Последний ящик с книгами поставили в углу прихожей, и Яна почувствовала, как по спине бегут мурашки от усталости. Вся ее прежняя, такая привычная жизнь уместилась в эти два десятка картонных коробок. Артем обнял ее за плечи, его дыхание было горячим и немного взволнованным.
— Ну вот мы и дома, — прошептал он, целуя ее в висок.
Яна слабо улыбнулась. «Домом» теперь называлась трехкомнатная квартира на окраине города, где прошло детство Артема. Пахло тут не ее духами и не любимым имбирным печеньем, а старым паркетом, лаковым деревом и чем-то чужим, неуловимым.
Из гостиной вышла Людмила Петровна, мать Артема. Она не спеша вытирала руки о фартук, и ее взгляд, холодный и оценивающий, скользнул по Яне с головы до ног.
— Наконец-то закончили топтаться? — ее голос прозвучал ровно, без приветливых нот. — Коробки эти уберите, в прихожей и так тесно, как в метро в час пик.
— Мам, мы только разгрузились, — Артем попытался смягчить ситуацию, выпуская Яну из объятий. — Давай немного передохнем.
— Передохнуть всегда успеется. Порядок — прежде всего, — парировала Людмила Петровна. Потом ее глаза снова вернулись к Яне. — Ну что стоишь, как иногородняя? Проходи, знакомься с отцом.
В гостиной, в кресле у телевизора, сидел Виктор Сергеевич. Он поднялся им навстречу, молча кивнул Яне и пожал ее руку сухими, шершавыми пальцами. Его рукопожатие было безжизненным, а взгляд устремлен куда-то поверх ее головы.
— Садитесь, гости дорогие, — с легкой издевкой произнесла Людмила Петровна, указывая на диван.
Они устроились рядом. Яна чувствовала себя школьницей на экзамене. Несколько минут говорил только Артем, рассказывая, как они сняли квартиру, как искали машину для переезда. Людмила Петровна слушала, не перебивая, но на ее лице читалось безразличие.
Потом ее взгляд снова прилип к Яне.
— Ну что ж, — начала она, растягивая слова. — Познакомились поближе. Руки, я посмотрю, не избалованные. Работать сможешь. И лицом ничего… Хоть не сахарная, растаешь — не заметим.
В комнате повисла тишина. Виктор Сергеевич покашлял и уставился в экран телевизора, где беззвучно двигались мультяшные персонажи. Яна почувствовала, как по щекам разливается краска. Она слышала о «сладких» невестах, но чтобы вот так, в лоб…
Артем засмеялся, но смех его прозвучал фальшиво и напряженно.
— Мам, ну что ты! Яна у меня золото!
— Золото оно в банках лежит, сынок, а люди бывают разными, — невозмутимо ответила Людмила Петровна. — Ладно, проехали. Артем, тебе кровать новую собрать надо. А ты, Яна, иди на кухню, поможешь мне ужин готовить. Надо же вам с голоду не умереть в первый же день.
Яна молча встала и послушно поплелась на кухню. Она ловила на себе взгляд Артема, умоляя о поддержке, но он уже доставал телефон, делая вид, что проверяет сообщения.
На кухне Людмила Петровна протянула ей мешок картошки и нож.
— Чисти. И смотри, глазки все выковыривай. Я терпеть не могу, когда в картошке черные точки.
Яна взяла нож. Холодная пластмассовая ручка казалась обжигающе ледяной. Она смотрела на грязные клубни и думала о том, что фраза «не сахарная» отзывается в ушах гораздо больнее, чем она могла предположить. Это была не шутка. Это был ярлык. Приговор. И начало чего-то, что пугало своей неопределенностью.
Она еще не знала, что это был всего лишь первый, самый безобидный выстрел в войне, которую Людмила Петровна объявила ей с порога своего дома.
Прошла неделя. Семь долгих дней, каждый из которых растягивался, как год. Их комната в квартире Людмилы Петровны стала для Яны одновременно и убежищем, и клеткой. Утром второго дня свекровь провела подробный инструктаж по правилам проживания.
— В семь утра — подъем. Ванная свободна до семи пятнадцать, — выстукивала она пальцем по столу, как генерал перед строем. — Горячую воду зря не лейте, не в царской России живем. Завтрак каждый готовит себе сам. Ужин — общий, в семь вечера. Без опозданий. Я не намерена разогревать еду по десять раз.
