Дождь барабанил по крыше, когда я услышала скрип калитки. Сердце ушло в пятки. Я только что вытерла пол в прихожей, пытаясь стереть не только грязь, но и последствия вчерашней сцены — разбитую вазу, сломанную лампу, крики, которые до сих пор звенели в ушах. А теперь — они.
Мама и папа.
Они не предупредили. Просто приехали. Может, почувствовали — как мать чувствует, когда её ребёнку больно. Или, может, соседка позвонила: «Вы бы навестили дочку, у неё всё лицо…»
Я не успела спрятаться. Не успела намазать тональный крем, надеть очки, придумать историю. Дверь открылась — и в глазах мамы вспыхнул ужас.
— Янна… — выдохнула она, и её лицо исказилось, будто ей самой нанесли удар.
А я стояла, сжавшись, в домашнем халате, с тёплыми носками на ногах и синяками на щеке, под глазом, на скуле. Один — свежий, фиолетовый, от удара кулаком. Другой — уже желтоватый, от того, как я вчера упала, пытаясь увернуться.
— Это… это случайно, — выдавила я. Голос дрожал. — Я сама упала.
И в этот самый момент из кухни вышел Дмитрий. Он держал в руке кружку кофе, на губах — усмешка. И не просто усмешка. Он… **ржал**. Громко, хрипло, с наслаждением.
— Ну да, сама! — фыркнул он. — Прямо на кулак! И на пол! И на стену! Случайно!
Мама побледнела. Папа шагнул вперёд, но я взглянула на него — и он остановился. Я не хотела сцены. Не здесь. Не сейчас. Я всё ещё надеялась, что всё наладится. Что Дмитрий одумается. Что свекровь перестанет вмешиваться. Что всё это — временно.
Но тут из-за спины Дмитрия показалась она.
Свекровь.
Татьяна Петровна. Всегда выглаженная, всегда с прической, будто только что сошла с обложки журнала «Люди в возрасте с достоинством». Сегодня — в шелковом платье, с жемчужным ожерельем (моим, кстати, подарком на её день рождения). И на лице — **ухмылка**.
— Ой, девочки, опять драмы? — пропела она, подходя ближе. — Я же сказала: если бы ты убиралась тщательнее, не спотыкалась бы. А если бы не носилась как угорелая, не падала бы. И вообще — мужчина не стал бы повышать голос, если бы жена была порядочной.
Мама резко повернулась к ней:
— Вы что сейчас сказали?
— А что? — свекровь пожала плечами. — Всё так и есть. Я тут живу уже год, всё вижу. У неё всё через край: то накричит на Диму, то что-то сломает, то дверью хлопнет… Мужик терпел, терпел, а теперь… Ну, естественная реакция!
— **Естественная реакция — бить женщину?** — голос папы стал ледяным.
Дмитрий тут же выставил грудь вперёд:
— Я её не бил! Она сама упала! Спросите у мамы — она видела!
Свекровь кивнула с довольной миной:
— Видела. Упала. Во время скандала. Всё сама.
Я стояла и смотрела на них — на эту сценическую пару, отрепетировавшую ложь до автоматизма. И вдруг поняла: я устала. Устала притворяться. Устала молчать. Устала быть «виноватой», потому что удобно.
— Нет, — сказала я тихо. — Я не упала.
Все замерли.
— Ты что несёшь? — Дмитрий нахмурился.
— Я не упала. Ты ударил меня. Вчера вечером. После того, как я сказала, что не дам тебе денег на твою «инвестицию». Помнишь?И это было не раз и не два.
Его лицо исказилось. Он хотел сказать что-то грубое, но я опередила:
— И мама твоя видела. Не правда ли, Татьяна Петровна?
Свекровь замялась. На секунду — всего на миг — в её глазах мелькнуло что-то похожее на страх. Но она быстро взяла себя в руки:
— Не знаю, о чём ты…
— Вы стояли в дверях. Смотрели. И ничего не сделали. Вы даже не сказали: «Дима, хватит». Вы просто стояли. И ждали, пока он закончит.
