Дождь стучал по подоконнику назойливо и беспощадно, словно хотел пробить стекло и затопить всю нашу уютную, такую хрупкую жизнь. Я, Анна, стояла у плиты, помешивая детскую кашу, и пыталась уловить ритм этого осеннего ливня. В голове прокручивала список дел: работающий на фрилансе муж Алексей в кабинете требует тишины, старшая дочка Катя делает уроки, младший, Степан, вот-вот проснётся с мокрыми штанишками. Минута тишины. Всего одна минута, чтобы перевести дух.
Но сердце почему-то бешено колотилось, предчувствуя беду. Оно у меня всегда стучало тревожной дробью, когда приближалась она. Людмила Петровна. Моя свекровь.
Я отогнала от себя дурные мысли. Нет, уж сегодня-то, в такую погоду, она точно не сунется. Да и муж вчера вроде бы звонил, просил предупреждать о визитах. Наивная. Я сама себя пыталась успокоить, но тело не обманешь. Руки дрожали, а в горле стоял противный комок.
Резкий, продолжительный звонок в дверь разрезал тишину, как нож. Собака, дремавшая в коридоре, залилась истошным лаем. Из кабинета донёсся раздражённый крик Алексея:
—Анна, дверь! Ты что, не слышишь?
Я услышала. Ещё как услышала. Сделала глубокий вдох, вытерла руки о фартук и медленно пошла открывать. Каждая ступенька давалась с трудом, будто ноги были из свинца.
Я посмотрела в глазок. И всё внутри похолодело. На площадке, вся мокрая и злая, отряхивая зонт-трость с каплями грязной воды, стояла Людмила Петровна. Рядом с ней маячила огромная сумка на колёсиках, набитая бог знает чем. На неделю, что ли, собралась?
Я открыла дверь, пытаясь натянуть на лицо подобие улыбки.
—Людмила Петровна? Вы как… Вы хоть позвонили бы.
Она, не глядя на меня, грузно вкатила свою сумку в прихожую, заляпав пол грязными каплями, и протолкнулась вперёд, снимая мокрое пальто.
—Здравствуй, здравствуй, — отрезала она, окидывая меня оценивающим, колючим взглядом. — Что, не ждала? В своей крепости отсиживаешься? Встречай, помогай! Небось, опять по квартирам шляешься, раз такие нерасторопные. Мне бы с сумкой помочь, а не вопросы задавать.
Пахло мокрой собачьей шерстью, дешёвым одеколоном и сыростью. Я молча подняла её пальто, с которого стекала вода, и попыталось повесить на вешалку.
—Мама, — раздался из кабинета голос Алексея. Он вышел, поправив очки, и я увидела, как его лицо расплылось в радостной улыбке. — Ты что так неожиданно?
— Сынок, родной! — свекровь тут же преобразилась, её голос стал сладким и сиплым. — Да я к тебе, проведать. Скучно мне одной в той клетушке. А тут, гляжу, ливень начинается. Я думала, заскочу на часик, пережду. А ты рад маме?
— Конечно, мам! Проходи, садись. Анна, поставь чайник, чего стоишь? — бросил он мне через плечо и увлёк маму в гостиную, подхватив её под руку.
Я осталась одна в прихожей, с мокрым пальто в руках, с грязными следами на полу и с тяжёлым, каменным чувством внутри. Часы в прихожей тикали, отсчитывая секунды до нового скандала. А он обязательно будет. Я это знала. Всё только начиналось.
Чайник на кухне зашипел, выдыхая клубы пара. Я, Анна, механически разливала кипяток по чашкам, пальцы слегка подрагивали. Из гостиной доносился оживлённый говор свекрови и одобрительные реплики Алексея. Мне не хотелось возвращаться туда, в этот уютный, казалось бы, круг семьи, из которого я всегда оказывалась вытеснена.
Я поставила на поднос чашки, блюдца с печеньем и медленно понесла всё в гостиную. Людмила Петровна уже устроилась в самом мягком кресле, как на троне, и внимательно оглядывала комнату, будто составляя опись имущества.
— Вот, мама, чай, — поставила я поднос на стол.
— Спасибо, — бросила она не глядя и тут же, взяв свою чашку, поморщилась. — Ой, какой крепкий! Я же люблю послабее. Ты что, до сих пор не запомнила, невестка?
Я сглотнула. В прошлый раз она жаловалась, что чай «как бледная моча», и требовала заварить покрепче.
— Сейчас разбавлю кипятком.
— Не надо, уж как есть, — она махнула рукой, демонстративно отставила чашку и повернулась к сыну. — Лёшенька, а ты не похудел? В лице осунулся что-то. Тебя плохо кормят?
Алексей, устроившийся на диване, смущённо хмыкнул.
— Да нет, мам, всё в порядке. Работа просто.
— Работа, работа, — вздохнула свекровь и наконец-то перевела на меня свой пронзительный взгляд. — А суп сегодня варила?