Яна молча кивала, стараясь запомнить все пункты этого странного устава.
— И насчет финансов, — Людмила Петровна посмотрела на них поверх очков для чтения. — Коммуналка, свет, газ — это все ваша зона ответственности. Продукты тоже. Я не богадельня содержу. С вас пятнадцать тысяч в месяц. Без обид.
Артем быстро согласился, словно боялся возражений. Яна хотела было сказать, что это слишком большая сумма для их скромного бюджета, особенно пока Артем был без работы, но сжала губы. Мир в доме дороже.
Она пыталась помочь по хозяйству, чтобы как-то оправдать свое присутствие. Помыла полы в гостиной на третий день. Людмила Петровна, вернувшись с прогулки, провела пальцем по тумбочке.
— Пыль, — констатировала она, показывая Яне серый след на кончике пальца. — Вы что, тряпку после мытья полов не полощете? Грязь просто размазываете.
С тех пор Яна слышала, как свекровь перемывает за ней чашки, которые та только что вымыла. Звук льющейся воды и скрип трения губки о фарфор звучали как обвинительный приговор.
Сегодняшнее утро началось как обычно. Яна села за ноутбук в их комнате. У нее был срочный заказ — дизайн буклета для местной типографии. Нужно было успеть до дедлайна. Она погрузилась в работу, отринув посторонние звуки.
Вдруг дверь в комнату открылась без стука. На пороге стояла Людмила Петровна.
— Яна, ты чего тут в четырех стенах сидишь? Воздух спертый. Иди, картошку почистишь на суп. Кило точно уйдет.
Яна сглотнула, не отрывая глаз от экрана.
— Людмила Петровна, я сейчас на связи с заказчиком, очень срочная работа. Я буквально через полчаса выйду, хорошо?
— Работа… — свекровь фыркнула. — Сидишь, кнопки нажимаешь. Какая это работа? А кушать людям надо. Артем с отцом скоро вернутся, голодные как волки. Или ты думаешь, я одна тут прислуга?
— Нет, я просто…
— Никаких «просто»! — голос Людмилы Петровны зазвенел, как натянутая струна. — Или ты тут задарма жить собралась? Кормилец мой, сын, по городу бегает, работу ищет, а его… подруга — тут Людмила Петровна сделала многозначительную паузу, — «работает» в комнате. Иди на кухню, я сказала.
Яна медленно закрыла ноутбук. В висках застучало. Она вышла на кухню и взяла в руки тот же нож, что и в первый день. Картофельная кожура посыпалась в раковину ровными спиралями.
Через час вернулся Артем. Он выглядел уставшим и подавленным. Яна увидела это по его плечам, будто на них повесили гирю.
— Ну как? — спросила Людмила Петровна, встречая его в прихожей. — Нашел что-то?
— Пока нет, мам. Везде требуются или с опытом, или за копейки.
— Ничего, сынок, найдешь. Ты у меня пробивной, — она потрепала его по плечу, а потом обернулась к Яне, стоявшей в дверном проеме кухни. — А ты чего замерла? Накрывай на стол. Не видишь, мужчина усталый пришел.
За ужином царила неловкая тишина. Виктор Сергеевич, как всегда, уткнулся в тарелку. Артем молча ковырял вилкой суп.
— Вкусно, мам, спасибо, — нашелся он наконец.
— Конечно, вкусно, — оживилась Людмила Петровна. — Я всегда готовлю с душой, а не абы как. Не то что некоторые, — она бросила взгляд на тарелку Яны. — Картошку, я смотрю, чистишь толсто. Это же сколько отходов. Надо экономить, девочка. Вы же не миллионеры.
Яна посмотрела на Артема, умоляя его хоть что-то сказать. Заступиться. Но он лишь опустил глаза, делая вид, что не заметил этого взгляда.
В тот вечер, когда они остались одни в своей комнате, Яна тихо спросила:
— Артем, мы долго так будем? Мне тяжело.
Он вздохнул и обнял ее, но в его объятиях не было прежней силы.
— Потерпи, родная. Это ненадолго. Как только я найду работу, сразу съедем. Мама она просто… привыкла всем руководить. Она не хотела тебя обидеть.
