«Доченька, спасибо, что пригласили нас! Мы с отцом, Вадимом и всеми остальными уже вещи собрали. Будем у вас к обеду завтра!»
Татьяна перечитала сообщение от свекрови трижды. Пальцы сжали телефон так, что заболели костяшки. Она стояла на кухне после одиннадцатичасовой смены в школьной столовой, ноги гудели, спина ломила, и единственное, о чём она мечтала весь декабрь — дожить до завтрашнего вечера и рухнуть на диван. Один вечер. Тихий Новый год с мужем, без суеты, без криков, без готовки на толпу.
— Гена! — крикнула она в коридор, но голос вышел чужим, глухим. — Иди сюда. Немедленно.
Геннадий вошёл в куртке, с пакетом из магазина, улыбался чему-то своему.
Увидел её лицо и замер.
— Что случилось?
Она протянула телефон. Он прочитал, почесал затылок.
— Ну… я же тебе говорил.
— Ты мне ничего не говорил.
— Говорил. Позавчера. Я Вадиму звонил, сказал, что у нас теперь дом большой. Ты рядом стояла.
— Я драила ванную после того, как ты обещал её помыть, — Татьяна опустила нож на стол, медленно, чтобы не швырнуть. — А ты орал по телефону и ржал. И ты решил, что это разговор со мной?
— Ну да, с Вадимом про рыбалку болтали, а потом я и сказал — приезжайте на Новый год. Нормально же, по-семейному. Как в детстве, всем вместе, шумно. Ты хорошо готовишь, у тебя получится.
Татьяна смотрела на него и думала — когда именно она перестала узнавать этого человека. Он стоял с пакетом, улыбался, как будто всё в порядке. Как будто она не отработала сегодня одиннадцать часов и не мечтала только об одном — не двигаться.
— Ты понимаешь, что я завтра ещё на смену? Что мне после этого готовить на десять человек, убирать, стелить, накрывать? Ты вообще думал?
— Ну я же помогу. Встречу их, разолью по рюмкам, тосты скажу. Ты просто готовь, я всё остальное.
Она засмеялась коротко, зло.
— Разольёшь по рюмкам. Как в прошлый Новый год, когда ты помыл две чашки и ушёл дымить, а я до трёх ночи собирала посуду? Когда я три дня убирала за твоими родственниками, а ты сказал: «Ну ничего страшного, зато весело было»?
— Та ладно, преувеличиваешь ты.
— Вадим разлил красное сухое на диван. Твоя тётка залила ванную. Я три дня приходила в себя. Три дня, Геннадий.
Он сел за стол, потёр лицо ладонями.
— Слушай, Таня, это же семья. Мои родители старые, им радость. У нас теперь дом настоящий! Я хотел первый Новый год здесь сделать по-настоящему.
— По-настоящему — это когда ты со мной посоветовался, а не позвонил за моей спиной.
— Я думал, ты не против.
Татьяна подошла к мойке, включила воду, долго мыла руки. Смотрела в окно, за которым темнело и падал редкий снег.
— Позвони им. Прямо сейчас. Скажи, что ошибся. Труба прорвало, ремонт, что угодно.
— Ты чего?! Как я теперь скажу? Они уже собрались, вещи упаковали!
— Тогда встречай их сам. Я уеду.
Геннадий резко встал, стул скрипнул.
— Серьёзно? Из-за какой-то ерунды? Один раз в году!
— Чтобы его родни в Новый год у нас не было! — выкрикнула Татьяна, разворачиваясь к нему. — Или празднуйте на улице! Но без меня. Я больше не буду прислугой в собственном доме.
Он молчал, смотрел на неё долго, потом качнул головой, взял куртку и вышел. Хлопнула дверь в зал.
Утром тридцать первого Татьяна проснулась одна. Геннадий ночевал на диване — она слышала, как он ворочался, кашлял. Не подошёл, не попытался поговорить.
Она спустилась на кухню. Он сидел за столом, уже одетый, с сумкой у ног.