Вопрос прозвучал как обвинение.
— Нет, ещё не успела. Дети перекусили, мы с Лёшей потом поедим.
— Потом… — она многозначительно покачала головой. — Мужчина целый день работает, ему силы нужны, а у неё «потом». У меня Иван, царство ему небесное, всегда требовал горячее на обед. С работы пришёл — а у тебя на плите уже дымится. Не то что нынче.
Я чувствовала, как по мне ползут мурашки. Этот вечный упрёк в том, что я плохая хозяйка. Этот вечный образ её покойного мужа, идеала, на который я никогда не смогу равняться.
— Мам, не придирайся, — вдруг, к моему удивлению, вяло вступился Алексей. — Аня старается.
— Старается, я вижу как, — фыркнула Людмила Петровна и взяла со стола фотографию Кати в школьной форме. — И внучку свою запустила. Видала, в косиках этих ходит? Как пугало огородное. В наше время девочек приучали к аккуратности.
Терпение начало лопаться. Катины косички — это её гордость, она сама их с таким старанием заплетает.
— Людмила Петровна, это сейчас такой стиль, — тихо, но твёрдо сказала я.
— Стиль, — передразнила она. — Бестолковость это, а не стиль.
В это время в комнату, rubbing her eyes, зашла Катя.
— Бабуля, привет.
— Иди ко мне, красавица, — свекровь раскинула объятия, но девочка нерешительно остановилась у порога, почувствовав напряжённую атмосферу.
— Здравствуй, бабушка.
— Что это ты вся какая-то бледная? Не гуляешь, наверное, целыми днями в телефоне сидишь. Глаза квадратные будут.
Катя потупилась. Мне захотелось встать между ними, заслонить дочь. Алексей наблюдал за этим, уткнувшись в свой телефон, делая вид, что ничего не происходит.
Людмила Петровна отпустила Катю и снова повернулась ко мне, её взгляд упал на паркет.
— А полы ты чем моешь? Грязь какая-то в углах осталась. Надо с хозяйственным мылом, по-старинке. А то ваши эти мистеры Проперы — одна химия.
Я уже ничего не отвечала, просто смотрела на неё, чувствуя, как во рту пересыхает от бессильной злости. Она приехала всего полчаса назад, а ощущение было будто её визит длится вечность. И самое страшное, я знала, это только начало. Начало долгого вечера, на протяжении которого мне предстояло выслушивать оценку каждой пылинки, каждой крошки и каждой моей мысли.
Алексей поднял голову и, встретившись со мной взглядом, лишь развёл руками, мол, потерпи, она же мама. И в его глазах я не увидела ни капли поддержки. Только усталую покорность. И в этот момент я поняла, что в этой войне я всегда буду одна.
Прошло два дня. Два долгих, изматывающих дня, в течение которых наша квартира перестала быть моим домом. Она превратилась в территорию, где хозяйничала Людмила Петровна. Её вещи расползлись по всем комнатам, её голос, громкий и властный, не умолкал ни на минуту, а её критика стала фоном моей жизни.
Я пыталась работать, укрывшись на кухне с ноутбуком, но это было бесполезно. То и дело распахивалась дверь.
— Анна, а где у вас соль? Эта не йодированная? Я свою привезла, надо пересыпать.
—Невестка, ты ковёр в зале пылесосила? Я смотрю, там крошки после детей. Такой ковёр испортить недолго.
—Лёшенька, иди поешь! Супчик я сварила, на твой любимый куриный похоже. А то неизвестно, что тебя тут кормят.
Алексей за эти дни словно смирился. Он уходил с утра в офис, хотя мог работать из дома, а возвращался поздно, ссылаясь на аврал. Я понимала — он просто бежал. Бежал от конфликта, оставляя меня один на один с его матерью.
На третий день, ближе к вечеру, когда я укладывала Степана спать, раздался ещё один звонок. Сердце ёкнуло. Кому ещё? Я уже боялась собственной входной двери.
Людмила Петровна, не дожидаясь меня, бросилась открывать.
— Оленька! Родная моя! — пронеслось по квартире.
Из прихожей послышались оживлённые женские голоса и смех. В гостиную, весело переговариваясь, вошли Людмила Петровна и её дочь, Ольга. За ними неуверенной походкой проследовал муж Ольги, Игорь, молчаливый и вечно чем-то недовольный.
— Сюрприз! — объявила свекровь, сияя. — Дочка заскучала по мне, решила навестить.
Ольга, высокая и поджарая, с короткой стрижкой, напоминающей шлем, обняла брата, который вышел из кабинета на шум.
— Лёш, привет! Мамаша моя тут у тебя прописалась, что ли? Мы с Игорем решили, раз уж она здесь, значит, тут и собираться.
Она окинула меня быстрым, оценивающим взглядом, едва кивнула.
— Ань, здравствуй.
