меня выставишь, — первым начал Павел. — Вчера еще.
— Я тоже думала, — честно призналась Надя. — Между прочим. Но потом вспомнила, что у меня ребенок. Который не обязан жить в этом цирке.
Он кивнул, рассматривая свои ладони.
— Слушай, — начал он, — давай так. Забудем про этот договор. Совсем. Я был неправ. Не так подошел, не то сказал.
— А так? — подняла она бровь. — Как «так»?
— Ну… — он замялся, — мы же можем как-то по-другому решить. Допустим, Аня будет жить у нас первое время, пока там с жильем… А на бумагах все останется, как есть. Я не буду претендовать. И не настаиваю. Правда.
Надя молчала. Внутри нее опять спорили те самые три женщины.
— Ты хочешь, чтобы Аня жила у нас? — медленно уточнила она. — В комнате с Лерой? Или как?
— Ну а как еще? — развел руками Павел. — У меня-то вариантов нет. Мать ко мне ее не возьмет, у нее там своя коммуналка. К Ольге обратно — смысл какой тогда в Москве?
Она представила: две девочки в одном пространстве, чужие привычки, учебники, ночные разговоры, шепот, смех, слезы. В принципе это было возможно. Тесно, но возможно.
Но вместе с этим всплыло другое: фраза Ольги по телефону про «долю», про «по закону». И стало не по себе.
— А Ольга что говорит? — спросила она.
— Что скажет? — Павел пожал плечами. — Радуется, что у Ани шанс появился. И переживает, что ты против будешь.
— То есть она уверена, что я должна быть за, — усмехнулась Надя. — Прям предусмотрительная.
Он нахмурился.
— Ты ее не знаешь. Она нормальная. Просто за дочь переживает.
— А я за кого должна переживать, Паша? — спокойно спросила Надя. — За ее дочь, за тебя, за твою маму, за мир во всем мире? У меня, между прочим, своя есть. И — да — своя квартира. Если я сейчас соглашусь «просто пожить», через полгода мне скажут: «Ну а что, она же уже как своя, давай оформим, чтобы ей спокойнее». И ты между двух огней. И я в центре всей дружной компании.
Он хотел возразить, но не смог. Потому что Надя на самом деле неплохо читала ходы наперед.
— Я не против Ани, — продолжила она. — Я против того, чтобы моя единственная опора превратилась в разменную монету. Ты это чувствуешь или нет?
— Чувствую, — глухо ответил он. — Знаешь, что я еще чувствую? Что я тут… — он осекся, подбирая слово, — гость. Уже лет… сколько там. И никто мне не скажет: «Домой пришел». Потому что дом — не мой.
Он произнес это без жалобы, скорее с констатацией. Надя впервые за долгое время увидела в нем не упрямого мужика, который лезет на ее квадратные метры, а мужчину, который действительно не чувствует под собой почвы.
— А ты думал, что будет иначе? — устало спросила она. — Что я в ЗАГСе подпись поставила, и все — оп, квартира пополам? Ты ж не маленький.
— Я думал, что со временем… — он развел руками. — Я ж не чужой.
Она посмотрела на него долго, потом медленно сказала:
— То, что ты не в доле, не делает тебя чужим. Но ты почему-то сам себя в сторону отодвигаешь. Вместо того чтобы решать вместе, ты сначала с бывшей все обговорил, потом маме пожаловался, а ко мне уже с готовым планом пришел. И обиделся, что я «не понимаю». Так, может, это ты меня не понимаешь?
Он только хмыкнул.
— Ладно, — сказал наконец. — Давай по-другому. Я… — он тяжело выдохнул, — я постараюсь найти вариант для Ани не через квартиру. Может, общежитие нормальное, может, комнату снять. Я возьму подработку, что-нибудь придумаю. А тут… — он кивнул в сторону комнаты, — тут ничего трогать не будем. Я обещаю.
Она устало потерла переносицу.
