– Ты пойми, Лена, это не просто увлечение, это – глоток свежего воздуха. Я с тобой задыхаюсь, я мхом порос! А с Миланой я снова чувствую, что живу. У нее глаза горят, она мир хочет видеть, а у тебя что? «Купи картошки, вынеси мусор, давление скачет». Скучно, Лена. Смертельно скучно.
Виктор запихивал рубашки в чемодан как попало, комкая воротнички и не заботясь о том, как они будут выглядеть потом. Его лицо было красным, то ли от напряжения, то ли от стыда, который он старательно маскировал под праведный гнев. Елена сидела на краю супружеской кровати, сложив руки на коленях, и смотрела на этот хаотичный сбор вещей, словно наблюдала за спектаклем в театре, где актеры забыли слова.
– Значит, мхом порос? – тихо переспросила она. – А кто тебе этот мох двадцать пять лет счищал? Кто тебе диету соблюдал, когда язва открылась? Кто твои рубашки наглаживал, чтобы ты в офисе директором выглядел, а не помятым бухгалтером?
– Опять ты за свое! – Виктор резко дернул молнию на чемодане, та заела, и он злобно чертыхнулся. – Вот это меня и душит! Твоя гиперопека. Я мужик, Лена! Я еще ого-го! Мне пятьдесят два, а не восемьдесят. Я хочу эмоций, страсти, спонтанности! Милана… она другая. Она не пилит меня за разбросанные носки. Она восхищается мной.
Елена грустно усмехнулась.
– Конечно, восхищается. Ты же ей машину в кредит взял на прошлой неделе. И айфон последний. Как тут не восхищаться? Только учти, Витя, спонтанность стоит дорого. А твоя зарплата хоть и хорошая, но не резиновая.
– Не считай мои деньги! – рявкнул он, наконец справившись с замком. – Я сам заработал, сам и трачу. А ты… ты оставайся тут со своими кастрюлями и сериалами. Квартиру я тебе оставляю, живи, благодари. Я благородный.
Он выпрямился, поправил пиджак, который уже немного натягивался на животе, и посмотрел на жену сверху вниз. В его взгляде читалось превосходство человека, который сбегает из тюрьмы на волю, оставляя сокамерника гнить в сырости.
– Ключи оставь на тумбочке, – сухо сказала Елена. – И запасной комплект от машины тоже. Она, кажется, на мне записана, если ты не забыл.
Виктор замялся, лицо его пошло пятнами.
– Машину я пока возьму. Мне вещи перевезти надо. И вообще… мне на работу ездить.
– Такси вызовешь. Или пусть твоя муза тебя возит на своем новом авто. Ключи, Витя.
Он с грохотом швырнул связку на комод, схватил чемодан и, не прощаясь, вышел из спальни. Через минуту хлопнула входная дверь. В квартире повисла звенящая тишина. Слышно было только, как на кухне капает кран, который Виктор обещал починить еще полгода назад.
Елена сидела неподвижно еще минут десять. Она ждала слез, истерики, желания разбить вазу или выбежать на балкон и кричать ему вслед проклятия. Но внутри было пусто и странно тихо. Как будто в комнате, где годами работал шумный телевизор, вдруг выдернули шнур из розетки.
Она встала, подошла к окну. Внизу, у подъезда, Виктор грузил чемодан в такси. Видимо, побоялся спорить насчет машины. Он суетился, нервно оглядывался на окна, словно боялся, что Елена выльет на него ведро воды. Машина уехала.
Елена прошла на кухню, заварила себе крепкий чай с чабрецом. Посмотрела на гору немытой посуды в раковине – следы его последнего «перекуса» перед уходом. Спокойно надела резиновые перчатки и начала мыть. С каждой вымытой тарелкой приходило странное осознание: ей больше не нужно готовить ужин из трех блюд. Ей не нужно слушать вечернее бубнение про идиота-начальника и тупых подчиненных. Ей не нужно собирать грязные носки по всей квартире.
Вечером пришла подруга, Галина. Влетела как ураган, с бутылкой настойки и тортом.
– Ленка, я всё видела! Соседка с первого этажа донесла, что твой принц с чемоданом отчалил. Неужели правда?
Елена кивнула, нарезая торт.
– Правда, Галя. Ушел к молодухе. Говорит, задыхается со мной. Скучная я.
– Вот же старый козел! – Галина стукнула кулаком по столу так, что чашки звякнули. – Пятьдесят лет мужику, а ума как у канарейки. К молодухе! Да она же его выжмет как лимон и выкинет. Ты хоть плакала?