Но Яна чувствовала, что это была ложь. Людмила Петровна хотела именно обидеть. Указать ее, Янино, место. Место приживалки, которая должна быть благодарна уже за то, что ее тут терпят.
И это место с каждым днем казалось ей все более невыносимым.
Тишина в комнате была звенящей, нарушаемая лишь мерным щелканьем компьютерной мыши. Яна, ссутулившись над ноутбуком, дорисовывала последние штрихи в макете. Глаза слипались от усталости — чтобы успеть к утреннему дедлайну, ей пришлось работать далеко за полночь. Спазм свел шею, и она с трудом размяла затекшие мышцы.
В соседней комнате послышались шаги, затем скрипнула дверь ванной. Артем. Он встал рано, собираясь на очередное собеседование. Яна на мгновение оторвалась от экрана, прислушиваясь к его движениям. Ей так хотелось выйти, обнять его, пожелать удачи. Но она боялась пошевелиться, боялась нарушить хрупкое утреннее перемирие в квартире.
Через полчаса дверь ее комнаты с привычным уже стуком распахнулась. На пороге стояла Людмила Петровна в своем неизменном фартуке.
— Ты чего опять в норе своей засела? Иди, помоги мне на кухне. Надо салат нарезать к приходу гостей.
Яна с трудом перевела взгляд с монитора на свекровь.
— Людмила Петровна, у меня сегодня сдача проекта. Я ночь не спала. Можно, я позже?
— Гости позже не придут! — отрезала та. — Все у тебя «работа», да «проекты». Сидишь, пальцем тычешь, а я тут одна, как ломовая лошадь, все тяну. Артем мой на работу бегает, а ты… И не спорь со мной! Иди на кухню, кому сказала!
Яна закрыла глаза, чувствуя, как по телу разливается горячая волна бессилия. Она медленно поднялась и, пошатываясь от усталости, поплелась на кухню. Взяв в руки нож, она механически принялась шинковать капусту. Голова гудела, мысли путались, сливаясь в однородный шум.
В полдень вернулся Артем. По его сгорбленной спине и опущенным плечам было ясно — опять мимо.
— Ничего, сынок, — тут же заверещала Людмила Петровна, встречая его в прихожей. — Не повезло сегодня, повезет завтра. Ты у меня умница, любой работодатель это оценит. Иди, садись, супчик горяченький налила.
Она усадила его за стол, как ребенка, и начала активно накладывать ему еду в тарелку.
— Ешь, ешь, силы восстанавливай. Трудишься целый день, бегаешь. На тебе одном сейчас все держится.
Яна в это время вышла из комнаты, чтобы налить себе чаю. Она прошла мимо стола, поймав на себе взгляд Артема. В его глазах она прочла усталость и… вину. Он быстро отвернулся.
Людмила Петровна проводила Яну колючим взглядом.
— А ты чего это встала? Работа твоя не убежит. Садись, поешь супца. Хотя зачем тебе, ты же и так целый день сидишь, энергии не тратишь.
Яна молча налила чай и вернулась в комнату, плотно прикрыв за собой дверь. Она прислушалась. Из-за стены доносился голос свекрови, приглушенный, но различимый. Она, видимо, думала, что Яна уже не слышит.
— …Да, ничего, слава богу, сыночек мой, трудится. А эта… Ну, сама видишь. Целый день за своим компом, как приклеенная. И что она там делает, одному богу известно. Деньги, говорит, зарабатывает. Сомневаюсь я. Скорее, в эти свои игрушки играет, пока ты горбатишься.
Яна замерла, сжимая кружку в руках так, что пальцы побелели. «Игрушки». Ее труд, ее профессия, которая кормила их все эти месяцы, пока Артем искал себя, — всего лишь «игрушки».
— Мам, ну она же действительно работает, — донесся слабый голос Артема.
— Работает! — фыркнула Людмила Петровна. — Сидит на твоей шее, вот ее работа. Ты кормилец, а она так, приложение. Нашла дурака.
Яна больше не могла слушать. Она поставила кружку на стол, и чай расплескался по столешнице. Она была не «приложение». Она была той, кто платил за эти самые продукты, за свет, за интернет, без которого ее «игрушки» были бы невозможны. Она была тенью, невидимкой, чей труд не считался трудом, а существование — заслугой.