— Я уезжаю к родителям, — сказал он, не поднимая глаз. — Встречу Новый год с ними. Ты хотела остаться одна — оставайся. Встречай свой праздник, раз такая злая.
— Ты позвонил им? Отменил приезд?
— Нет. Я сказал, что приеду к ним сам. Что у тебя аврал на работе. А ты сиди тут, радуйся тишине.
Он встал, взял сумку, прошёл мимо, не взглянув. Дверь хлопнула. Мотор завёлся. Снег скрипел под колёсами. Потом тишина.
Татьяна стояла в прихожей, смотрела на пустой крючок, где вчера висела его куртка. Потом медленно села на пол, прямо у двери, и сидела так долго, не плача, просто глядя в пустоту.
Последняя смена прошла как в тумане. Коллеги спрашивали: «Как встречаешь? С мужем дома? В новом доме небось здорово?» Она кивала, улыбалась, уходила в подсобку.
Вечером она вернулась, включила свет, разогрела суп. Села, съела три ложки, остальное вылила. Телефон молчал. Она поднялась в спальню, открыла шкаф — вещи Геннадия висели ровным рядом. Провела рукой по ткани, захлопнула дверь.
Потом спустилась в подвал. Старые удочки, ящики с инструментами, которые он ни разу не открывал. И в углу, на полке — новенький эхолот в коробке. Она взяла его, посмотрела на ценник, который он забыл сорвать. Та самая сумма. Та, что она дала на лопату и инвентарь для дома.
Татьяна стояла с коробкой в руках и вдруг засмеялась. Тихо, почти беззвучно. Он потратил её деньги на игрушку для летней рыбалки, когда зима, снег и лопаты нет. Он пригласил родню, не спросив. Он уехал, бросив её одну в Новый год, потому что она сказала «нет».
Она поднялась наверх, достала телефон, набрала номер адвоката, которого посоветовала коллега. Автоответчик.
— Здравствуйте, меня зовут Татьяна. Хочу проконсультироваться по разводу. Перезвоните после праздников.
Новый год она встретила за ноутбуком. Нашла чеки, переводы, квитанции за три года. Дом купили на её деньги — он был без работы, она брала кредит, платила взнос. Ремонт — её зарплата. Мебель — её карта. Он обещал вернуть, но на ноги не встал, зато эхолот купил.
Когда пробили куранты, Татьяна сидела с остывшим чаем. За окном взрывались салюты, кричали соседи. Она смотрела на экран с таблицей цифр и понимала: все эти годы тянула на себе не семью, а мешок камней. И Геннадий был самым тяжёлым.
Второго января он позвонил, голос сонный, виноватый.
— Таня, ну чего ты? Приеду, поговорим. Не дуйся.
— Не приезжай. Я подала на развод. Вещи забери в течение недели.
Пауза. Долгая.
— Серьёзно? Из-за одной ссоры?
— Из-за того, что ты потратил мои деньги на эхолот, когда я просила лопату. Из-за того, что пригласил гостей без согласия. Из-за того, что бросил меня одну. Из-за всего, Геннадий.
— Деньги верну! За гостей извинюсь! Дом же наш!
— Дом мой. Куплен на мои деньги, оформлен на меня. У тебя неделя.
Она бросила трубку и выдохнула. Впервые за годы — по-настоящему.
Через неделю Геннадий приехал с Вадимом. Стояли у ворот, звонили, кричали про «семью» и «как же так». Татьяна смотрела из окна второго этажа. Спокойно, без дрожи. Потом спустилась, открыла дверь, вынесла сумки с его вещами.
— Вот. Ключи оставь на крыльце.
Геннадий попытался войти, она закрыла дверь. Он стучал, орал, требовал поговорить. Вадим тащил его за рукав. Соседи выглядывали.
Татьяна стояла за дверью, слушала крики и чувствовала странное спокойствие. Когда шум стих и мотор затих, она вернулась на кухню, заварила чай, села у окна. Снег шёл крупными хлопьями, ложился ровно на крышу, на дорожку. Чистый, новый.