— Обещания — это хорошо, — мягко ответила она. — Но я все равно завтра пойду к юристу. Проверю, чтобы ни один умник не мог что-то оформить за моей спиной. На всякий случай. Не обижайся.
— Умник — это я? — криво усмехнулся он.
— Это жизнь, — пожала плечами Надя. — Мы оба знаем, как она любит сюрпризы.
Юрист оказался сухим, невысоким мужчиной в недорогом костюме. Надя долго колебалась, записываться ли к кому-то по рекомендациям или просто зайти в ближайшую контору. В итоге выбрала ближайшую. Не хотелось превращать свою личную историю в предмет обсуждений.
— Ситуация стандартная, — выслушав ее, сказал он. — Квартира приобретена до брака, оформлена на вас. Никаких записей о том, что она — совместно нажитое имущество, нет. Формально ваш супруг действительно здесь «никто», как вы выразились.
Надя передернула плечами. Свою фразу про «никто» она с тех пор вспоминала с неприятным привкусом. В запале сказала, а теперь никак от нее не отмоешься.
— А если мы решим оформить на него долю? — спросила она. — Потом это можно будет отменить?
Юрист усмехнулся.
— Отменить? Только через суд и при очень веских обстоятельствах. Вас кто-то заставляет?
— Скорее уговаривает, — честно ответила Надя.
— Уговаривать — не значит заставлять, — пожал он плечами. — Совет? Если сомневаетесь — ничего не оформляйте. Особенно если в этом участвуют третьи лица с интересом. Типа бывшей жены.
Надя вздрогнула.
— Вы откуда…?
— Поверьте, — мужчина откинулся на спинку стула, — вы у меня не первая и, к сожалению, не последняя. Сценарий один и тот же: «помогите ребенку», «давайте по-честному», «мы же семья». Потом начинаются суды, дележ, «я столько вложил». Хотите сохранить нервную систему — держите квартиру при себе. А ребенку можно помочь и по-другому.
Дорогу обратно она прошла как во сне. В голове путались голоса: юриста, Ольги, матери, Павла. И еще один — свой собственный, самый тихий.
«Если ты ему совсем не доверяешь, — шептал он, — как вы дальше жить будете? Даже если квартиру сохранишь».
События начали развиваться быстрее, чем она успевала думать.
Сначала позвонила классная руководительница Леры. Сообщила, что девочка стала рассеянной, отвечает невпопад, пару раз расплакалась прямо на уроке. Надя слушала, стуча пальцами по столу.
— У вас дома все в порядке? — осторожно спросила учительница.
— Разберемся, — ответила Надя, сжав зубы.
Потом объявилась Валентина Петровна. На этот раз позвонила заранее.
— Надюш, — голос у нее был непривычно мягкий, — я бы хотела к вам зайти. Поговорить. Если не против.
— Про Аню? — устало спросила Надя.
— И про нее тоже, — не стала отрицать та. — Но не только.
Валентина Петровна пришла с небольшим пакетом. В пакете оказался домашний салат и какой-то пирог, который Лера с радостью утащила на кухню. Надя на секунду подумала, что пирог этот — еще один способ «подсластить» будущий разговор, и чуть не сказала, что у них диета. Но сдержалась.
— Я не буду долго, — начала свекровь, снимая пальто и аккуратно вешая его на крючок. — Понимаю, что не самое приятное для вас время.
— Для вас оно, похоже, тоже не очень, — заметила Надя. — Павел вчера сказал, что вы с ним ругались.
— Ругались, — вздохнула женщина, опираясь на спинку стула. — Я ему мозги вправляла. По-своему, как умею.
— Вправили? — сухо поинтересовалась Надя.
— Как всегда, наполовину, — усмехнулась Валентина Петровна. — Сядь, доча. Я ж не враг тебе.
Они сели напротив друг друга. Между ними стояла чашка чая и тарелка с салатом. Обе к ним не притронулись.
— Я знаю, что он к тебе с ерундой полез, — сразу сказала свекровь. — С этой долей. Могу даже примерно представить, какие слова использовал. Он у меня по части жертвенности мастер: «если со мной что, вы останетесь ни с чем»…
Надя дернула уголком губ.