В тот вечер, когда Артем зашел в комнату, Яна не стала с ним разговаривать. Она лежала лицом к стене, притворяясь спящей. Он тихо разделся и лег рядом. Через некоторое время его дыхание стало ровным.
А Яна смотрела в темноту и понимала, что стены этой комнаты сжимаются все сильнее. И тихое, покорное молчание Артема давило на нее тяжелее, чем все крики его матери.
Последние сорок восемь часов стали для Яны сплошным кошмаром. Крупный заказ, на который она возлагала большие надежды, оказался на грани срыва. Заказчик, женщина с постоянно меняющимися требованиями, только что прислала очередной список правок, который перечеркивал половину уже сделанной работы. Дедлайн висел дамокловым мечом — до сдачи оставалось меньше двенадцати часов.
Яна не спала вторую ночь подряд. Глаза горели, веки слипались, а в висках отстукивала ровная, навязчивая боль. Кофе, выпитый литрами, уже не помогал, лишь вызывал противную дрожь в пальцах. Она сидела за ноутбуком в пижаме, волосы сбились в неопрятный пучок. На столе рядом стояла пустая тарелка из-под вчерашней гречки — ее единственная еда за последние сутки.
Она погрузилась в работу с головой, отключив все посторонние звуки. Мир сузился до экрана, мышки и раздражающего тиканья часов в гостиной. Она почти добилась нужного результата, осталось допилить последний слайд. Еще час, максимум два полной концентрации, и она сможет, наконец, отправить работу, получить деньги и рухнуть в кровать в забытьи.
Словно на зло, в квартире началось утреннее движение. Послышались шаги, хлопанье дверцами, голос Людмилы Петровны, отдававшей какие-то распоряжения Виктору Сергеевичу. Яна вставила наушники, пытаясь заглушить шум, но это плохо помогало.
Она закончила. Слайд был готов. Оставалось только проверить все на ошибки и отправить. Чувство облегчения было таким острым, что у нее слезились глаза. Она медленно поднялась с кресла, и тело отозвалось пронзительной болью в спине и шее. Ей нужно было хоть немного размяться, дойти до кухни и налить себе стакан воды. Она чувствовала себя выжатой, как лимон, и невероятно хотела пить.
Яна вышла из комнаты, пошатываясь от усталости, и босыми ногами прошлепала по холодному линолеуму в сторону кухни. В голове гудело, мысли путались. Она не обратила внимания на Людмилу Петровну, которая что-то увлеченно чистила над раковиной.
Дрожащей рукой Яна налила себе воды из фильтра, сделала несколько жадных глотков и прислонилась лбом к холодной дверце холодильника, пытаясь прийти в себя. Еще минут пятнадцать на проверку, и все…
Вдруг за ее спиной раздался резкий, как удар хлыста, голос.
— Что расселась?
Яна медленно, через силу, повернула голову. Людмила Петровна стояла, уперев руки в бока, и смотрела на нее с ледяным презрением. Ее взгляд скользнул по помятой пижаме, нечесаным волосам, темным кругам под глазами.
— Обед кто будет готовить? — продолжила она, растягивая слова. — Или ты думаешь, я обязана тебе прислуживать? Ты тут не барыня, милочка. Все работают, а ты день проспала, теперь изволь и за обедом посмотреть.
Что-то в Яне надломилось. Не громко, а тихо, как ломается тонкая ветка. Она не «проспала». Она работала, пока они все спали. Она зарабатывала деньги, которые платили за эту самую еду. Она держалась из последних сил, а эта женщина видела в ней только ленивую приживалку.
Она посмотрела на Артема, который как раз вышел из ванной и замер у двери, услышав мамин голос. Его лицо выражало привычную растерянность и желание оказаться где угодно, только не здесь. Он опустил глаза, изучая узор на кафеле.
И тогда Яна посмотрела на Виктора Сергеевича. Он сидел за столом, уткнувшись в газету, делая вид, что ничего не происходит. Его позора и трусости хватило, чтобы добить ее.
В ушах зазвенело. Гнев, обида, усталость и месяцы унижений смешались в единую, черную, кипящую лаву. Терпение, чаша которого переполнялась по капле каждый день, наконец, перелилось через край.
Она больше не могла. Ни секунды.
Она медленно, очень медленно поставила стакан на стол. Движения ее были вдруг спокойными и точными, хотя внутри все дрожало. Она не сказала ни слова. Она повернулась и сделала шаг… но не в сторону своей комнаты, а к холодильнику.