— Здравствуйте, — тихо ответила я, чувствуя, как по телу разливается ледяная волна. Визит Ольги никогда не сулил ничего хорошего.
Через полчаса они уже сидели за столом в гостиной. Я, как служанка, подносила чай, тарелки с пирогом, который Людмила Петровна испекла утром, хвастаясь своим кулинарным мастерством на моём же тесте. Алексей разливал коньяк для Игоря и для себя. Атмосфера была шумной и, казалось, дружелюбной, но я ловила на себе скользящие взгляды, полные какого-то скрытого смысла.
Разговор сначала крутился вокруг общих тем: здоровье, цены, соседи. Но Людмила Петровна не могла долго держать себя в руках.
— Хорошо тут у вас, — вздохнула она, сладко оглядывая комнату. — Просторно, светло. Не то что у Оленьки в ихней хрущёвке. Им бы такую квартиру, они бы жизнь свою наладили.
Ольга тут же подхватила, играя глазами:
— Да уж, мечта, а не квартира. Особенно после ремонта. А ведь, мам, ты Лёше тут сильно помогла на старте, да? Первый взнос.
Людмила Петровна налицо повеселела, её распёрло от важности.
— А как же! Откладывала всю жизнь, копила. Конечно, помогла. Для сына ничего не жалко. Хотела, чтобы в достойных условиях жил.
Я застыла с пустым подносом в руках. Алексей заерзал на месте.
— Мам, ну хватит, — пробурчал он.
— Что хватит? — оживился Игорь, до этого молча потягивавший коньяк. — Факты ведь. Без маминой помощи вы бы тут не сидели. Это, по сути, семейное гнездо. А мы все семья. И справедливость должна быть.
В воздухе повисла тяжёлая, липкая пауза. Я смотрела на Алексея, умоляя его глазами вмешаться, остановить это. Но он опустил взгляд, уставившись в свою рюмку.
Людмила Петровна, почувствовав поддержку, выпрямилась и произнесла то, чего, видимо, и добивалась с самого начала.
— Я вот тут думаю, — начала она сладким, но стальным голосом. — Одна я в своей квартирке, старая уже, болезни одолевают. А тут мои дети, внуки. Хочу быть ближе к вам. Чтобы помогать. Чтобы чувствовать себя нужной.
Ольга одобрительно кивала, как марионетка.
— Верно, мам. Тебе тут лучше будет.
— Вот и я думаю, — свекровь повернула голову в мою сторону, её глаза сузились. — Так что, детки, готовьтесь. Меняйте документы, оформляйте всё что надо. Я переезжаю к вам. Насовсем. Пора собираться в свою квартиру, я уже пожила одна. Хочу на старости лет в семейном гнезде побыть.
У меня перехватило дыхание. Комната поплыла перед глазами. Я услышала, как со звоном упала на пол вилка, которую держала в оцепенении. Все взгляды устремились на меня. Были ли это взгляды сочувствия? Нет. Только любопытство, торжество и холодное безразличие.
Алексей поднял на меня растерянные глаза. Его рот приоткрылся, но ни звука не последовало. Он просто смотрел, как тонущая в ледяной воде женщина, которая когда-то была его женой.
В этот момент я всё поняла. Окончательно и бесповоротно. Это был не просто визит. Это был захват. И мой муж был в сговоре с захватчиками, если не действием, то своим молчаливым согласием.
Тишина после их ухода была оглушительной. Я стояла посреди гостиной, всё ещё ощущая на себе колючие взгляды Ольги и Игоря, слыша сладкий, но стальной голос свекрови: «Я переезжаю к вам. Насовсем». Эти слова висели в воздухе, как ядовитый туман, проникая в каждую щель, отравляя всё вокруг.
Алексей первым нарушил молчание. Он тяжело поднялся с дивана, прошел мимо меня, не глядя, и налил себе стакан воды на кухне. Руки у него дрожали. Я видела это. Он знал, что произошло нечто чудовищное, но не находил в себе сил это признать.
— Лёша, — тихо позвала я, и голос мой предательски дрогнул. — Ты слышал, что она сказала?
Он обернулся, его лицо было искажено гримасой раздражения и усталости.
— Слышал, Ань. Ну что ты кипятишься? Она же не завтра переезжает. Это просто слова. Мама всегда так — сначала скажет, потом сама сто раз передумает.
— Это не слова! — вырвалось у меня, и слёзы, которые я с таким трудом сдерживала, подступили к глазам. — Это ультиматум! Твоя семья в полном составе приехала и объявила, что мы должны освободить для неё нашу квартиру! Ты это действительно не понимаешь?
Он поставил стакан с таким стуком, что я вздрогнула.
— Никто ничего не объявлял! Мама одинока, ей тяжело! Она хочет быть ближе к внукам. Что в этом плохого? Может, ты хоть немного проявишь сочувствие, вместо того чтобы сразу в боевую стойку вставать?