– Нет, – призналась Елена. – Представляешь, ни слезинки. Обидно – да. Жалко потраченных лет – конечно. Но плакать не хочется. Я вот думаю… может, обои в спальне переклеить? Этот бежевый цвет меня всегда раздражал, но Витя говорил, что это классика.
Галина посмотрела на нее с уважением.
– А вот это правильно! И не только обои. Давай мы тебе вообще жизнь переставим. Знаешь, Лен, баба с возу – кобыле легче. Помяни мое слово, он еще приползет. У них, у мужиков, этот кризис среднего возраста как ветрянка – зудит страшно, а потом проходит, и остаются только шрамы да стыд.
Жизнь Елены потекла по новому руслу. Сначала было непривычно. Первые недели она по инерции покупала в магазине кефир, который пил Виктор, и его любимую докторскую колбасу. Потом, обнаружив эти продукты испорченными в холодильнике, она резко сменила маршрут в супермаркете. Вместо тяжелых мясных полуфабрикатов в корзине появились рыба, много овощей, сыры с плесенью, которые Виктор называл «тухлятиной», и хорошее вино.
Она сделала ремонт в спальне. Теперь там царили оливковые и золотистые тона, стояли живые цветы, а на месте громоздкого компьютерного стола мужа появилось уютное кресло и торшер, где Елена читала по вечерам.
Новости о Викторе долетали до нее через общих знакомых, как сводки с фронта. Город небольшой, шила в мешке не утаишь. Рассказывали, что он покрасил седину, стал носить узкие джинсы, которые нелепо смотрелись на его полноватых ногах, и записался в фитнес-клуб.
– Видела я их вчера в торговом центре, – докладывала Галина, забежавшая на чай. – Идет он, пыхтит, пакеты тащит. А она впереди летит, вся такая воздушная, на шпильках, в телефоне что-то тычет. Он ей слово – она даже не оборачивается. Видок у него, Лен, замученный. Мешки под глазами – во! И одышка. Видно, тяжело дается вторая молодость.
Елена слушала это с равнодушием. Виктор становился для нее кем-то вроде персонажа из давно прочитанной книги – знакомым, но уже не вызывающим эмоций.
Прошло полгода. Осень сменила лето, зарядили дожди. Елена возвращалась с работы – ее, кстати, повысили до начальника отдела, освободилось больше времени и денег – и у подъезда столкнулась с Виктором.
Он стоял около своей старой машины (кредитную иномарку молодой жены, видимо, не доверили), подпирая бампер ногой. Выглядел он неважно. Узкие джинсы сменились на привычные мешковатые брюки, модной стрижки не было видно под кепкой, а лицо приобрело землистый оттенок.
– Здравствуй, Лена, – он попытался улыбнуться той самой улыбкой победителя, но вышла гримаса боли.
– Здравствуй, Витя. Какими судьбами? Ключи потерял или документы какие забыл?
– Да нет… Просто проезжал мимо, дай, думаю, узнаю, как ты тут. Не чужие ведь люди.
– У меня все прекрасно, – Елена поправила зонт. – Спешу, извини. У меня театр сегодня.
– Театр? – он удивился так, будто она сказала, что летит в космос. – Ты же не любишь театр.
– Я не любила ходить туда с тобой, потому что ты засыпал на втором акте и храпел. А теперь люблю.
Виктор пожевал губу.
– А я вот… тоже культурно просвещаюсь. С Миланой по клубам ходим, на выставки современного искусства. Знаешь, такая энергия, такой драйв!
– Рада за тебя. Ну, я пошла?
– Лена, постой! – он шагнул к ней, едва не наступив в лужу. – Тут такое дело… У тебя тонометр мой остался? Что-то голова побаливает на погоду.
Елена внимательно посмотрела на него. «Глоток свежего воздуха» явно отдавал перегаром и застарелым табаком.
– Тонометр в аптечке, Витя. Но я сейчас домой не иду. Купи в аптеке, он копейки стоит. У тебя же зарплата большая.
Она развернулась и пошла к подъезду, чувствуя спиной его тяжелый взгляд. В тот вечер в театре она впервые за долгое время чувствовала себя по-настоящему красивой и свободной.
Зима выдалась снежной. Елена с Галиной и еще одной приятельницей съездили на неделю в санаторий. Там Елена научилась кататься на лыжах, хотя всю жизнь боялась, и даже завела легкий, ни к чему не обязывающий роман с импозантным военным пенсионером, который читал ей стихи Есенина. Это было приятно, лестно и очень поднимало самооценку.
О Викторе она почти не вспоминала. Но он напомнил о себе сам.
Это случилось в начале марта. На улице была та самая противная погода, когда снег превращается в грязную кашу, а с крыш капает ледяная вода. Был вечер пятницы. Елена сидела дома, делала маску для лица и смотрела комедию, наслаждаясь бокалом вина.