Все замерли, наблюдая за ней. Артем, Людмила Петровна, даже Виктор Сергеевич украдкой поднял взгляд от газеты.
Что сделала Яна, удивило всех.
Тишина в кухне стала гулкой, напряженной, будто воздух наполнился электричеством перед грозой. Все взгляды были прикованы к Яне. Даже Виктор Сергеевич отложил газету и смотрел на нее поверх очков, его лицо выражало редкое недоумение.
Яна не произнесла ни слова. Ее движения были обдуманными, почти ритуальными. Она подошла к холодильнику, распахнула его дверцу. Внутри ровными рядами стояли продукты, купленные ею вчера после получения аванса. Она хорошо помнила каждый чек.
Она взяла с верхней полки большую сетчатую сумку-авоську, которую принесла когда-то для походов в магазин. Затем ее руки, холодные и уверенные, потянулись к полкам.
Сначала она взяла круг голландского сыра, за которым Артем всегда просил ее в магазине. Потом — упаковку хорошей ветчины, ту самую, на которую Людмила Петровна вчера цокала языком, говоря «разоришь ты моего сына». Затем последовала баночка маслин, йогурты, пачка дорогого сливочного масла, свежие огурцы и помидоры. Каждый предмет она аккуратно, не торопясь, укладывала в свою сумку.
Лицо Людмилы Петровны выражало целую гамму чувств: от изумления и непонимания до нарастающей, багровой ярости.
— Ты… ты что это делаешь? — наконец выдохнула она, и ее голос прозвучал хрипло. — С ума сошла, дурная? Положи все на место!
Яна проигнорировала ее. Она достала последнее — бутылку молока и пачку творога, которые купила себе на завтрак. Авоська наполнилась. Она захлопнула дверцу холодильника с тихим, но отчетливым щелчком.
Только тогда она повернулась к семье. Ее глаза, темные от недосыпа, были спокойны и пусты. Она смотрела не на Артема, не на отца, а прямо на Людмилу Петровну.
— Вы правы, Людмила Петровна, — голос Яны был тихим, но каждое слово падало, как камень. — Обед действительно должен быть раздельным. Это — наше. Готовьте себе из своего.
Она взяла тяжелую сумку и, не глядя ни на кого, направилась к своей комнате. Ее босые ступни бесшумно ступали по полу.
Наступила секунда ошеломленной тишины, а потом кухня взорвалась.
— Ах ты ж тварь! — взревела Людмила Петровна, с такой силой ударив ладонью по столу, что затряслась посуда. — Да как ты смеешь! В моем доме! Это мой холодильник!
Яна остановилась у двери в свою комнату, обернулась. Ее взгляд скользнул по Артему, который стоял, будто вкопанный, с лицом, выражавшим полную катастрофу.
— Твой дом, — четко произнесла Яна. — А наши продукты. Мы их оплатили. Или вы сейчас питаетесь одним воздухом?
— Артем! — закричала свекровь, обращаясь к сыну. — Немедленно прикажи этой мрази вернуть все назад! Слышишь меня!
Артем вздрогнул. Его глаза метались от разъяренной матери к бледной, непоколебимой Яне. Он открыл рот, чтобы что-то сказать, но не смог издать ни звука. В его голове, казалось, шла борьба, и он проигрывал.
— Я… мам… — он беспомощно пробормотал.
Этого было достаточно.
Яна посмотрела на него с таким горьким разочарованием, что ему стало физически больно. Она больше ничего не сказала. Она вошла в комнату и тихо, с щелчком, закрыла дверь, оставив за собой взрыв материнского гнева и оглушительную тишину собственного предательства.
За дверью комнаты стоял оглушительный гвалт. Голос Людмилы Петровны, пронзительный и истеричный, резал воздух, как нож.
— Да ты видел?! Ты видел, как она со мной разговаривает?! В моем доме! Я тебя, сынок, на ноги ставила, а она… она шлюха последняя! И ты стоишь, как пень, и слова не можешь вымолвить!
Яна прислонилась спиной к двери, сжимая в руках ручку своей авоськи. Она не плакала. Внутри была лишь пустота и ледяное спокойствие. Она слушала, как Артем пытается что-то вставить, его голос был глухим и придавленным.