Я смотрела на него и не верила своим ушам. Сочувствие? Человеку, который только что публично потребовал мою квартиру? Который годами топтал мое достоинство?
Внутри меня что-то переломилось. Окончательно и бесповоротно. Слёзы мгновенно высохли. Их сменила ледяная, кристальная ясность. Я поняла, что все эти годы пыталась достучаться до глухой стены. Стены, которую звали Алексей и его родня.
Я больше не сказала ни слова. Просто развернулась и пошла в спальню. Сердце колотилось не от паники, а от странного, холодного спокойствия. Я дошла до шкафа, где на верхней полке лежала старая картонная коробка. В ней я хранила самые важные документы.
Мои пальцы, уже не дрожа, нашли то, что искали. Папку с надписью «Квартира». Я села на кровать, открыла её и стала медленно перебирать бумаги. Договор купли-продажи. Ипотечный договор. Выписка из ЕГРН. И… старая, пожелтевшая от времени расписка, написанная от руки Людмилой Петровной.
Я перечитала её ещё раз. Чётко, по слогам: «Я, Петрова Людмила Сергеевна, передаю своему сыну, Петрову Алексею Викторовичу, и его супруге, Петровой Анне Михайловне, денежные средства в размере 300 000 (трёхсот тысяч) рублей в качестве беспроцентного займа на приобретение жилья. Обязуюсь не предъявлять претензий по оформлению права собственности на указанную квартиру на супругов Петровых».
Она всегда кричала о «подарке». О своём вкладе. Но чёрным по белому стояло — «ЗАЁМ». И расписка была написана на нас обоих. На меня и на Алексея.
Я сидела и смотрела на эту бумагу, и план, чёткий и холодный, начал выстраиваться у меня в голове. Они думали, что я сломлюсь. Что буду плакать, умолять, протестовать — и в конечном счёте смирюсь. Как всегда.
Но на этот раз всё будет иначе.
На следующее утро я вела себя так, как будто ничего не произошло. Спокойно. Даже улыбалась. На завтрак приготовила Алексею его любимые сырники. Он смотрел на меня с удивлением и нескрываемым облегчением.
— Ну вот, видишь? — сказал он, запивая кофе. — Успокоилась. Я же говорил, не надо драматизировать.
— Ты был прав, — тихо ответила я, моя ложка бесшумно скользила по тарелке. — Я всё обдумала. Наверное, я действительно слишком остро отреагировала. Надо быть семьёй, поддерживать друг друга.
Он сиял. Он купился на эту лёгкую, безропотную версию жены. Ту, которую знал все эти годы.
Людмила Петровна, почуяв свою победу, стала хозяйничать ещё наглее. Она переставляла вещи на кухне, заявляя, что так «правильнее». Диктовала, что я должна готовить. Комментировала каждый мой шаг. Но я не спорила. Я молча кивала. Внешне — абсолютно смиренная и покорная.
А внутри я собирала силы. Я тратила всё своё свободное время, пока сын спал, на поиски информации. Я изучила Семейный кодекс. Читала о разделе совместно нажитого имущества. О том, что такое заём и как его можно вернуть. Я выяснила текущую рыночную стоимость нашей квартиры.
Однажды, когда все были заняты своими делами, я закрылась в ванной и набрала номер своей подруги-юриста, Насти.
— Насть, привет, это Аня, — голос мой был ровным и тихим. — Мне нужна твоя помощь. Консультация. По очень щекотливому вопросу.
Я в общих чертах описала ситуацию. Про наглую свекровь, про молчаливого мужа, про расписку и про их планы на мою квартиру.
Настя насвистнула.
— Ну ты и влипла, подруга. Классический случай. Расписка у тебя на руках? На двоих оформлена?
— Да.
— Ипотека выплачена?
— Да, полностью, полгода назад. Из общего бюджета.
— Тогда слушай меня внимательно, — голос Насти стал деловым и чётким. — Ты находишься в очень сильной позиции. Юридически они не имеют никаких прав вышвырнуть тебя или прописать у себя мамашу без твоего согласия. Квартира — совместно нажитое. Твой муж может хоть танцевать с бубном, но без твоей подписи он ничего не сделает. А расписка… О, эта расписка — наша тайная королева. Она превращает её «подарок» в долг. Который можно и нужно вернуть.
Я слушала, и лёд внутри меня сковывал всё прочнее. Это была не злоба. Это была решимость.
— Что мне делать? — спросила я.
— Готовься к войне, Анечка. Тихой и юридически безупречной. Они сами объявили тебе бой. Теперь не жалуйся.
Я положила трубку. Выйдя из ванной, я посмотрела на своё отражение в зеркале. Глаза были спокойными, почти пустыми. Но в их глубине горела новая, стальная уверенность.
Они хотели семейного гнезда? Что ж, они его получат. Но совсем не в том виде, в каком представляли.