Тишина повисла тяжёлым туманом. Мама смотрела на меня с болью, но и с гордостью. Папа — с яростью.
— Мы уезжаем, — сказал он. — Собирай вещи.
— Нет, — ответила я. — Я не уеду. Это мой дом. Куплен на мои деньги.
На наследство от бабушки. Помнишь? Ты, Дмитрий, ни копейки не вложил. Ни одной!
Он фыркнул:
— Ты ещё скажи, что я на твоём иждивении!
— А ты и есть! — резко ответила я. — У тебя долг по кредиту, три невыплаченных займа, и ты до сих пор работаешь «временно» на той же позиции, с которой начал десять лет назад. А я оплачиваю коммуналку, продукты, ремонт… И всё это время ты втихую переводил мои деньги — да, я проверила! — на счёт Ольги. С которой ты, похоже, давно обсуждаешь, как от меня избавиться.
Дмитрий побледнел.
— Ты… ты шпионишь за мной?
— Я защищаюсь, — спокойно сказала я. — И знаешь, что ещё? Я сделала копии всех документов на дом. И перевела право собственности на маму. На всякий случай.
Мама удивлённо посмотрела на меня, но не стала перебивать.
— Ты… ты не имела права! — взвизгнула свекровь.
— Имела. Дом куплен до брака. Плюс, я доказала, что большая часть средств — мои. А твой сын, Татьяна Петровна, не только не помогал — он тратил мои деньги на свою любовницу. Кстати, Ольга вчера звонила мне сама. Очень испугалась, когда я сказала, что подам на развод и на возврат средств. Она даже согласилась дать показания.
Свекровь отшатнулась, будто её ударили.
— Вы… вы договорились?
— Нет. Я просто перестала молчать.
Дмитрий сжал кулаки.
— Ты всё испортила! Мы же могли всё решить по-тихому!
— По-тихому? — я горько усмехнулась.
Он не ответил. Опустил глаза.
Мама подошла ко мне, обняла. Крепко. Словно пыталась вернуть мне всё, что у меня украли за эти годы — уверенность, достоинство, покой.
— Мы останемся, — сказала она. — Сколько нужно. Пока ты не встанешь на ноги.
— Спасибо, — улыбнулась я. — Но я уже стою. Благодаря вам.
Вы приехали и теперь меня есть кому защитить.При вас он меня на тронет.И у меня появились силы противостоять ему..
Я повернулась к Дмитрию и его матери:
— У вас есть два часа. Чтобы собрать вещи и уйти.
Этот дом — больше не ваша территория.
И никогда не будет.
Свекровь хотела возразить, но папа шагнул вперёд, скрестив руки на груди. Его взгляд был достаточно красноречив.Дмитрий совсем поник.
Они ушли.
Через два часа — ровно. Без криков, без драм. Дмитрий молчал. Свекровь — тоже. Только в дверях она обернулась:
— Ты пожалеешь. Без мужчины ты никто.
— Без лжи — я снова я, — ответила я.
Когда за ними закрылась дверь, я опустилась на колени. Руки дрожали. Но внутри — была тишина. Тишина после бури. Тишина правды.
Мама опустилась рядом, обняла.
— Ты сильная, Янна.
— Я просто больше не хочу притворяться, что всё в порядке.
— Это мудро, — сказал папа, глядя в окно, за которым уезжала их машина. — Жить — не значит терпеть. Жить — значит **иметь право быть услышанной и счастливой**.
А я смотрела на своё отражение в зеркале — с синяками, с опухшими глазами, но с прямой спиной.
И впервые за долгое время — **не винила себя**.
Потому что правда, даже если она оставляет синяки, — всё равно чище лжи.
И она всегда, **всегда** найдёт, куда прорваться.
Даже сквозь стены молчания.
