— Мам, давай будем честными. Зачем тебе сейчас такие деньги? Ты же никуда не ездишь, только в магазин да в аптеку. А у нас — реальная жизнь, платежи, — Оля даже не подняла глаз, разрезая мой фирменный пирог с капустой.
Нож со звоном ударился о тарелку, и внутри у меня неприятно кольнуло. Будто это не по фаянсу, а по живому.
За столом сидели все, в кого я вкладывала силы последние тридцать лет.
Дочь Оля — бледная от вечного недосыпа и долгов.
Зять Паша — он молча жевал, уставившись в пустую тарелку. Ему явно было неловко, но не настолько, чтобы остановить жену.
И Артем, мой младший. Двадцать пять, «в поиске себя», который затянулся года на три.
— Оль, это наследство моих родителей. Бабушкину квартиру я продала не для того, чтобы закрывать ваши бытовые вопросы, — сказала я тихо, протирая очки краем салфетки.
— Вот именно! — оживился Артем, откладывая телефон. — Это же легкие деньги, мам. Они просто свалились. А мне машина нужна, край как. Цены на поездки видела? Я за полгода отобью, буду тебе помогать. Продуктами там. Или отвезти куда.
Я надела очки. Кухня стала четкой до мельчайших трещинок на чашке. И от этой ясности стало совсем тоскливо. Пахло сдобой и какой-то липкой, тягостной обидой.
Три года назад, когда не стало мужа, я думала, что осталась одна.
Дети тогда подставили плечо — помогли с документами, были рядом. Я решила: всё, живу ради них.
Внуков брала по первому зову. На даче у Оли проводила все выходные в огороде, пока спина не начинала гореть огнем. Артему переводила «на проезд», хотя ездить ему было особо некуда.
А неделю назад я продала родительскую «двушку». Сделка прошла быстро, деньги пришли на счет. Я никому не говорила сумму, но они, видимо, посмотрели цены в интернете.
— Тамара Ивановна, — подал голос зять, не глядя на меня. — Мы прикинули… Если закрыть наш остаток по ипотеке, платеж уйдет. Это тридцать тысяч в месяц свободы. Мы бы Левушке брекеты поставили. Сами знаете, надо исправлять.
— А мне бы машину взяли, не новую, года двадцать второго, — перебил Артем. — И еще бы осталось тебе на вклад. Положишь под процент — будет прибавка к пенсии.
Я смотрела на них и видела не взрослых самостоятельных людей, а птенцов с огромными, вечно открытыми клювами.
Только птенцы вырастают и улетают, а эти решили, что гнездо — это бесконечный шведский стол.
«Ты же понимаешь, мам. Тебе-то куда тратить? Сапоги? Так у тебя есть, еще те, хорошие, стоят».
Эту фразу Оля бросила десять минут назад, когда только начала разговор. Она не хотела обидеть, нет.
Она просто искренне не понимала: зачем женщине в пятьдесят восемь лет деньги, если её время «активной жизни» уже прошло?
— Значит, вы уже всё распределили, — сказала я. Не спросила — утвердила.
— Мам, без обид, — Оля отложила вилку. — Мы просто рационально мыслим. Деньги должны работать на молодых. Тебе же самой спокойнее будет, если мы будем обеспечены.
Ты всегда говорила: «Лишь бы у детей всё было хорошо».
— Вот, сделай так, чтобы было хорошо.
Я встала и подошла к окну.
Ноябрьский вечер, темное стекло. В нем отражается кухня: уютный абажур, чайник с цветочным узором, трое взрослых людей, которые ждут, когда я подпишу капитуляцию.
В их картине мира я — для исполненя обязанностей. Бабушка, которая должна печь пироги и вовремя отдавать накопленное, чтобы не мешало «жить молодым».
Мои желания? Мои планы?
«Мам, ну какие планы, у тебя возраст».
— А вы не подумали, — я повернулась к ним, опираясь спиной на подоконник, — что я, может быть, хочу пожить? Не доживать, а именно жить?
Артем хмыкнул:
— Мам, ну в санаторий съездишь. В Кисловодск. Мы же не всё под чистую просим.
Они не слышали. Совершенно искренне не слышали.
Это была глухота людей, привыкших только брать.
Я сама их такими воспитала, отказывая себе в лишней паре обуви, в лечении зубов вовремя, в поездке к морю, о которой мечтала двадцать лет.
«Всё детям». Вот и результат.
Я вернулась за стол. Взяла смартфон.
Дети напряглись. В воздухе повисло электричество. Они ждали, что я сейчас открою приложение банка и сделаю перевод.
Оля даже подалась вперед, чтобы проконтролировать — вдруг я ошибусь цифрой, зрение-то уже не то.
— Вы правы, — сказала я, разблокируя экран. — Деньги не должны лежать просто так. И я тоже об этом подумала.
— Ну вот! — Оля выдохнула и улыбнулась, впервые за вечер по-настоящему тепло. — Я знала, что ты у нас мудрая. Паше скидывай, он потом Артему переведет, чтобы без комиссии.
Мой палец завис над экраном. Сердце стучало ровно. Странно, но волнения не было.
Была холодная, звенящая ясность.
Я открыла последнее уведомление.
— Смотрите, — я положила телефон на середину стола, экраном к ним.
«Это не стены, это моя свобода»
На экране светился электронный чек.