Тихие дни смирения продолжались. Для Алексея и его матери я была образцом покорности. Я молча переносила едкие замечания, выполняла мелкие прихоти Людмилы Петровны и даже научилась натягивать на лицо подобие улыбки, когда она снова начинала рассуждать о переезде.
— Вот здесь, в гостиной, мой сервант прекрасно встанет, — говорила она, оценивающе водя пальцем по воздуху. — А этот ваш диванчик, конечно, симпатичный, но для меня жёстковат. Придётся поменять.
— Хорошо, Людмила Петровна, — равнодушно отвечала я, продолжая мыть посуду.
Алексей был счастлив. Конфликт был исчерпан, его мать довольна, а жена наконец-то проявила благоразумие. Он снова погрузился в работу, уверенный, что жизненные бури остались позади.
А в это время я вела свою тихую войну. Войну, которую никто, кроме меня, не видел. Каждый вечер, уложив детей, я не шла смотреть телевизор с семьёй. Я говорила, что устала, и закрывалась в спальне с ноутбуком.
Я изучала не законы — их основы мне уже разъяснила Настя. Я изучала рынок недвижимости. Открывала сайты, смотрела цены на квартиры в нашем районе, сравнивала планировки. Я искала не просто риелтора. Я искала человека, который сможет работать быстро, и без лишних вопросов.
Наконец, я нашла. Агентство «Статус» с хорошими отзывами и солидной репутацией. Меня звали Маргарита. Её голос по телефону был спокойным и профессиональным. Я договорилась о встрече на её территории, в офисе, в будний день, когда Алексей был на работе, а Людмила Петровна отправилась на шопинг с Ольгой. Я сказала, что еду к стоматологу.
Сердце бешено колотилось, когда я поднималась в лифте на седьмой этаж современного бизнес-центра. Я чувствовала себя шпионкой, предателем. Но затем я вспоминала взгляд свекрови, её слова: «Меняйте документы, я переезжаю». И страх сменялся холодной решимостью.
Маргарита оказалась женщиной лет сорока в строгом костюме, с умным и проницательным взглядом. Мы сидели в её уютном кабинете, и я, стараясь говорить ровно, изложила ситуацию. Не всю, конечно. Я сказала, что мы с мужем приняли решение о продаже квартиры в связи с планами на переезд в другой город, но хотели бы действовать максимально быстро и без лишней огласки.
— Понимаю, — кивнула Маргарита, делая пометки в блокноте. — Объект в совместной собственности?
— Да. Но я хочу взять процесс подготовки на себя. Муж очень занят на работе.
— Это стандартная ситуация. Для начала нам потребуется технический паспорт, выписка из ЕГРН, ну и, конечно, ваши паспорта и свидетельство о браке для оформления договора.
— У меня всё есть, — я достала из сумки плотную папку, где в идеальном порядке лежали все необходимые документы, включая те самые, что я когда-то достала с верхней полки шкафа.
Маргарита бегло пролистала их, задержавшись на выписке из ЕГРН.
— Всё в порядке. Объект свободен от обременений. Отлично. Теперь по цене. Исходя из метража, расположения и состояния, я могу предложить вам ориентироваться на сумму в районе восемнадцати миллионов.
У меня закружилась голова. Восемнадцать миллионов. Это была не абстрактная цифра, это была цена моего освобождения.
— Меня устраивает, — сказала я твёрдо. — Я готова подписать договор на оказание услуг.
— Прекрасно. Я подготовлю его к следующей нашей встрече. И мы начнём показы. Вы ведь предупреждены, что покупателей придётся пускать в квартиру?
Пускать в мой дом, который уже оккупировала свекровь, посторонних людей? Мысль была пугающей. Но это был необходимый шаг.
— Да, я понимаю. Я договорюсь с мужем, — соврала я, зная, что ни о чём договариваться не буду. Показы будут проходить в те часы, когда его нет дома. А со Людмилой Петровной… что ж, её это тоже касается.
Когда я вышла из офиса, меня трясло. Я сделала это. Я перешла Рубикон. Теперь пути назад не было. Возвращаясь домой, я купила торт. «Например, к чаю», — сказала я себе. Но на самом деле это был странный ритуал, попытка задобрить судьбу или прикрыть свой поступок чем-то сладким и невинным.
Дома Людмила Петровна, развалившись в кресле, смотрела сериал.
— Ну что, полечила зубы? — бросила она, не отрываясь от экрана.
— Да, — коротко ответила я, пронося торт на кухню.
— А то в последнее время ты какая-то кислая. Может, теперь повеселеешь.
Я не ответила. Я смотрела на этот торт, на кремовые розочки, и думала о том, что следующий разговор о квартире будет совсем другим. И инициатива наконец-то будет в моих руках.
