Чемодан, раскрытый на нашей супружеской кровати, напоминал разинутую пасть хищной рыбы, которая жадно поглощала не только летние рубашки и плавки моего мужа, но и мои надежды на нормальный отпуск в этом году. В комнате пахло пылью, старым одеколоном и той особой, нервной суетой, которая всегда сопровождает сборы в дальнюю дорогу. Я стояла в дверях, прижимая к груди корзину с грязным бельем, которое только что собрала по детским комнатам, и смотрела на Кирилла с таким чувством, будто видела его впервые. Мой муж, обычно медлительный и тяжелый на подъем, сейчас двигался с пугающей энергией: он виртуозно сворачивал футболки в тугие валики, напевал что-то себе под нос и выглядел человеком, который уже мысленно находится за тысячи километров отсюда, где плещется ласковое море и нет никаких бытовых проблем.
— Кирилл, я не понимаю, — мой голос звучал глухо, словно пробиваясь сквозь вату. — Ты сказал, что берешь отпуск в июле, чтобы мы поехали на дачу достраивать веранду. Или чтобы мы все вместе выбрались хотя бы на наше озеро. Откуда взялась Турция? И почему ты пакуешь чемодан сейчас, во вторник вечером?
Он на секунду замер, держа в руках новые солнцезащитные очки — те самые, на которые он, по его словам, «пожалел денег» неделю назад, когда мы гуляли в торговом центре. Кирилл медленно повернулся ко мне, и в его глазах я увидела то самое выражение снисходительного превосходства, которое появлялось у него всякий раз, когда он принимал единоличное решение, считая его единственно верным.
— Лен, ну какая дача? — поморщился он, словно я предложила ему съесть лимон. — Маме плохо. У нее давление скачет, суставы крутит, врач сказал — нужен морской климат, прогреться, подышать йодом. Я не могу бросить мать в таком состоянии. Я взял горящую путевку, вылет завтра утром.
— Путевку? — я поставила корзину на пол, потому что руки начали предательски дрожать. — Одну путевку? Или…
— Две, конечно, — перебил он меня, продолжая укладывать вещи. — Мама одна не справится, ей нужна помощь в дороге, чемоданы таскать, да и вообще, мало ли что. Я еду как сопровождающий.
Я почувствовала, как к горлу подкатывает горячий, колючий ком обиды. Мы не были на море три года. Сначала ипотека, потом рождение младшего, потом ремонт машины. Я мечтала хотя бы о неделе в Анапе, просто чтобы не готовить, не убирать, не слышать вечное «мама, дай», «мама, где», «мама, помоги». Я устала. Моя усталость была хронической, въевшейся в поры, как угольная пыль. Я работала на удаленке по ночам, днем занималась домом и детьми — пятилетним Артемом и двухлетней Лизой, у которой как раз резались зубы.
— А как же мы? — спросила я шепотом. — Кирилл, у меня тоже «скачет давление» от усталости. Я не сплю ночами с Лизой. Артем просится на море. Почему ты не обсудил это со мной? Откуда деньги? Мы же откладывали на замену проводки!
Кирилл резко выпрямился, и его лицо окаменело. Он не любил, когда я задавала вопросы про деньги, считая, что как «глава семьи» имеет право распоряжаться бюджетом по своему усмотрению, даже если этот бюджет на 70% состоял из моих подработок и пособий.
— Проводка подождет, она не гнилая, — отрезал он жестко. — А здоровье матери не подождет. И вообще, Лена, прекрати быть эгоисткой. Тебе лишь бы о себе думать. Я сына выполняю долг! Мама меня вырастила, она заслужила этот отдых.
— Я не против мамы, Кирилл! — воскликнула я, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы бессилия. — Но почему вместо нас? Почему тайком? И почему ты едешь один, оставляя меня здесь?
И тут он произнес фразу, которая прозвучала как пощечина, как окончательный приговор моему месту в его жизни. Он посмотрел на меня, на мою старую домашнюю футболку, на уставшее лицо без макияжа, и в его взгляде промелькнула брезгливость человека, который собирается в «высший свет» и вынужден объясняться с прислугой.
— «Я маму повезу в Турцию, а ты дома с детьми 10 дней посидишь», — сказал Кирилл, упаковывая чемодан и застегивая молнию с резким, визжащим звуком. — Куда тебе ехать с мелкой? Она орать будет в самолете, заболеет там, акклиматизация эта… Это не отдых будет, а мучение. А дома тебе спокойно, привычно. Артем в сад ходит, Лиза при тебе. Отдохнешь от готовки мне ужинов, я же уеду. Тебе даже легче будет.
«Тебе даже легче будет». Он искренне считал, что избавить меня от необходимости жарить ему котлеты вечером — это равносильно десятидневному отдыху на курорте «все включено». Он не понимал, или не хотел понимать, что я остаюсь одна с двумя маленькими детьми, без помощи, без денег (которые он, очевидно, выгреб из заначки подчистую), запертая в четырех стенах душной квартиры, пока он будет пить коктейли у бассейна и наслаждаться жизнью под предлогом «лечения мамы».