— Мам, успокойся… Она просто устала…
— Устала?! А я, по-твоему, железная?! Я на ней пахала, пока она по ночам в свои игрушки играла! Немедленно иди и заставь ее вернуть продукты и извиниться! Или ты совсем под каблуком у этой стервы?
Яна закрыла глаза. Сейчас. Сейчас он должен был сказать что-то. Защитить ее. Хотя бы попытаться. Прошептать «нет». Но вместо этого она услышала его шаги, приближающиеся к двери.
Тихий стук. Не решающийся, виноватый.
— Яна… Открой, пожалуйста. Поговорим.
Она медленно повернулась и открыла дверь. Она не впустила его, а лишь отступила на шаг, позволив войти. Он стоял перед ней, не поднимая глаз, его плечи были ссутулены.
— Ян… Ну что это было? — начал он, безнадежно разводя руками. — Ну нельзя же так… с матерью. Она же пожилой человек. Можно было просто отшутиться, промолчать…
Яна смотрела на него, и последние крохи тепла, которые она к нему испытывала, угасали.
— Отшутиться? — ее голос прозвучал тихо и удивленно. — Артем, я не спала двое суток. Я только что закончила проект, на который мы будем жить следующие два месяца. Твоя мать назвала меня дармоедкой, которая «расселась». А ты предлагаешь мне отшутиться?
— Но она не хотела тебя обидеть! Она просто так выражается! Она заботится!
— Это не забота! — голос Яны впервые за вечер дрогнул, в нем послышались слезы и гнев. — Это унижение! И ты… Ты все это время стоял и смотрел. Ты ни разу не вступился за меня. Ни разу!
— А что я могу сделать? — взорвался он, наконец поднимая на нее глаза. В них читались отчаяние и злость. — Она моя мать! Она нас приютила!
— Приютила? Мы платим ей деньги, Артем! Я плачу! Твои собеседования пока ни к чему не привели, помнишь? А мои «игрушки» кормят нас и оплачивают твою же «коммуналку»! Или ты тоже считаешь, что я тут на твоей шее сижу?
Он замолчал, сжав кулаки. За дверью тоже наступила тишина. Людмила Петровна, очевидно, притихла и слушала.
— Мы съезжаем, — четко произнесла Яна. Внутри все замерло, но голос не дрогнул. — Завтра же. Я не могу больше здесь находиться.
Из-за двери послышался едкий, издевательский смех.
— Съезжаете? — крикнула Людмила Петровна. — Куда это, позвольте поинтересоваться? На вокзал? Или под мост? Денег-то у вас, я смотрю, только на сырок да маслины хватило!
Это был последний камень, перевесивший чашу. Яна медленно подошла к своему столу, где стоял ноутбук. Она открыла его, не глядя на Артема, и несколько раз щелкнула мышкой. Принтер на столе гудел и захватывал бумагу.
— Вот, — она протянула Артему свежераспечатанный лист. — Покажи своей матери.
Он нехотя взял листок. Его глаза пробежали по строчкам, и выражение лица сменилось с растерянного на шокированное. Это была выписка с ее сберегательного счета. Сумма, которая там была указана, выглядела совершенно нереальной для «безработной», которая «сидит на шее».
— Это… что это? — прошептал он.
— Это моя работа, Артем, — сказала Яна, и в ее голосе впервые зазвучала гордость. — Те самые «игрушки». Этого хватит на первый взнос за нашу собственную квартиру. О которой ты так красиво говорил, но почему-то никогда не копил.
Она посмотрела на дверь, за которой воцарилась мертвая тишина.
— Так что не беспокойся, Людмила Петровна. Мы не под мост. У нас все будет хорошо. Без вас.
Артем продолжал смотреть на выписку, будто не веря своим глазам. Его мир, где он был «кормильцем», а Яна — «приложением», рушился на глазах. И в тишине комнаты это падение было оглушительным.
Тишина за дверью стала звенящей. Слова Яны о деньгах на квартиру, должно быть, прозвучали для Людмилы Петровны как гром среди ясного неба. Даже ее истошный крик оборвался на полуслове.
Артем все еще стоял посреди комнаты, сжимая в руке распечатку. Он смотрел на Яну не как на любимую женщину, а как на незнакомку, совершившую необъяснимый поступок.
