— Сережа, ты зачем рулетку достал?
Я замерла с чашкой в руках, глядя, как сын деловито отмеряет расстояние от окна до старого серванта.
— Да так, мам, прикидываю. — Он нажал кнопку, и металлическая лента с резким щелчком юркнула внутрь корпуса. — Вот эту стену потом убрать можно. Объединим кухню с залом, будет современная студия. Светло, просторно. А то у тебя здесь темно, как в подземелье. И запах этот… старых книг, что ли.
Ремонт с дальним прицелом
Я поставила чашку на стол. Кофе плеснул через край, оставив на накрахмаленной скатерти темную кляксу.
«Как в подземелье». Это он о квартире, которую мы с отцом двадцать лет выхаживали. Где каждый угол помнит наши разговоры, где обои клеили вместе, хохоча, потому что рисунок не сходился.
— Какой ремонт, сынок? — голос предательски дрогнул. — У меня пенсия двадцать две тысячи. Мне бы с зубами вопрос решить, мост менять надо.
Сережа подошел, обнял за плечи. Руки у него тяжелые, горячие. От пиджака пахло дорогим парфюмом и почему-то дымом, хотя он клялся, что бросил еще в институте.
— Мамуль, ну ты чего? Я же не завтра ломать буду. Это так, на перспективу. — Он посмотрел на меня с такой теплотой, что мне стало стыдно за свое раздражение. — Ты лучше скажи, документы собрала? Паспорт, выписку?
— Собрала, — кивнула я, чувствуя, как внутри снова зашевелился липкий комок тревоги.
— Вот и умница. Пойми, я же для тебя стараюсь. Сейчас время такое — нервное. Ты новости не читаешь? Базы взламывают, через цифровые подписи жилье переоформляют.
Оглянуться не успеешь — а уже на улице. Вон, у нас на работе у парня мать так обманули. А я молодой, я в технологиях разбираюсь. На меня перепишем — я сохраню. Никто не подкопается. А ты просто живи, радуйся. Ты же мне веришь?
«Верю», — хотела сказать я, но слово застряло в горле. Конечно, верю. Это же Сережа. Мой Сережа, который в первом классе принес мне раздавленный тюльпан на 8 Марта и ревел белугой, потому что помял его в портфеле.
— Верю, сынок.
Но почему тогда, укладывая папку с документами в сумку, я трижды проверила, на месте ли сердечные капли?
Кабинет на Садовой
Нотариус принимал в старом особняке в центре. Тяжелые двери, паркет, поскрипывающий в такт моим шагам. В приемной было душно.
Сережа нервничал. Он то и дело поглядывал на часы, теребил молнию на кожаной папке.
— Долго еще? У меня встреча через час, — буркнул он, уткнувшись в телефон.
— Мы же по записи, — тихо ответила я, разглаживая невидимую складку на пальто. Пальто было хорошее, финское, купленное еще в «тучные» годы, но сейчас оно казалось мне неподъемным, словно рыцарские латы.
Наконец, массивная дверь открылась.
— Галина Петровна Ветрова? Прошу.
Нотариус — табличка гласила «Игорь Львович» — оказался мужчиной лет пятидесяти, подтянутым, с цепким, внимательным взглядом серых глаз. На столе — идеальный порядок: только ноутбук и дорогая перьевая ручка.
— Присаживайтесь, — кивнул он на кресла. — Слушаю вас.
Сережа тут же подался вперед, загораживая меня плечом.
— Мы оформляем дарственную. Мать дарит мне квартиру. Двухкомнатная, на проспекте Мира. Документы все здесь.
Он выложил бумаги на стол веером. Быстро, напористо. Слишком напористо.
Игорь Львович даже не взглянул на бумаги. Он смотрел на сына. Долго, изучающе. Потом перевел взгляд на меня.
— Галина Петровна, вы понимаете суть сделки? Дарственная обратного хода не имеет. Подарили — и недвижимость больше не ваша. Сын может ее продать, заложить или подарить кому угодно уже на следующий день. Вы остаетесь только с пропиской, и то — пока новый собственник не решит иначе.
— Ну что вы пугаете! — возмутился Сережа, и в его голосе прорезались высокие нотки. — Я же сын! Мы просто страхуемся. От мошенников в интернете.
Игорь Львович чуть заметно усмехнулся уголком губ.
— От мошенников, говорите? Благородно. — Он взял мой паспорт, пролистал страницы. — Сергей… Дмитриевич? А выйдите-ка, пожалуйста, в коридор.
— Зачем? — сын напрягся.