Я смотрела на него и видела, как он уже мысленно там. Он предвкушал этот отдых. И мама, Анна Сергеевна, наверняка тоже была в восторге. Она любила повторять, что «невестка — это чужая кость», а сын — это родная кровь. Она победила. Она снова доказала, что она главная женщина в его жизни, и ради нее он готов пожертвовать интересами жены и детей.
— Ты взял все наши накопления? — спросила я, уже зная ответ. — Те сто тысяч, что лежали на счете?
— Ну не все, — он отвлекся, проверяя паспорт. — Оставил тебе на продукты тысяч пять. Вам же много не надо, вы с детьми как птички едите. А там отель хороший, пять звезд, маме комфорт нужен. Лена, не порть мне настроение перед дорогой. Я вернусь, заработаю, закроем мы твою проводку.
— Пять тысяч на десять дней на троих? — я усмехнулась, чувствуя, как внутри разгорается холодная ярость. — А если кто-то заболеет? А если что-то случится? Ты оставляешь нас без подушки безопасности, чтобы выгулять маму в пяти звездах?
— У тебя кредитка есть, если что, — бросил он равнодушно. — И хватит завидовать. Это низко. Лучше бы помогла собрать аптечку, чем сцены устраивать.
Он продолжил сборы, насвистывая, полностью игнорируя мое присутствие. Я стояла посреди спальни, униженная, растоптанная, с ощущением, что меня только что ограбили и выставили за дверь собственной жизни. Он ехал отдыхать от меня и детей. Он купил этот отдых на наши общие деньги. И он даже не чувствовал вины.
В этот момент я поняла, что если я сейчас промолчу, если я «посижу дома» эти десять дней, глотая обиду, я перестану существовать как личность. Я превращусь в функцию, в удобную мебель, которую можно задвинуть в угол, когда она мешает празднику.
— Знаешь, Кирилл, — сказала я тихо, но так, что он перестал свистеть и обернулся. — Ты прав. Мне действительно нужно отдохнуть. И я посижу дома. Но не так, как ты себе это представляешь.
— В смысле? — он нахмурился, почуяв неладное в моем тоне.
— В прямом. Езжай. Вези маму. Лечи ее суставы. Но когда ты вернешься, этот замок больше не откроется твоим ключом.
— Ты что, угрожаешь мне? — он рассмеялся, но смех вышел нервным. — Разводом пугаешь? Да куда ты денешься с двумя детьми и без денег? Не смеши меня, Лена. Иди лучше погладь мне льняные брюки, я их в шкафу не нашел.
Он был так уверен в моей беспомощности. Так уверен в том, что я никуда не денусь. Эта самоуверенность стала последней каплей. Я молча вышла из спальни, плотно прикрыв за собой дверь. В моей голове начал созревать план — не мести, нет. План спасения себя. И эти десять дней его отсутствия должны были стать не моим тюремным заключением, а моим временем для побега.
За дверью стихли шаги, и звук отъезжающего такси, увозящего моего мужа и его маму в мир «все включено», прозвучал для меня как финальный гонг. Я не бросилась к окну, чтобы помахать им вслед, и не рухнула на кровать в слезах, как, наверное, предполагал Кирилл, оставляя меня «подумать над поведением». Вместо этого я ощутила странный прилив холодной, деятельной энергии — той самой, которая открывается у человека в момент смертельной опасности, когда организм понимает: либо ты действуешь, либо погибаешь. Моя опасность была не физической, а ментальной — я рисковала окончательно потерять себя, растворившись в роли бесправной прислуги при капризном барине.
Первым делом я подошла к календарю, висевшему на стене, и жирным красным маркером обвела дату его возвращения. Десять дней. Двести сорок часов. Это был не срок моего заключения, как он цинично выразился. Это был таймер, отсчитывающий время до начала моей новой жизни, и я не имела права потратить ни минуты на жалость к себе.
Утром, едва отправив старшего, Артема, в сад, я вызвала мастера по замкам. Мужчина с уставшим лицом, меняя личинку, понимающе хмыкнул, увидев в коридоре горы мужской одежды, которую я начала вытаскивать из шкафов еще ночью.
— Ключи потеряли, хозяйка? — спросил он для проформы.
— Нет, — ответила я, проверяя, как плавно поворачивается новый механизм. — Потеряла мужа. А ключи — это чтобы он не нашел дорогу обратно.
Эти десять дней стали для меня откровением. Я ожидала, что без Кирилла я взвою от бытовой нагрузки, но с удивлением обнаружила обратное. В квартире стало чище — никто не разбрасывал носки и не оставлял крошки на диване. Продукты в холодильнике не исчезали с космической скоростью. А главное — исчез тот липкий, фоновый стресс, который я испытывала каждый вечер, ожидая прихода мужа и гадая, в каком настроении он вернется и чем на этот раз будет недоволен. Оказалось, что уход за двумя детьми и работа по ночам — это посильная ноша, если никто не висит у тебя на шее дополнительным грузом, требуя внимания и обслуживания.