День был пасмурным, небо затянуто тяжёлыми свинцовыми тучами, словно отражая моё внутреннее состояние. С тех пор как я побывала у риелтора, прошло несколько дней, наполненных странным, выжидательным спокойствием. Я действовала как автомат: готовила, убирала, ухаживала за детьми, но мысли мои были далеко, в том кабинете, где лежал договор, который должен был перевернуть всю нашу жизнь.
Людмила Петровна тем временем окончательно почувствовала себя полноправной хозяйкой. Она не просто критиковала, а отдавала распоряжения.
— Завтра, Анна, купи гречневой крупы. Именно той, в жёлтом пакете. И мясо на отбивные, ты свои котлеты Лёше уже наскучили.
—Ковёр в зале нужно сдать в химчистку. Я присмотрела хорошую, вот адрес.
—В субботу Ольга с Игорем приедут, приготовь что-нибудь праздничное.
Я кивала, не возражая. Пусть думает, что я смирилась. Пусть наслаждается своим мнимым триумфом. Её самоуверенность была мне только на руку.
В тот роковой день всё складывалось как по нотам. Алексей уехал на совещание в другой конец города. Дети были в саду и школе. Я договорилась с Маргаритой, что она подъедет с клиентами в одиннадцать. Всё было продумано.
Ровно в назначенное время раздался короткий, деловой звонок. Я вздохнула, расправила плечи и пошла открывать. На пороге стояла Маргарита в строгом пальто, а за её спиной — молодая пара, с интересом заглядывающая в прихожую.
— Анна, добрый день. Разрешите представиться, это потенциальные покупатели, Сергей и Марина. Мы ненадолго.
— Проходите, пожалуйста, — я отступила, пропуская их внутрь.
В этот момент из гостиной, привлечённая голосами, вышла Людмила Петровна. На её лице застыло выражение крайнего недоумения.
— Это ещё что такое? Кто эти люди? — её голос прозвучал как удар хлыста.
Я повернулась к ней. Всё моё мнимое спокойствие, вся подавленная ярость последних недель кристаллизовались в ледяное, неотвратимое спокойствие.
— Людмила Петровна, вы как раз вовремя. Знакомьтесь, это Маргарита, агент по недвижимости. И потенциальные покупатели. Мы с Алексеем продаём квартиру.
В гостиной воцарилась абсолютная тишина. Было слышно, как за окном проехала машина. Лицо свекрови начало медленно менять цвет, от естественного к багровому. Её глаза вышли из орбит, губы беззвучно зашевелились.
— Что?! — наконец вырвался у неё оглушительный вопль. — Ты что себе позволяешь, дура?! Как ты смеешь?! Это квартира моего сына! Я не позволю!
Маргарита и молодые люди замерли в неловком оцепенении. Я не сводила со свекрови холодного взгляда.
— Нет, Людмила Петровна. Это наша с ним совместная собственность. А ваш «подарок», тот самый первый взнос, был займом. Беспроцентным займом. Вот расписка, — я не повышала голоса, но каждое слово падало, как камень. Я протянула ей тот самый, пожелтевший листок, который хранила все эти годы.
Она выхватила его из моих рук, её пальцы дрожали. Она пробежалась глазами по тексту, который сама же и написала когда-то.
— Это… это ничего не значит! — закричала она, но в её голосе уже послышались панические нотки. — Я мать! Я имею право! Лёша! Где Лёша?! Ты всё врешь!
— Всё чёрным по белому, — продолжала я с той же леденящей душу уравновешенностью. — Ипотека выплачена нашими общими деньгами. Я всё подсчитала. После продажи мы вернём вам ваш долг. С учётом инфляции, разумеется. Остальное поделим пополам. Справедливо, не правда ли? Как вы любите говорить.
Людмила Петровна отшатнулась, будто я ударила её. Она смотрела на меня, и в её глазах читалось не только бешенство, но и что-то новое, незнакомое — животный страх. Страх потерять контроль. Страх перед той, кого она считала безропотной тряпкой.
— Вон! — прохрипела она, обращаясь к риелтору и покупателям. — Вон из моего дома! Ничего не продаётся! Это моя квартира!
Маргарита сохраняла профессиональное спокойствие.
— Простите, но договор с собственником уже заключён. И мы имеем полное право на осмотр. Анна Викторовна, продолжим?
Я кивнула, повернулась к ним спиной и пошла показывать кухню, оставив свекровь одну в центре гостиной. Она стояла, как истукан, сжимая в руке злополучную расписку, её могучее тело вдруг выглядело ссутулившимся и старым.
Я слышала, как она за моей спиной начала лихорадочно набирать номер на телефоне, её пальцы скользили по экрану, не попадая по кнопкам.
— Лёша… сынок… — зашептала она, и в её шёпоте была настоящая, неподдельная истерика. — Срочно приезжай! Твоя сумасшедшая жена… она… она всё продаёт! Всё пропало!
Но для меня её голос уже был просто фоном. Дверь в новую жизнь была открыта. И я сделала первый шаг через порог.