— Мне нужно поговорить с дарителем наедине. Процедура такая. Проверка добровольности решения. Или я сейчас же прекращаю прием.
Сын фыркнул, схватил мой паспорт.
— Сделайте копию у секретаря, — спокойно добавил нотариус.
Сережа выскочил за дверь, громко хлопнув створкой.
Одна цифра
В кабинете повисла тишина. Слышно было только, как гудит кулер компьютера. Я сидела, вцепившись в сумочку так, что побелели костяшки пальцев. Мне было страшно. Не за квартиру. Мне было страшно от того, что сейчас скажет этот чужой человек.
Игорь Львович снял очки, потер переносицу. Вся его официальность куда-то исчезла. Передо мной сидел просто усталый мужчина, который повидал слишком много человеческих драм.
— Галина Петровна, — он пододвинул к себе листок бумаги и что-то быстро начертил. — Я не имею права вмешиваться в семейные дела. Но когда вы записались, я проверил данные по объекту и… будущему собственнику. Базы открытые.
Он развернул листок ко мне. На белом поле чернела одна цифра.
— Это сумма долгов вашего сына по исполнительным производствам.
Я смотрела на цифру с шестью нулями и не могла понять, что она значит. В голове зашумело.
— Там три займа в микрофинансовых организациях и один крупный потребительский кредит. Всё просрочено больше полугода.
— И что? — прошептала я пересохшими губами.
— Микрозаймы — это жесткая сфера. Как только квартира перейдет к сыну, она тут же станет обеспечением по этим долгам. Он даже продать её не успеет — наложат арест. А учитывая их проценты…
Он помолчал и добавил, глядя мне прямо в глаза:
— Галина Петровна, если вы подпишете этот договор, к Новому году вы останетесь без крыши над головой. Ваш сын не квартиру спасает. Он закрывает свои проблемы. Вами.
Сердце пропустило удар. Потом еще один.
Я вспомнила рулетку. «Стену снесем». Он не ремонт планировал. Он прикидывал, как подороже выставить «евроформат» на продажу, пока приставы не добрались.
Дверь распахнулась. На пороге стоял Сережа. Улыбающийся, с копией паспорта в руке.
— Ну что, пошептались? — бодро спросил он, падая в кресло. — Где подписывать? Давай, мам, ручку бери, а то я на совещание опоздаю.
Я посмотрела на него.
Впервые за тридцать пять лет я смотрела на него не как мать. Я видела не родные вихры и ямочку на подбородке. Я видела бегающие глаза, влажные ладони и эту фальшивую, приклеенную улыбку.
В груди стало пусто и холодно, будто сквозняк выдул оттуда все тепло, всю любовь, копившуюся годами.
— Ручку? — переспросила я.
И тут я сделала то, чего не решалась всю свою жизнь — перестала быть удобной.
— Да, ручку, — поторопил сын, пододвигая ко мне бланк. — Игорь Львович, где галочка?
Я медленно протянула руку. Взяла свой паспорт, лежащий на краю стола. Щелкнула замочком сумки. Убрала документ внутрь.
И так же медленно, глядя сыну прямо в переносицу, застегнула молнию.
— Мы ничего подписывать не будем.
— Что значит — не будем?
Улыбка исчезла с лица Сережи мгновенно.
— Мам, ты чего? Мы же договорились. Я уже… — он осекся.
— Ты уже что? — тихо спросила я. — Пообещал ее кому-то? Тем, кому ты должен?
В кабинете стало так тихо, что я услышала, как скребет по бумаге перо Игоря Львовича — он что-то невозмутимо писал, делая вид, что его здесь нет.
— Каким еще «тем»? — Сережа вскочил. Лицо его пошло красными пятнами. — Ты что, этого чужого дядьку послушала? — он ткнул пальцем в сторону нотариуса. — Да он специально! Это чтобы с тебя денег взять за консультацию и ничего не делать!
Я не шелохнулась. Странно, но тревога ушла. Осталась только звенящая, ледяная ясность.
— Сядь.
Я сказала это не громко. Но тем тоном, каким когда-то, тридцать лет назад, загоняла его домой с улицы делать уроки.
Он сел. Автоматически. Детский рефлекс сработал быстрее взрослой наглости.
— Я знаю про долги, Сережа. Про займы. Про то, в какой ты яме.
Он открыл рот, чтобы возразить, солгать, выкрутиться, но я подняла ладонь.
— Молчи. Ты хотел забрать у меня единственное жилье, чтобы закрыть свои дыры. Ты не «спасал» меня от мошенников. Ты сам действовал как они. И самое плохое не то, что ты хотел квартиру. А то, что ты даже не подумал, куда я пойду. В социальный приют? На вокзал? К тете Маше в деревню, где удобства во дворе?