— Примерно так и было.
— А ты ему правильно ответила, — кивнула женщина. — Я ему тоже самое сказала. Только другими словами.
Надя подняла глаза.
— Вы… против?
— А ты думала, я за? — Валентина Петровна откинулась на спинку стула. — Я может и люблю своего сына, но мозги еще не совсем потеряла. Я видела, как ты за эту квартиру впахивала. Не слепая. А он тогда где был? У меня в комнате на раскладушке с похмелья стонал, между прочим.
Слово «похмелье» повисло неуютно. Надя знала, что у Павла бывали тяжелые периоды, но он старался не вспоминать. Сейчас она услышала это от его матери и почувствовала странное: не злорадство, а жалость.
— Он меня ненавидит сейчас, — продолжала Валентина Петровна, — потому что я не встала на его сторону. Но я не могу встать против совести. Одно дело — попросить тебя впустить Аню. Другое — лезть в твои бумаги. Это уже лишнее.
— То есть вы считаете, что Аня может жить у нас, — медленно произнесла Надя, — но без всяких оформлений?
— Я считаю, что если уж он такой отец, — пожала плечами женщина, — пусть горбатится. Комнату снимет, уговорит тебя, чтоб девчонка у вас первое время перекантовалась… Это все можно обсуждать. Но твоя квартира — это святое. И если он не поймет — сам виноват.
Надя смотрела на эту невысокую женщину с натруженными руками и понимала, что в их с Павлом конфликте все не так однозначно, как казалось. Мать, бывшая жена, дети — у каждого свой интерес, своя правда.
— Знаете, — сказала она после паузы, — я, наверное, могу пустить Аню пожить. На время. Сразу говорю — будет тяжело, тесно. Но я… — она вздохнула, — я бы, наверное, сама на ее месте мечтала о таком шансе.
— Вот и говорю, что ты не злая, — усмехнулась Валентина Петровна. — Упрямая, да. Но не злая. Я ему так и сказала: «Бережи Надю, дурень. Второй такой не найдешь».
Слово, которое она использовала в адрес сына, повисло в воздухе, но Надя сделала вид, что не расслышала. Внутри почему-то стало чуть легче.
Когда они с Павлом снова сели за стол, в комнате уже лежало невидимое дополнение — не папка и не тетрадь, а сама фигурка будущей гостьи. Как будто Аня уже стояла у порога.
— Я разговаривала с твоей мамой, — начала Надя. — И сходила к юристу.
— Пакет услуг, — криво усмехнулся он. — Адвокат и свекровь. Чего решили?
— Что квартира остается моей, — спокойно сказала она. — Без вариантов. Тут никаких «решили», это факт. Чтобы не было у тебя и у твоей Ольги иллюзий.
Он сжал губы, но промолчал.
— Что касается Ани, — продолжила Надя, — я… готова подумать. Если она приедет, может первое время пожить у нас. В комнате с Лерой. Без всяких прописок. Просто как гостья. Пока вы с Ольгой не найдете ей вариант. Но у меня условия.
Он поднял брови.
— Так, — кивнул. — Слушаю.
— Первое. Ты ей сам объясняешь, что это временно. Не перекладываешь на меня, не делаешь из меня злую мачеху. Я не буду выслушивать: «а чего это за мной следят, почему я не могу тут друзей приводить ночевать». Понятно?
Он кивнул.
— Второе. Ты берешь на себя всю бытовую нагрузку от ее присутствия. Встречи, проводы, уборка, сопровождение в техникум. Я помогу, где смогу, но инициатива — твоя. Я свою жизнь подстраивать полностью не буду. У меня работа, Лера, мама.
— Понимаю, — снова кивок.
— И третье, — она посмотрела ему прямо в глаза. — Ни слова про долю. Никому. Вообще. Ни дома, ни там. Ни вскользь, ни в шутку. Если хоть намекну, что разговор пошел по второму кругу — вопрос с проживанием закрывается навсегда. Без обсуждений.