Казалось, прошла вечность, хотя на самом деле от звонка Людмилы Петровны до приезда Алексея не прошло и двадцати минут. За это время риелтор с покупателями, извинившись, удалились, оставив нас в ледяной, гробовой тишине. Я стояла у окна в гостиной, глядя на мокрые от дождя крыши, и ждала. Ждала бури.
Людмила Петровна не издавала ни звука. Она сидела в том самом кресле, которое считала своим будущим троном, и смотрела перед собой остекленевшим взглядом. В её сжатых пальцах всё ещё была та самая расписка. Казалось, она не могла поверить в то, что её же собственное оружие было так мастерски развёрнуто против неё.
Дверь с силой распахнулась, ударившись о стопор. На пороге, запыхавшийся, с растрёпанными волосами и глазами, полными паники и ярости, стоял Алексей. Он сбросил куртку прямо на пол.
— Что здесь происходит?! Мама, ты в порядке? — он бросился к Людмиле Петровне, но та лишь безмолвно протянула ему смятый листок.
Он схватил расписку, пробежал глазами и резко повернулся ко мне.
— Анна? Это что за цирк?! Ты с ума сошла?! Продать квартиру? Без моего ведома? И эту… эту бумажку ты куда подцарапала?
Его голос дребезжал от бессильного гнева. Я медленно повернулась к нему. Всё то холодное спокойствие, что заполнило меня за последние недели, не покидало меня и сейчас.
— Это не цирк, Алексей. Это называется «защита своей семьи». Моей семьи. От твоей. А бумажку эту написала твоя мама, когда давала нам деньги. Не подарочек, как она всем рассказывает, а заём. Чёрным по белому.
— Да какая разница! — взревел он, скомкав расписку и швырнув её на пол. — Ты уничтожаешь всё! Нашу семью, наш дом! Из-за каких-то обидок? Мама хотела как лучше!
— Как лучше для кого, Лёша? — голос мой оставался тихим, но он прозвучал как удар хлыста в наступившей тишине. — Для себя? Для Ольги? Она пришла и объявила, что выселяет меня из моего дома! Ты слышал это? Ты слышал и промолчал! Ты все эти годы молчал, пока она унижала меня, пока она учила меня жить в моём же доме! Где ты был, Лёша? Где был мой муж, когда его жена нуждалась в защите?
Он отшатнулся, словно я ударила его по лицу. Его уверенность начала давать трещины.
— Но… продать квартиру… это же наш общий дом! — в его голосе послышались нотки растерянности.
— Он перестал быть моим домом, когда твоя мать начала делить в нём стены, а ты смотрел на это и кивал! Я не продаю наш дом, Алексей. Я спасаю то, что от него осталось — моё достоинство и безопасность наших детей. Я не позволю растить их в атмосфере, где бабушка может в любой день вышвырнуть их на улицу, потому что ей так захотелось!
— Никто никого не вышвыривает! — закричала Людмила Петровна, найдя, наконец, дар речи. — Я хотела помочь! Я хотела быть с внуками!
— Молчите! — впервые за весь разговор я повысила голос, резко обернувшись к ней. И в моём тоне было нечто, заставившее её захлопнуть рот. — Вы хотели власти. Вы хотели контролировать. Вы хотели отобрать. И вы почти преуспели. Но почти — не считается.
Я снова посмотрела на Алексея. Он стоял, опустив голову, и смотрел на скомканную бумагу у своих ног.
— Тебе не нужно было идти у неё на поводу, — прошептал он.
— А что мне нужно было делать, Алексей? — спросила я, и в голосе моём впервые прозвучала усталость, вся накопленная годами. — Умолять? Плакать? Требовать? Я всё это делала. Ты не слышал. Ты слышал только её. Так что теперь у нас есть только два варианта. Либо мы цивилизованно продаём эту квартиру, возвращаем вашей матери её долг, а остальное делим пополам. Либо мы идём в суд, и я через суд требую выделения долей и компенсации. Выбор за тобой.
В дверях гостиной, привлечённые криками, замерли Катя и Степан. У Кати в глазах стояли слёзы. Маленький Стёпа испуганно прижался к сестре.
— Мама, папа, не ругайтесь, — тихо проговорила девочка.
Алексей посмотрел на детей. Посмотрел на меня — измученную, но несломленную. Посмотрел на свою мать, в чьих глазах всё ещё пылал огонь ненависти, но уже смешанной с отчаянием. И в его позе появилась какая-то странная расслабленность, будто из него выпустили весь воздух. Он понял. Понял, что поезд ушёл. Что его молчаливое согласие стоило ему семьи.
— Хорошо, — тихо, почти шёпотом, сказал он. — Продаём.
Это было не прощение. Это было поражение. И для него, и для его матери. Но для меня это была победа. Горькая, дорого доставшаяся, но победа. Я подошла к детям, обняла их и увела в их комнату, оставив двух самых близких друг другу людей в полной тишине опустевшей гостиной, чтобы они наконец-то смогли осознать цену своего «семейного гнезда».