Адвокат был дотошным, любил цифры. Татьяна принесла документы — кредитный договор, чеки, выписки, переписку, где Геннадий обещал «вернуть всё».
— Дом на вас, кредит на вас, все платежи с вашей карты, — кивал адвокат. — Вы чисты. Он не получит ничего.
Суд был коротким. Адвокат Геннадия пытался говорить про «моральный вклад», но судья оборвала его.
— Доказательства финансового участия есть?
Тишина. Геннадий сидел красный, злой, смотрел на Татьяну, будто она предала его. Она смотрела ровно, без эмоций.
Суд отказал ему полностью. Дом остался за Татьяной. Более того, его обязали компенсировать траты — эхолот оказался не единственным. Ещё катушка, палатка, термос. Всё нашлось в гараже, когда она разбирала его вещи.
После заседания он догнал её на парковке.
— Серьёзно? На бабки отсудила? Я хотел тебе подарок на годовщину!
Татьяна остановилась, обернулась.
— На годовщину? Ты три года подряд забывал дату. Не ври хотя бы сейчас.
Он открывал рот, закрывал, искал слова.
— Я любил тебя. По-своему, но любил.
— По-своему — это когда удобно тебе, — сказала Татьяна. — А мне нужно было по-настоящему.
Она села в машину и уехала, не оглянувшись.
Весной она наняла бригаду привести в порядок участок. Рабочие убрали хлам из гаража, выкорчевали сухие кусты. Она стояла у окна с кофе, смотрела, как они работают, и думала, что дом наконец стал её домом. Без чужих вещей, без чужих обещаний, без человека, который брал больше, чем давал.
Геннадий звонил ещё пару раз, просил «шанс», обещал измениться, даже предлагал вернуть деньги за эхолот. Она не отвечала.
Через месяц позвонила свекровь, плакала в трубку:
— Прости его, он дурак, но мой сын.
— Я его простила, — сказала Татьяна спокойно. — Но это не значит, что я впущу его обратно в жизнь.
Свекровь всхлипнула, положила трубку.
К лету Татьяна закончила ремонт. Покрасила стены в светлый бежевый, поменяла окна, купила простую удобную мебель. Вечерами сидела на крыльце с чаем, смотрела на закат. Иногда приезжали подруги, они жарили шашлыки, смеялись, болтали до ночи.
Однажды в августе она сидела на крыльце, когда к калитке подъехала машина. Геннадий вышел, постоял, прислонившись к воротам. Она не встала, просто смотрела на него через двор.
— Пришёл забрать последние вещи, — крикнул он. — Разреши зайти.
— Всё твоё на крыльце в коробке. Возьми и езжай.
Он подошёл медленно, взял коробку, поставил обратно.
— Слушай, а может… может, мы зря? Давай попробуем снова?
Татьяна отпила чай, посмотрела на него долго и ровно.
— Знаешь, что я поняла? Мне хорошо одной. Мне спокойно. Я не боюсь прийти домой. Не злюсь по утрам. Не жду, что ты опять что-то забудешь или потратишь не на то. Мне впервые за годы легко дышится.
— Это я тебя так достал? Настолько?
— Нет, Геннадий. Ты просто показал, что я могу без тебя. И это лучшее, что ты для меня сделал.
Он стоял, держал коробку, смотрел на неё, будто хотел что-то сказать. Потом развернулся и пошёл к машине. Завёл мотор, уехал, подняв пыль на дороге.
Татьяна допила чай, поставила чашку на перила, посмотрела на свой дом. Свет горел в окнах. Её свет. В её доме. И ей больше никого не нужно было, чтобы чувствовать себя дома.
Она встала, подняла коробку, которую он забыл, и отнесла в сарай. Потом вернулась на крыльцо, включила музыку на телефоне и просто сидела, глядя, как садится солнце, окрашивая небо в розовый и золотой.
Где-то там, за городом, Геннадий ехал по трассе, думал о том, что потерял, и, может быть, впервые понимал, что значит жить с человеком, а не рядом с ним. Но это уже было не её заботой.