«Я бы снял тебе квартиру»
— Мам, ну ты преувеличиваешь! — заныл он, снова меняя тон. Теперь голос стал жалобным, обиженным.
— Я бы снял тебе жилье! Хорошее, рядом с метро! Я просто запутался, мам! Проценты капают, звонят постоянно, на работу грозятся приехать… Я бы все вернул! Я же свое дело сейчас открываю, там тема верная!
— Дело… — Я горько усмехнулась. — Сережа, ты «открываешь дело» с двадцати лет. И каждый раз плачу за это я. Отцовская машина, дача, мои накопления. Но квартира — это черта.
Я встала. Ноги были ватными, но я держалась прямо.
— Я не подпишу дарственную. Никогда. Пока я жива, хозяйка здесь одна — я.
Сережа смотрел на меня с такой злостью, какой я у него никогда не видела. Это была злость избалованного ребенка, которому впервые отказали в дорогой игрушке.
— Ну и сиди! — выплюнул он. — Будешь в своей двушке одна куковать! Воды никто не подаст! А когда эти… из взыскания придут — сама будешь разбираться! Я к тебе больше ни ногой!
Он схватил свою папку и вылетел из кабинета. Дверь грохнула так, что в шкафу тонко звякнуло стекло.
Я осталась стоять посреди кабинета, чувствуя, как дрожь начинает бить где-то внутри, под солнечным сплетением.
— Галина Петровна, — голос нотариуса прозвучал мягко. — Воды?
Я кивнула. Он налил воды из графина. Стакан в моих руках мелко подрагивал.
— Вы всё правильно сделали, — сказал Игорь Львович. — Жестко, но правильно. Спасать ценой собственной жизни — плохая стратегия. Обычно на дно идут оба.
— Он мой сын, — прошептала я. — Как же так? Где я ошиблась?
— Не вы ошиблись. — Нотариус посмотрел в окно, на серую московскую осень. — Просто иногда любовь путают со вседозволенностью. Вы сегодня впервые дали ему шанс повзрослеть. Настоящий шанс. Без вашей «подушки безопасности».
Домой я возвращалась пешком. Не хотелось ни в такси, ни в метро. Хотелось воздуха.
Город жил своей жизнью. Спешили люди, мигали вывески, кто-то смеялся, кто-то ругался по телефону. Я шла и думала о том, что сегодня, возможно, потеряла сына. Того, придуманного, идеального, ради которого жила.
Но, кажется, я нашла себя.
Я зашла в магазин. Купила свежий хлеб, молоко и… коробку дорогих конфет. Тех самых, с трюфелем, которые всегда жалела купить просто так, берегла на праздник или для гостей.
Дома было тихо. Никакого запаха «подземелья», о котором говорил Сережа. Пахло домом. Моим домом. Покоем.
Новые планы
Телефон молчал. Я знала, что он не позвонит сегодня. И завтра тоже. Может быть, он не позвонит месяц.
Будет манипулировать молчанием, давить на жалость, ждать, что я сломаюсь, начну звонить сама, предлагать помощь.
Но я больше не участвую в этом спектакле.
Я достала из сумочки визитку нотариуса. «Игорь Львович Самойлов». Перевернула её. На обороте его рукой было написано: «Если надумаете насчет завещания — приходите. Но лучше поживите для себя. У вас, судя по всему, это давно не получалось».
Я надкусила конфету. Шоколад был горьким, насыщенным. Вкусно.
Я не думала, как сэкономить, чтобы помочь Сереже. Я думала о том, что надо бы переклеить обои в зале. Светлые, без рисунка.
Сделаю ремонт. Сама. Для себя. Не спеша.
А Сережа… Если он выплывет сам — значит, у меня есть сын. Взрослый мужчина. А если нет… Значит, я слишком долго не давала ему учиться на своих ошибках.
За окном зажегся фонарь, осветив детскую площадку. Там, на качелях, сидела молодая женщина, поправляя шапку малышу.
«Береги себя, девочка, — подумала я. — И не забывай: любовь к детям начинается с уважения к самой себе».
Телефон звякнул. СМС от банка: «Зачисление пенсии».
Я улыбнулась. Жизнь продолжается.
А вы бы смогли отказать собственному ребенку в такой ситуации? Или рискнули бы всем, надеясь, что он все исправит? Напишите, мне правда важно знать, что я не одна такая «суровая» мать.
Кстати, о том, как сложно бывает выстроить границы с близкими, я уже писала в истории про невестку, которая решила, что дача свекрови теперь общая.