Прошло полгода. Шесть месяцев, которые отделяли прошлую жизнь от новой. Мы с детьми снимали небольшую, но уютную трёхкомнатную квартиру на окраине города. Без роскоши, зато с невероятным чувством покоя. Здесь не было чужого вздоха за спиной, не было критики, не было ощущения, что ты живёшь на чужой территории.
Катя и Стёпа адаптировались быстрее меня. Их жизнь снова обрела predictability: свой распорядок, свои игрушки на привычных местах, маму, которая стала чаще улыбаться. По субботам мы ходили в кино или в парк, и это было наше время, ничем не омрачённое.
Квартира продалась быстро. Процесс прошёл на удивление гладко, будто сама судьба решила не чинить нам препятствий. Маргарита оказалась прекрасным профессионалом. Я перевела Людмиле Петровне её деньги — те самые триста тысяч, с учётом инфляции, как и обещала. Без единого слова, просто отправила квитанцию на её номер. Ни ответа, ни благодарности. Я этого и не ждала.
Свою часть денег я отложила. Пока я искала работу получше, чтобы в будущем купить своё, маленькое, но собственное жильё. Жизнь на съёмной — не идеал, но это была моя крепость. Мои правила.
Однажды, в одно из таких спокойных воскресений, когда мы с детьми лепили пельмени на кухне и смеялись над фигурными изделиями Стёпы, в домофон раздался звонок. Сердце на мгновение ёкнуло старым, привычным страхом. Но я взяла себя в руки.
— Кто там?
—Это я, — послышался голос Алексея. Тихий, без прежней уверенности.
Я впустила его. Он стоял в прихожей, неуклюже переминаясь с ноги на ногу, с букетом мимоз в руках. Выглядел он постаревшим, помятым.
— Просто зашёл. Узнать, как вы. Можно?
— Проходи, — кивнула я.
Дети обрадовались ему, бросились обнимать. Он прижал их к себе, и в его глазах блеснула влага. Он был без пальто, и я заметила, что на нём старый свитер, который я когда-то ему связала. Мелочь, но она резанула по сердцу.
Мы сели на кухне. Дети побежали показывать свои рисунки. Алексей вертел в руках кружку с чаем, который я ему налила.
— Как ты? — спросил он наконец.
—Хорошо, — ответила я искренне. — Спокойно.
—Я рад, — он помолчал. — Я… я съехал от мамы. Снимаю комнату.
Я не удивилась. После продажи квартиры и его молчаливого согласия с моими условиями, его отношения с матерью, должно быть, дали трещину.
— Она не может простить тебе того, что ты не остановил меня, да? — тихо сказала я.
Он горько усмехнулся.
— Она не может простить мне, что я позволил «этой аферистке» развалить её планы. Что я «слабак» и «не смог поставить жену на место». Её слова.
— А твои слова, Алексей? — посмотрела я на него прямо. — Что ты думаешь?
Он долго смотрел в свою кружку, собираясь с мыслями.
— Я думаю… что был слепым и глухим идиотом. Я думаю, что потерял самую главную вещь в своей жизни из-за того, что боялся маминого гнева больше, чем твоего молчаливого отчаяния. Я всё понял, Аня. Правда. Слишком поздно, но понял. Она… она просто не умеет по-другому. Всю жизнь только командует, только требует.
— Научишь её — приходи, — сказала я мягко, но твёрдо. Это не было приглашением. Это было констатацией факта.
Он поднял на меня взгляд, полкий надежды, но прочёл в моих глазах всё, что нужно было понять.
— Ты не простишь?
—Я уже простила, — честно ответила я. — Злиться — это слишком тяжело. Я отпустила и злость, и тебя, и её. Но вернуть… нет. Я уже не та, что была. Та Анна, которая ждала твоей защиты, умерла. А новая… новая научилась защищать себя сама. И своих детей.
Он кивнул, встал. Поцеловал детей, которые снова подбежали попрощаться.
— Пока, папа!
—Приходи ещё!
На пороге он обернулся.
— Я… я буду помогать. С деньгами. С детьми. Как скажешь.
—Хорошо, — согласилась я. — Спасибо.
Дверь закрылась. Я подошла к окну и увидела, как он медленно идёт по улице, опустив голову, не оглядываясь. Не было ни злорадства, ни боли. Была лишь лёгкая грусть, как после окончания долгой и тяжёлой болезни.
Я обернулась к своей новой квартире. Катя помогала Стёпе доедать пельмень. На столе стоял букет жёлтых мимоз. Было тихо, уютно и безопасно. Я сделала глубокий вдох. Это была не та жизнь, о которой я мечтала, заключая брак. Но это была моя жизнь. Настоящая. И я была её полноправной хозяйкой.