Он смотрел на нее, и в глазах у него было странное смешение благодарности и обиды.
— Ты все это говоришь так, словно делаешь одолжение, — не выдержал он. — А я при этом чувствую себя… просителем.
— А ты им и являешься, — спокойно ответила она. — Ты просишь впустить в мое пространство еще одного человека. При том, что один раз в жизни я уже впустила такого просителя. Тебя. И, извини, но легким этот опыт не был.
Он отвел взгляд. Помолчали.
— Я согласен, — сказал он наконец. — На все твои условия. Я… спасибо.
— Не благодари, — отмахнулась она. — Посмотрим, как оно будет. Это тоже не навсегда. Если тут начнется хаос — я первая скажу «стоп».
Аня приехала в конце августа, в жару. Сошла с электрички с тем самым рюкзаком за плечами, который Надя когда-то представила. Лицо у девочки было бледное, глаза большие, настороженные. Лера носилась вокруг нее, как маленький шарик, задавая по десять вопросов в минуту.
— Привет, — сказала Надя, когда они зашли в квартиру. — Я Надя. Можешь говорить просто по имени, если угодно.
— Здравствуйте, — тихо ответила Аня. — Я… не буду мешать.
Фраза была произнесена так, будто она заранее извиняется за каждый вдох. Надя почувствовала, как внутри что-то сжимается. Вот он, живой человек, за которого они столько спорили, который даже не представляет, какие слова тут прозвучали в его адрес.
Комната Леры превратилась в «девичник». Две кровати, разделенные узкой тумбой, два стула, ковер, который сразу стал маленьким для четырех ног. Девочки долго раскладывали вещи, хихикали, примеряли друг у друга футболки.
Первые дни все шло на удивление гладко. Аня была тихой, аккуратной, помогала мыть посуду, складывать вещи, сама предлагала сходить в магазин. Лера радовалась компании. Павел светился: две дочери под одной крышей — мечта, о которой он боялся даже думать.
Надя наблюдала за всем этим, стараясь не вмешиваться. Она ловила каждый взгляд, каждую эмоцию. Где-то в глубине сидел страх: «А вдруг все пойдет не так?» Но пока шло «так».
Трудности начались через пару недель, когда у девочек совпали разные желания. Лера хотела слушать музыку, Аня — делать домашнее задание. Потом одна хотела включить ночник, другая — спать в полной темноте. Начались шепоты за дверью, первое «ты всегда» и «ты никогда».
— Мам, — как-то вечером пришла Лера на кухню, — а Аня меня за маленькую считает. Говорит, что у нее свои дела, а я приставучая.
Надя вздохнула. Вот и началось.
— У нее правда сейчас тяжело, — попыталась она объяснить. — Новая учеба, город, люди. Ты дай ей время.
— А мне кто время даст? — обиженно спросила Лера. — Я в своей комнате уже как в гостях. Вроде и мое, а вроде и нет.
Эта фраза ударила точнее всяких упреков. Надя вспомнила Павлово «я тут гость» и почувствовала, как почва слегка уходит из-под ее собственных ног. Получалось, что теперь гостьми чувствовали себя все. Даже она — в собственной квартире.
В тот вечер она долго не могла уснуть. Слушала, как за стеной в комнате тихо переговариваются девочки. Слова различить было сложно, но по интонации было понятно: обе чем-то недовольны, но пытаются договориться. Может, у них это получится лучше, чем у взрослых.
В один из выходных Павел уехал к своей матери — помогать с ремонтом в ее крошечной кухоньке. Надя осталась дома с девочками. К обеду в квартиру без звонка вломилась… Ольга.
Надя открыла дверь на первый нетерпеливый звонок — подумала, что это соседка за солью. На пороге стояла высокая женщина с короткой стрижкой, в легкой куртке. Лицо знакомое по одной-единственной фотографии, которую когда-то показывал Павел.
— Вы Надежда? — уточнила она. — Я… Ольга.