Сумма с шестью нулями и назначение платежа, которое Оля прочитала вслух, спотыкаясь на каждом слове:
— «Оплата по договору бронирования… Жилой комплекс «Морской бриз», город Зеленоградск…» — дочь подняла на меня глаза, полные неподдельного испуга. — Мама, это что? Ты купила квартиру? На море?!
— Студию, — поправила я спокойно, делая глоток остывшего чая. — Небольшую, но с видом на дюны. И не купила, а внесла первый взнос.
Завтра еду к нотариусу дооформлять сделку, остаток суммы уже зарезервирован в банке.
Тишина в кухне стала такой плотной, что звенело в ушах.
Артем первым нарушил молчание. Он нервно усмехнулся:
— Мам, ты серьезно? Какой Зеленоградск? Тебе пятьдесят восемь! Там ветра, влажность. Кто там тебе поможет, если что? А мы здесь?
— Вот именно поэтому, Тема, — я сняла очки и посмотрела прямо на сына. — Я тридцать лет тянула вас.
Я ходила в старых вещах, чтобы у Оли были репетиторы.
Откладывала визит к врачу до последнего, чтобы оплатить твою учебу, по которой ты ни дня не работал.
Я отказывала себе во всём.
Я сделала паузу, чтобы слова дошли до адресата.
— А теперь я купила себе не просто стены. Я купила себе право не зависеть от вас.
Оля вскочила так резко, что стул отлетел назад.
— Ты эгоистка! — выкрикнула она, и лицо её пошло красными пятнами. — Мы тут концы с концами еле сводим, Лева с неправильным прикусом ходит, а бабушка будет по набережной гулять?
Это предательство, мама! Наша бабушка такого бы не одобрила — чтобы квартира ушла на твои прихоти, а не правнукам!
Вы наверняка знаете этот момент: родной человек говорит странные вещи, а вам как укус комара.
Вам просто… никак.
Словно сделали заморозку перед укусом.
— Сядь, Оля, — мой голос прозвучал неожиданно твердо. — И послушай меня внимательно.
Если я сейчас отдам деньги вам, через полгода их не будет.
Машину Артем продаст или разобьет, деньги на ипотеку вы просто проедите.
А я останусь здесь. В возрасте, зависимая.
Я посмотрела на дочь в упор:
— И когда мне понадобится помощь или уход, вы будете смотреть на меня так же, как сегодня — с тоской и раздражением. Потому что у вас «своя жизнь».
Паша, зять, вдруг встал и положил руку жене на плечо:
— Оль, пошли. Мать решила. Это её право.
Это было единственное разумное, что он сказал за весь вечер.
Но Оля сердито стряхнула его руку.
Она сгребла со стола остатки пирога в фольгу — машинально, по старой детской привычке брать у мамы всё, что плохо лежит.
— Спасибо за ужин, — бросила она ледяным тоном. — Надеюсь, шум моря заменит тебе семью.
Они уходили шумно, нарочито громко топая в прихожей.
Хлопнула входная дверь, отсекая меня от их обиды.
Цена комфорта
Я осталась одна. В квартире было тихо, только холодильник привычно гудел на кухне.
Странно, но я не чувствовала вины.
Сердце билось ровно.
Я подошла к зеркалу в прихожей.
Оттуда на меня смотрела не «пожилая женщина», как выразилась дочь, а просто уставший человек, который впервые за долгие годы разрешил себе вдохнуть полной грудью.
Я достала телефон.
Экран был забит пропущенными от сестры (видимо, Оля уже успела позвонить и пожаловаться на «мать, которая сошла с ума») и сообщениями от Артема с ссылками на статьи про «тяжелый климат Балтики».
Я открыла приложение такси.
Обычно я выбирала «Эконом» и выходила к подъезду за пять минут, чтобы не заставлять водителя ждать.
Палец привычно потянулся к нижней строчке с самой маленькой ценой.
А потом я вспомнила лицо дочери, когда она говорила про «активную жизнь».
Я перевела палец на класс «Комфорт+».
Черная машина, просторный салон, вежливый водитель, который молчит, если его не спрашивают.
Разница в триста рублей.
Три чашки кофе. Или цена моего нового достоинства.
«Заказать».
Машина будет через семь минут. Как раз успею одеться.
Я надела пальто — хорошее, кашемировое, которое берегла «на выход».
А какой еще выход может быть важнее, чем шаг в новую жизнь?
Пока лифт спускался, я сделала еще кое-что.
Зашла в настройки телефона, нашла номер дочери и нажала «Временно заблокировать».
Не навсегда. На двадцать четыре часа.
Мне нужно было доехать до нотариуса и подписать документы в тишине.
Без проклятий и манипуляций.
Мне нужна была тишина, чтобы наконец услышать саму себя.
Я вышла из подъезда. Черный автомобиль мягко подкатил к бордюру.
Водитель вышел и открыл мне дверь.
— Доброе утро, — сказал он. — Куда едем?
— В новую жизнь, — улыбнулась я, садясь в теплое кресло. — Но сначала — на Садовую, к нотариусу.
Мы тронулись.
За окном мелькали серые ноябрьские улицы, но я видела перед собой высокие сосны и слышала шум холодного, но такого свободного моря.
А вы бы смогли так поступить?
Или считаете, что родители обязаны помогать детям до последнего, даже если приходится жертвовать собственным комфортом?
Кстати, о том, как иногда сложно выстраивать границы с близкими, я уже писала в истории про невестку, которая решила переделать свекровь под себя.