Звонок в дверь прозвучал настойчиво и требовательно. Елена нахмурилась. Галина бы позвонила по телефону, соседи обычно не беспокоят так поздно. Она смыла маску, накинула шелковый халат – новый, бордовый, очень ей идущий – и пошла открывать.
На пороге стоял Виктор. Но это был не тот Виктор, что уходил год назад, и даже не тот, что просил тонометр осенью. Это была развалина. Он стоял с тем же самым чемоданом, только теперь тот выглядел еще более потрепанным. Пальто было расстегнуто, шарф сбился, а в глазах плескалась вселенская тоска пополам с надеждой побитой собаки.
– Лена, – выдохнул он, и запах перегара ворвался в квартиру раньше него. – Пусти. Замерз как собака.
Елена инстинктивно отступила назад, и он, восприняв это как приглашение, ввалился в прихожую, роняя чемодан на чистый коврик.
– Витя? Что случилось?
Он стянул ботинки, не развязывая шнурков, прошел в кухню по-хозяйски, словно выходил за хлебом пять минут назад. Плюхнулся на стул – тот скрипнул под его весом.
– Всё, Лена. Наигрался. Хватит, – он махнул рукой, словно отгоняя назойливую муху. – Правду говорят: старый друг лучше новых двух. А жена – тем более.
Елена стояла в дверях кухни, скрестив руки на груди.
– Ты о чем, Витя?
– О Милане этой! – он сплюнул бы на пол, если бы не воспитание. – Дура набитая. Пустышка! Ей только деньги нужны. «Купи то, повези туда, хочу на Бали, хочу шубу». А готовить? Я год на пельменях и суши! У меня гастрит обострился, изжога замучила. Прихожу с работы, уставший, ноги гудят, а у нее музыка орет, подружки какие-то ржут. Я ей слово – она мне десять. Никакого уважения к возрасту, к статусу.
Он поднял на Елену глаза, полные страдания.
– Вчера скандал закатила. Я ей сказал, что премию не дали, так она мне заявила: «Зачем ты мне тогда нужен, старый пердун, если с тебя поиметь нечего?». Представляешь? Я для нее всё, а она… В общем, собрал я вещи. Понял я, Лена, какую ошибку совершил. Бес попутал, кризис этот проклятый. Но я осознал. Нет никого лучше тебя. Ты хозяйка, ты умница, ты меня понимаешь.
Он потянулся к чайнику.
– Есть что поесть? Борща бы твоего, с чесночком… Я так соскучился по твоему борщу, Ленка, ты бы знала.
Елена смотрела на него и не верила своим глазам. Он сидел за ее столом, на ее новой скатерти, требовал борща и говорил о своем возвращении как о свершившемся факте, как о подарке судьбы, который она должна принять с благодарностью.
– То есть, ты хочешь сказать, что ты вернулся? – медленно произнесла она.
– Ну конечно! – Виктор попытался улыбнуться, и эта улыбка была смесью заискивания и самоуверенности. – Я понимаю, ты обижена. Имеешь право. Подуйся, покричи, я стерплю. Я виноват, каюсь. Но мы же родные люди! Двадцать пять лет, Лена! Такое не вычеркнешь. Я прощаю тебе твои капризы, что ты меня тогда так холодно проводила. Давай начнем с чистого листа. Я вот даже путевку нам в Турцию присмотрел, на лето… правда, денег сейчас нет, Миланка всё выгребла, но мы же накопим? Ты же у меня экономная.
Он говорил и говорил, рисуя картины их будущего счастливого воссоединения, где Елена снова будет варить борщи, лечить его гастрит и копить на его отпуск, пока он будет великодушно позволять себя любить.
И тут Елена почувствовала, как внутри нее поднимается волна. Сначала это было легкое дрожание в груди, потом оно подступило к горлу, и наконец вырвалось наружу.
Она рассмеялась.
Сначала тихо, потом громче. Она смеялась, запрокинув голову, до слез, до колик в животе. Это был смех облегчения, смех прозрения, смех человека, который вдруг увидел, что страшное чудовище под кроватью – это всего лишь старый пыльный носок.
Виктор замолчал, недоуменно глядя на нее. Улыбка сползла с его лица.
– Ты чего, Лен? Истерика, что ли? Воды дать?
Елена вытерла выступившие слезы, глубоко вздохнула, пытаясь успокоиться.
– Ох, Витя… Насмешил. «Прощаю тебе твои капризы»… Ты себя слышишь вообще?