— Ты… ты все это время копила? — наконец выдохнул он. — И ничего мне не сказала?
— А зачем? — холодно парировала Яна. — Чтобы услышать, что это «несерьезно»? Или чтобы твоя мама решила, что мы теперь можем платить ей больше? Я просто делала свою работу.
В этот момент дверь в комнату с грохотом распахнулась. Людмила Петровна стояла на пороге. Ее лицо было багровым, а в глазах горели огни бешенства и… алчности. Выписка из банка произвела на нее именно такой эффект.
— Общие деньги! — просипела она, тыча пальцем в сторону Яны. — Вы же вместе живете! Фактический брак! Так что эти деньги пополам! Артем, ты имеешь право на половину! Она же тебя обманывала, скрывала!
Яна медленно повернулась к свекрови. Усталость как рукой сняло. Теперь она была собранна и холодна, как лезвие.
— Людмила Петровна, мы не расписаны. И даже если бы были, по закону, эти деньги лежат на моем личном счете, открытом до отношений с вашим сыном. Это мои личные сбережения. Никаких «пополам» здесь быть не может.
— Врешь! Всё врешь! — истерично крикнула женщина. — Ты пользуешься моим сыном! Он тебе квартиру снимал, он тебя содержал!
— Мама, хватит, — тихо, но твердо сказал Артем. Впервые за все время его голос прозвучал с ноткой решимости. Осознание того, что Яна давно обеспечивала их обоих, пока он бегал по бесплодным собеседованиям, казалось, придало ему немного сил.
— Молчи! — отрезала она, не глядя на него. — Она тебя втоптала в грязь, а ты еще и защищаешь! Так я вам устрою! Я с вами судами замучу! Я ваши расписки сохраню!
Яна снова подошла к столу и открыла верхний ящик. Оттуда она достала аккуратную папку-скоросшиватель. Она открыла ее и вынула несколько листков, испещренных знакомым почерком Людмилы Петровны.
— Вы о этих расписках? — спросила Яна, протягивая их вперед. — «Получила от сына, Артема Викторовича, и его сожительницы, Яны, 15 000 рублей за коммунальные услуги». И дата. И подпись. Вот за июнь, вот за июль, вот за август…
Людмила Петровна онемела, глядя на собственные записи.
— По закону, — продолжила Яна своим новым, steely спокойным голосом, — поскольку мы не являемся членами вашей семьи и не ведем с вами совместное хозяйство, эти регулярные платежи без заключенного договора могут быть расценены как неосновательное обогащение. Мы могли бы подать в суд и потребовать их вернуть. Все до копейки.
Рот Людмилы Петровны открылся, но звука не последовало. Она была в совершенном потрясении.
— Но мы не будем этого делать, — Яна аккуратно положила расписки обратно в папку. — Считайте эти деньги платой за наш моральный ущерб. И за науку.
Вдруг в дверном проеме возникла фигура Виктора Сергеевича. Он стоял там, опершись о косяк, и его обычно бесстрастное лицо выражало глубочайшую усталость.
— Люда, — произнес он хрипло и негромко. — Хватит. Заткнись. Довольно. Ты сама все испортила. Оставь их.
Эти тихие слова подействовали на Людмилу Петровну сильнее любого крика. Она обернулась к мужу, и на ее лице появилось не просто удивление, а настоящий шок. Ее тихий, безропотный муж, который молчал годами, вдруг встал на сторону тех, кто бросал ей вызов. Ее власть, ее царство, ее незыблемый авторитет — все это дало трещину и начало рушиться прямо на глазах.
Она больше не сказала ни слова. Она медленно, постаревшей походкой, развернулась и, отстранив муча, побрела в свою комнату. Виктор Сергеевич бросил на Яну и Артема долгий, тяжелый взгляд, полный чего-то неуловимого — то ли стыда, то ли уважения, — и последовал за женой, тихо прикрыв дверь.
В комнате снова остались только они двое. Воздух был густым от невысказанного. Артем смотрел на Яну, и в его глазах читалась не просто вина, а страх. Страх потерять ее. Страх перед той сильной, расчетливой и независимой женщиной, в которую она превратилась за эти несколько минут.
Яна же смотрела на дверь, за которой только что отступил ее главный враг. Она не чувствовала триумфа. Лишь горькое осознание цены, которую ей пришлось заплатить за это освобождение. Цены, частью которой, к сожалению, стал и человек, стоявший сейчас перед ней.