Я не сидела сложа руки. Я методично, полка за полкой, освобождала квартиру от его присутствия. Его любимая кружка, его коллекция дисков, его зимняя резина с балкона — всё отправлялось в коробки и мешки. Я действовала как археолог, очищающий пространство от наслоений прошлой эпохи. К десятому дню наша прихожая напоминала склад: там высилась баррикада из сумок, готовая к депортации.
День «Х» настал солнечным и жарким. Кирилл должен был прилететь после обеда. Я забрала детей из сада пораньше, отвезла их к своей сестре на пару часов, чтобы они не видели предстоящей сцены, и вернулась домой, заняв позицию в кресле напротив входной двери. Я была спокойна. Это было спокойствие снайпера, который долго ждал цель и наконец поймал её в прицел.
Около пяти вечера в замке завозился ключ. Сначала уверенно, по-хозяйски, затем — с раздражением и нетерпением. Дверь не поддавалась. Кирилл нажал на звонок — длинно, требовательно.
Я не спеша подошла к двери и распахнула её.
На пороге стоял мой муж — загорелый до черноты, в новой гавайской рубашке, пахнущий дьюти-фри и беззаботностью. Увидев меня, он расплылся в широкой улыбке, явно ожидая, что я, истосковавшись и осознав свою «неправоту», брошусь ему на шею.
— Ленусь, привет! — воскликнул он, пытаясь перешагнуть порог. — Что с замком? Заело, что ли? Я тут гостинцев привез, рахат-лукум, как ты любишь! Мама передает привет, она в восторге, помолодела лет на десять!
Я не отошла в сторону, преграждая ему путь. Мой взгляд скользнул по его довольному лицу, по пакету с дешевыми сладостями, которыми он, видимо, планировал откупиться за украденные из бюджета сто тысяч и десять дней моего унижения.
— С замком все в порядке, Кирилл, — произнесла я ровным голосом. — Просто он сменил владельца. Как и эта квартира.
Улыбка сползла с его лица, сменившись недоумением.
— Ты о чем? Шутишь? Дай пройти, я устал с дороги, душ хочу принять.
— Душ ты примешь у мамы, — я кивнула на гору сумок, выстроенную у меня за спиной в коридоре. — Твои вещи собраны. Все до последнего носка. Забирай и уходи.
Кирилл побледнел под загаром, его глаза сузились. Он понял, что это не шутка и не женская истерика, которую можно погасить поцелуем.
— Ты что, совсем сдурела? — его голос стал злым и визгливым. — Я с отдыха приехал, к семье! А ты мне тут концерты устраиваешь? Из-за того, что я мать на море свозил? Ты меркантильная, злопамятная…
— Я не злопамятная, Кирилл. Я просто сделала выводы, — перебила я его жестко. — Ты сказал: «Тебе будет легче без меня». И ты оказался прав. Мне действительно стало легче. Я поняла, что без тебя у меня больше денег, больше времени и больше самоуважения. Ты выбрал свой приоритет — маму и свой комфорт. Я уважаю твой выбор. А теперь уважай мой: я не хочу жить с мужчиной, который считает меня обслугой и бесправным существом.
— Да кому ты нужна с двумя прицепами! — заорал он, пытаясь ударить по больному, но промахнулся. — Ты же пропадешь без меня! Кто тебе гвоздь забьет? Кто денег даст?
— Гвоздь забьет мастер, а денег я зарабатываю достаточно, особенно если не тратить их на твои прихоти и туры для свекрови, — парировала я. — Забирай вещи, Кирилл. Или я вызову полицию. Ты здесь больше не прописан — я узнавала, временная регистрация у тебя закончилась месяц назад, а продлевать я её не стала.
Он стоял, хватая ртом воздух, раздавленный моей решимостью. Он привык видеть меня мягкой, уступчивой, «удобной». А сейчас перед ним была стена.
Он начал вытаскивать сумки на лестничную площадку, матерясь и проклиная тот день, когда встретил меня. Он швырял пакеты, пинал стены, но я смотрела на это с абсолютным равнодушием. Последним он забрал тот самый пакет с рахат-лукумом.
— Подавись своим отдыхом! — крикнул он.
— Я своим отдыхом наслаждаюсь, — ответила я и закрыла дверь.
Я прижалась лбом к прохладному металлу двери и выдохнула. Я была одна. Впереди был развод, раздел имущества (хотя делить особо было нечего, кроме долгов, которые он наверняка наделал), объяснения с детьми. Но страха не было. Было чувство, что я наконец-то вернулась домой после долгого, изнурительного путешествия по чужой жизни.
Вечером я забрала детей. Мы пили чай с пирогом, и Артем спросил:
— А папа приехал?
— Папа приехал, — честно сказала я. — Но жить он теперь будет с бабушкой. Так бывает, сынок. Взрослые иногда перестают понимать друг друга. Но мы с тобой и Лизой — команда. И у нас все будет хорошо.
И я знала, что не вру. Потому что лучше честная команда из трех человек, чем экипаж, где капитан тайком сбегает с корабля на шлюпке, прихватив казну.
Дорогие женщины, эта история учит нас тому, что нельзя бояться перемен, даже если они кажутся пугающими. Одиночество в браке с эгоистом гораздо страшнее, чем жизнь соло. Героиня смогла превратить свое «заточение» в освобождение.