За ее спиной на лестничной площадке маячила Аня, потирая плечи — видимо, они только что поднялись.
— Заходите, — произнесла Надя, отступая. — Раз уж доехали.
Ольга прошла в коридор, огляделась. Взгляду ее достались аккуратно поставленные ботинки Павла, Лерины кеды и новые кроссовки Ани.
— Уютно у вас, — заметила она, словно между делом. — По-домашнему.
— Спасибо, — коротко ответила Надя. — А вы заранее не могли позвонить?
— Хотела сюрприз сделать дочке, — улыбнулась Ольга. — Да и вас заодно увидеть. Мы ж как-то совсем уж по слухам живем.
Они прошли на кухню. Девочки остались в комнате, шептались. Тишина между двумя женщинами была почти осязаемой.
— Я не надолго, — начала Ольга, доставая из сумки сверток. — Печенье вот привезла, Аня любит. И вам с Лерой. Не подумайте, что с чем-то еще.
— А с чем вы могли прийти? — спокойно спросила Надя, наливая чай.
— Ну… — та пожала плечами, — каждый свое думает. Я вот думала, вы считаете, что я хочу у вас что-нибудь отобрать. Честно?
Надя поставила чашку чуть сильнее, чем требовалось.
— Думала, — не стала юлить она. — После вашего звонка, знаете ли, были основания.
Ольга вздохнула.
— Я понимаю, — кивнула она. — И, наверное, даже на вашем месте думала бы так же. Но, Надя… можно по имени? — я правда не собираюсь на вашу квартиру покушаться. Мне своих проблем хватает. Мне главное — чтобы Аня не чувствовала себя приживалкой. Чтобы у нее было ощущение дома, хоть какого-никакого.
Слово «приживалка» желудком пошло плохо. Надя кивнула в сторону комнаты:
— Это уже, боюсь, от нее зависит. И от Павла. Я делаю, что могу. Вы же понимаете, тут всем тесно. В том числе морально.
Ольга задумчиво посмотрела на нее.
— Вы его любите? — спросила вдруг. — Пашу.
Вопрос был настолько внезапным, что Надя даже потеряла дар речи на пару секунд.
— А это сейчас к чему? — наконец произнесла она.
— Да просто, — пожала плечами Ольга. — Я вот когда разводилась, думала, что ненавижу его. А потом поняла — просто устала любить того, кто всегда где-то между. Между мамой, работой, друзьями, обещаниями. И… ну, вы сами сейчас видите.
Надя машинально провела пальцем по краю кружки.
— Любовь — это вообще не то чувство, которое документы определяют, — сказала она осторожно. — И не доли в квартирах. Это… — она поискала слово, — когда человек признает твое право на границы. И сам их уважает. А если нет — там уже другое что-то. Привычка, страх, чувство вины.
Ольга грустно усмехнулась.
— Знаете, что меня в вас бесит? — спросила она без злобы. — То, что вы слишком разумная. Я ж надеялась, что вы или совсем из тех, кто растворяется в мужике, или наоборот — железная леди, которой все равно. А вы… живой человек. С мозгами. Это неудобно.
— Простите, что разочаровала, — сухо сказала Надя.
Они обе рассмеялись, неожиданно для себя.
Этот смех стал каким-то сломом. Лед треснул.
— Ладно, — Ольга допила чай. — Не буду вас задерживать. Скажу только одно: если вы когда-нибудь решите, что вам все это не надо — не мучайте себя. Уходите первая. Квартира у вас есть, слава богу. У многих и этого нет.
Фраза «уходите первая» неприятно кольнула. Надя проводила гостью до дверей, закрыла, прислонилась к холодной поверхности. Внутри все кипело.
«Уйти первая». Легко сказать человеку, который уже раз в жизни потерял дом. Ольга сказала с какой-то завистью — у нее-то, по сути, жилья своего не было.
Конфликт выстрелил там, где никто не ждал.