Переезд занял всего несколько часов. Вещи, которые недавно с таким трудом заносили в эту квартиру, теперь так же быстро выносили на улицу, к ожидающему газелю. Деньги за аренду машины Яна оплатила сама, молча положив купюры водителю.
В квартире царила гробовая тишина. Людмила Петровна заперлась у себя в комнате, не желая выходить и стать свидетелем своего поражения. Слышны были лишь ее приглушенные шаги за дверью.
Яна закидывала в машину последнюю коробку с книгами, когда из подъезда вышел Виктор Сергеевич. Он молча постоял рядом, глядя на асфальт, затем нерешительно протянул руку.
— Счастливо вам, — произнес он хрипло, пожимая ее ладонь своими шершавыми пальцами. На этот раз его рукопожатие было не безжизненным, а скорее… прощальным. В его глазах читалось что-то вроде извинения. Он развернулся и ушел обратно, не сказав больше ни слова.
Артем вышел последним, неся свой рюкзак. Его лицо было бледным и осунувшимся. Он выглядел так, будто прошел через тяжелую болезнь. Он сел в машину на пассажирское сиденье, глядя в окно на знакомый подъезд.
Всю дорогу до новой студии они молчали. Гул двигателя был единственным звуком, заполнявшим пространство между ними.
Студия оказалась небольшой, но светлой и чистой. Их вещи, сложенные в центре комнаты, выглядели жалким островком прошлой жизни. Яна закрыла за собой дверь. Щелчок замка прозвучал как точка.
Она обошла свою новую территорию. Кухня-ниша, совмещенный санузел, одно большое окно, выходящее в небольшой сквер. Здесь пахло свежей краской и свободой.
Артем поставил рюкзак и неуверенно посмотрел на нее.
— Яна… — начал он, и его голос сорвался. — Прости меня. Я… Я был слабым. Я не защитил тебя.
Она повернулась к нему. В ее глазах не было ни гнева, ни упрека. Лишь усталая печаль.
— Ты не был слабым, Артем. Ты был удобным. Тебе было удобно, чтобы я молча терпела, а твоя мама — командовала. Ты просто ждал, что все как-нибудь само рассосется.
— Я люблю тебя, — вырвалось у него, и это прозвучало как оправдание.
— Любви мало, — тихо ответила Яна. — Нужно еще и уважение. И партнерство. А у нас его не было. Ты видел во мне тень, а я в тебе — стену, за которой можно спрятаться. Но стены, оказывается, тоже могут предавать.
Он опустил голову. Слова резали правдой, от которой некуда было деться.
— Что нам теперь делать? — прошептал он.
— Нам? — Яна медленно провела рукой по подоконнику, ощущая его прохладную гладь. — Тебе — искать работу. Настоящую. И решать, кто ты, когда рядом нет матери, которая решает все за тебя. А мне… Мне нужно пожить одной. Хотя бы немного.
Он понял. Это не была сцена, не скандал и не ультиматум. Это был диагноз. И приговор их старым отношениям.
— Я подожду, — сказал он, но в его голосе не было уверенности.
— Не надо ждать, — покачала головой Яна. — Просто живи. И если когда-нибудь мы с тобой снова встретимся, посмотрим, кто мы друг для друга. Если встретимся.
Он больше не стал спорить. Он взял свой рюкзак и вышел, тихо прикрыв дверь. Она не пошла его провожать.
Яна осталась одна. Полная, оглушительная тишина. Ни криков, ни упреков, ни скрипа чужих тапочек за стеной.
Она подошла к окну и распахнула его. В комнату ворвался прохладный вечерний воздух, пахнущий влажной листвой и свободой. Она взяла с подоконника свою кружку, ту самую, с которой все началось в то утро, и медленно, не торопясь, налила себе воды из-под фильтра.
Она сделала глоток. Потом другой. Она стояла у своего окна, в своей квартире, и смотрела на зажигающиеся в сумерках огни.
Она не была счастлива. Слишком свежи были раны. Но она была свободна. Она выиграла эту войну, но проиграла любовь. Или, может быть, та любовь, что была, уже давно умерла, а она просто хоронила ее.
Что будет дальше, она не знала. Но теперь у нее был свой порог. И она сама решала, кого через него переступить.