– Не понял, – нахмурился он. – Я к ней с душой, с повинной, а она ржет как лошадь. Я серьезно говорю. Я вернулся. Семью восстанавливать.
Елена подошла к столу, уперлась ладонями в столешницу и посмотрела ему прямо в глаза. В ее взгляде не было ни злости, ни обиды. Только жалость и полное, абсолютное равнодушие.
– А кто тебе сказал, что тебя здесь ждут?
– В смысле? – Виктор опешил. – Ты же моя жена. Куда тебе деваться? Кому ты нужна в твоем возрасте, кроме меня? Мы же пара, мы половинки…
– Я нужна себе, Витя. И этого, оказывается, вполне достаточно. Знаешь, когда ты ушел, я думала, что жизнь кончилась. А она только началась. Я сплю по диагонали на кровати. Я ем то, что люблю. Я хожу в театры и на выставки. Я начальник отдела. И у меня нет ни малейшего желания снова становиться прислугой для капризного мальчика, который постарел, но не повзрослел.
– Какой прислугой? Я муж! Глава семьи!
– Был главой. Пока не решил, что «задыхаешься». Ты выбрал воздух свободы, Витя. Так дыши полной грудью.
– Да ты не понимаешь! – он вскочил, стул с грохотом упал. – Я ошибся! С кем не бывает? Я же признал! Ты должна понять и простить! Женская мудрость – она в прощении!
– Женская мудрость, Витя, в том, чтобы не наступать на одни и те же грабли дважды, особенно если эти грабли ржавые и с гнилой ручкой.
– Ах так? – лицо Виктора налилось кровью. – Гордая стала? Независимая? Ну смотри, Лена. Я ведь второй раз предлагать не буду. Уйду – пожалеешь. Будешь одна куковать в четырех стенах, плакать в подушку.
– Я рискну, – улыбнулась Елена. – А теперь, пожалуйста, возьми свой чемодан и покинь мою квартиру.
– Это и моя квартира тоже!
– Ошибаешься. Ты дарственную на свою долю на сына оформил три года назад, чтобы от налогов уйти, забыл? А сын мне вчера звонил, сказал: «Мам, если отец приползет, не пускай. Он свой выбор сделал». Так что юридически ты здесь гость. И гость незваный.
Виктор стоял, хватая ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег. Аргументы закончились. Его картина мира, где он – центр вселенной, вокруг которого вращаются благодарные женщины, рухнула с треском.
Он схватил чемодан.
– Ну и черт с тобой! Дура старая! Сгниешь тут одна! А я… я найду! Я еще такой мужик, на меня очередь выстроится!
– Конечно, Витя. Очередь. Только не забудь в этой очереди тонометр купить. Давление-то скачет.
Он вылетел из квартиры, хлопнув дверью так, что посыпалась штукатурка. Елена спокойно подошла, закрыла дверь на оба замка и накинула цепочку.
Потом вернулась на кухню. Подняла упавший стул. Посмотрела на место, где только что сидело ее прошлое. Никакой боли не было. Было чувство, будто она вынесла на помойку старый, пыльный ковер, который только занимал место и вызывал аллергию.
Она снова налила себе вина, включила музыку – легкий джаз, который Виктор терпеть не мог, – и подошла к окну. Внизу, под желтым светом фонаря, маленькая фигурка с чемоданом брела по слякоти прочь от подъезда. Фигурка поскользнулась, взмахнула руками, удержала равновесие и поплелась дальше, в темноту.
Елена сделала глоток вина и улыбнулась своему отражению в темном стекле.
– За новую жизнь, – тихо сказала она самой себе.
На следующий день она позвонила Галине.
– Галя, ты не поверишь, кто вчера приходил.
– Да ладно?! Неужели «блудный попугай» вернулся?
– Вернулся. Просил борща и прощения.
– И что ты? Не томи!
– А я рассмеялась ему в лицо, Галя. Просто рассмеялась. И знаешь, это был самый лучший смех в моей жизни.
– Умница! – завопила Галина в трубку. – Ай да Ленка! Горжусь! Слушай, тут у нас в клубе вечер танцев намечается, «Для тех, кому за… но кто еще ого-го». Пойдем? Тот военный спрашивал про тебя.
– Пойдем, – легко согласилась Елена. – Обязательно пойдем. Мне теперь торопиться некуда, ужин из трех блюд готовить не надо.
Она положила трубку и оглядела свою светлую, уютную кухню. Жизнь была прекрасна, удивительна и, главное, она принадлежала только ей. И никто больше не скажет ей, что она скучная. Потому что скучно бывает только тем, кто сам пуст внутри. А у Елены внутри теперь цвела весна, независимо от того, какая слякоть была за окном.