Причиной стал, казалось бы, пустяк: очередь в ванную. Аня должна была уйти рано утром на занятия, Лера — в школу, Надя — на работу. Кто-то задержался дольше, чем следовало. Слова «ты вечно» и «сама такая» разгорелись между девочками, как спичка.
— Мам, ну скажи ей! — кричала Лера из коридора. — Я тоже опаздываю!
— Я на контрольную, — оправдывалась Аня за дверью. — Мне тоже надо!
Павел метался между ними, как дежурный диспетчер, пытался всех успокоить. Надя в этот момент стояла на кухне и понимала, что это очередной маленький штрих к общей картине. Дом, в котором слишком много ожиданий на квадратный метр.
Вечером, когда страсти утихли, Лера села рядом с матерью и тихо сказала:
— Мам, а можно… чтобы Аня жила у нас только до зимы? А потом… ну, чтобы вы с папой придумали другое. Я устала.
Надя посмотрела на дочь. Та не плакала, не жаловалась, просто констатировала факт.
В этот же вечер Павел получил звонок с незнакомого номера. Выслушал, побледнел, сел на стул.
— Что случилось? — насторожилась Надя.
— Завод, — глухо сказал он. — Все. Закрывают. Окончательно. Предложили там какие-то копейки на выходное, а дальше — сами крутитесь.
Эта новость, словно тяжелый груз, рухнула прямо в центр их и без того напряженной жизни. Теперь вопрос жилья для Ани, денег для Леры, сохранности квартиры для Нади переплелись с еще одним — как вообще дальше жить, если основной доход встал.
— Я найду, — почти сразу сказал он, как будто оправдываясь. — У меня руки есть, я не пропаду.
— Не сомневаюсь, — кивнула Надя. — Вопрос в другом: сколько времени это займет, и что мы все будем есть, пока ты будешь «находить».
Они сели за стол, раскрыли тетрадь, стали считать. Его возможную подработку, ее зарплату, коммуналку, дорогу, еду, мелкие траты. Цифры складывались в мрачную картину.
— Я могу снимать комнату с кем-то, — тихо сказала Аня, сидевшая в углу. — У нас в группе девочка тоже из области, они с подругой вдвоем снимают. Чтобы вам не тесно и не дорого.
Павел поднял на нее глаза.
— Даже не вздумай, — резко сказал он. — Ты только в город вникать начала, а я тебя в какую-нибудь халупу отправлю, где непонятно кто ходит?
— А что, пап, — вмешалась Лера, — мы же не резиновые. Я тоже хочу иногда одна в комнате побыть. И ты с мамой ругаться стали больше.
Надя смотрела на своих детей — родную и неродную — и понимала, что они в этой ситуации самые честные. Они прямо говорят о том, что взрослые боятся произнести.
— Ладно, — сказала она твердо. — Хватит всем тянуть одеяло по сантиметру. Так мы его вообще порвем. Давайте так. Паша, — она посмотрела на мужа, — ты в ближайший месяц ищешь любые подработки. Любые, но законные. Я поищу варианты общежитий для Ани, нормальных, через знакомых. Аня, ты пока живешь у нас, но мы честно признаем, что это временно. Лер, — повернулась к дочери, — ты выдержишь еще немного, если будешь знать, что есть дата, когда вы перестанете толкаться локтями?
Лера кивнула, поджав губы. Аня — тоже. Павел хотел возразить, но не нашел, к чему прицепиться. В Надином голосе прозвучала та самая непоколебимая нота, которую он помнил еще по временам ее борьбы с банками.
Осень выдалась тяжелой. Павел хватался за все: грузчиком на складе, монтажником на стройке, ночным сторожем на стоянке. Домой приходил поздно, пахнущий пылью и металлом. Надя крутилась между работой, домом и бесконечными телефонными звонками — искала общежитие, разговаривала с заведующими, объясняла, почему нужна именно бюджетная койка.
Лера тихо взрослела — училась сама собирать портфель, гладить форму, варить себе элементарный завтрак. Аня, наоборот, в чем-то по-детски растерялась, попав в этот ураган. Но обе девочки стали друг другу ближе. Наверное, потому, что вместе переживали один и тот же хаос.
В один из вечеров Надя вернулась домой позже обычного — задержали на планерке. В коридоре горел тусклый свет, из комнаты доносился тихий смех. Она заглянула и увидела: Лера и Аня сидят на полу, окруженные тетрадями. Аня объясняет что-то по математике, Лера смотрит на нее с круглым восхищением.
— Ну что, репетиторство у нас началось? — спросила Надя, опираясь о косяк.
— Мам, Аня мне задачку объяснила, — радостно сказала Лера. — Там, где ты вчера не поняла!
Надя рассмеялась.
— Тогда Аня у нас официальный консультант по задачкам, — решила она. — Бесплатный, правда. Денег пока нет.
— А мне и не надо, — пожала плечами Аня. — Мне только бы… чтобы у вас все наладилось.
Фраза прозвучала так искренне, что Наде захотелось обнять ее. Но она сдержалась — боялась задеть те самые тонкие границы, которые так берегла в случае с Павлом.
К зиме общежитие нашлось. Скромное, не самое новое, но с нормальной вахтой и адекватной комендантшей. Место дали, потому что у Ани были хорошие оценки и рекомендация от колледжа.
Вечером, вернувшись с очередной смены, Павел застал на кухне чемодан.
— Это что? — растерянно спросил он.
— Аня переезжает, — спокойно сказала Надя. — В общежитие. Там и до учебы ближе, и девчонки ее уже ждут. Я сегодня была, все посмотрела.
— А ты у меня спросить не могла? — вспыхнул он. — Это же моя дочь!
— А ты у меня спросил, когда договор решил оформить? — спокойно парировала она. — Я делала то, что мы обсуждали. Искала вариант. Нашла. Не нравится — можешь сам все отменить. Только объясни это Ане и Лере.
Он замолчал, сжал кулаки. Лера и Аня стояли в дверях, наблюдая за этим обменом репликами, как за теннисным матчем.
— Пап, — тихо сказала Аня, — мне правда там будет удобнее. У нас группа почти вся там. Я… не хочу, чтобы из-за меня все ругались.
Он посмотрел на нее и сник.
— Ладно, — выдохнул. — Если что — будешь к нам приезжать на выходные. Это дом твой тоже. Поняла?
Надя не поправила. Не стала напоминать, что дом — ее, а не «общий». Пусть для него и для детей эта фраза останется без кавычек.
Когда чемодан перекатился через порог, квартира как будто легонько выдохнула. Пространство освободилось. Но вместе с облегчением пришло и странное чувство пустоты. Как будто кусочек их истории уехал на старенькой электричке в сторону нового адреса.
Зима принесла свои коррективы.
Павел нашел наконец более-менее стабильную работу на городском складе. Зарплата была меньше заводской, но регулярная. Надя чуть сбавила обороты, перестала брать все дополнительные задания подряд. Лера, обретя обратно свою комнату, поначалу радовалась, потом стала скучать по шуму и шепоту. Аня приезжала время от времени — с пакетом вещей, с новостями, с вопросами «как у вас».
Разговор о квартире больше не поднимался. Но он висел невидимым фоном. В каждом «мой дом», в каждом «я тут живу», которое произносил Павел.
Как-то вечером, когда Лера была у подружки на дне рождения, а квартира впервые за долгое время оказалась тихой, Надя поставила перед Павлом тонкую папку.
— Это еще что? — насторожился он. — Новая бумага?
— Брак, — коротко сказала она. — Точнее, договор. Брачный. Я долго думала и решила, что нам, наверное, будет проще, если все проговорено не только на кухне.
Он раскрыл листы. Внутри, сухим юридическим языком, описывалось то, что они уже и так знали: квартира принадлежит Надежде Сергеевне единолично, в случае развода дележу не подлежит. Совместно нажитым имуществом считаются только те вещи, что будут приобретены в браке после подписания договора. Дальше — еще несколько пунктов о вкладах, счетах, долгах.
— Ты всерьез? — поднял он глаза.
— Абсолютно, — кивнула она. — Мне так спокойнее. И, возможно, тебе тоже. По крайней мере, не будет иллюзий.
Он долго молчал. Потом спросил:
— А если я не подпишу?
— Тогда мы продолжаем жить, как жили, — пожала плечами. — Только у меня в голове будет постоянный гул: «а вдруг». И каждое твое слово про «общий дом» я буду слышать как угрозу. Тебе это надо?
Он провел рукой по лицу.
— Ты мне не доверяешь, — тихо сказал он. — Все сводится к этому.
— Я доверяю тебе как человеку, — ответила она. — Но не доверяю жизни. И не доверяю своей слабости. Я знаю, что могу поддаться уговорам, слезам, обстоятельствам. А бумага — она как… — она поискала слово, — как поручень в подъезде. Когда скользко, можно ухватиться. И не улететь вниз.
Он усмехнулся.
— Красиво говоришь, — вздохнул. — Прямо как тот юрист, у которого ты была.
— Юрист вообще без метафор говорил, — заметила она. — Это все мое.
Он снова посмотрел на листы. Потом взял ручку.
— Ладно, — сказал. — Если тебе от этого легче — подпишу. Не хочу жить с мыслью, что ты каждый раз, когда я ключ в замок вставляю, вздрагиваешь.
Подписал. Небрежно, но разборчиво.
Надя посмотрела на его подпись и почувствовала не торжество, не победу, а странную, тихую печаль. Как будто они поставили точку в какой-то иллюзии.
— Спасибо, — только и сказала она.
Через пару недель они втроем шли по улице — она, он и Лера. Снег скрипел под ногами, окна чужих квартир горели мягким светом. В каждом окне была какая-то своя жизнь, свои споры, свои договоры, сказанные или несказанные.
— Мам, — вдруг спросила Лера, — а у меня когда-нибудь своя квартира будет? Или я тоже буду у кого-то жить?
Надя улыбнулась, крепче сжала ее руку.
— Будет, — сказала она уверенно. — Только ты сначала вырастешь, поработаешь, подумаешь, как тебе хочется. И главное — чтобы ты знала: даже если у тебя не будет кирпичей и бетона, у тебя всегда будет место, где тебя ждут. Дом — это не только стены.
Лера задумалась.
— А ты папу ждешь, когда он с работы идет? — вдруг спросила.
Павел фыркнул.
— Вопросики пошли, — пробурчал он.
Надя посмотрела на него, потом на дочь.
— Жду, — честно ответила она. — Иногда — с радостью. Иногда — с тревогой. Иногда — с усталостью. Но жду. Пока жду — значит, еще есть что-то. Как только перестану — тогда будем думать по-другому.
Павел молча кивнул. Они шли, каждый в своих мыслях, но шагали в одном ритме.
Квартира, к которой они приближались, была та же самая, что восемь лет назад. Те же стены, та же кривая лестница, тот же вредный лифт. Но внутри нее уже жила другая семья. С другими правилами, ранами, договоренностями.
Надя знала одно: теперь, если кто-то снова захочет «по-честному» залезть в ее прошлое, у нее хватит сил сказать «нет». И не потому, что ей дороже квадратные метры, чем люди. А потому, что без этого «нет» никакого «мы» все равно не получится.
И когда в следующий раз, в порыве очередного спора, Павел начал было:
— Я же тут тоже…
она спокойно, без злости, но твердо напомнила:
— Ты тут не «никто». Ты — муж и отец. И пока ты так себя ведешь — дверь этого дома для тебя открыта. Но на мое жилье… — она усмехнулась, — не претендуй. У нас с тобой есть вещи поважнее, чем квадратура. Не испортим хотя бы их.
Он вздохнул, почесал затылок и в первый раз за долгое время не стал спорить. Может, потому, что наконец понял: настоящая близость — это не когда делишь собственность, а когда признаешь чужую.
