— Сережа, ну посмотри ты на нее. Стыдоба же. У хорошего хозяина и собака гладкая, и жена нарядная.
А твоя — как моль в обмороке. Ты же начальник отдела, тебе по статусу положено иметь фасад. А это что?
Петр Ильич, мой свекор, брезгливо ткнул вилкой в сторону моей кофты.
Кофта была любимая, уютная, цвета «пыльная роза». Купленная, правда, еще в позапрошлом году на распродаже. Катышки я с нее срезала маникюрными ножницами регулярно, но вид она, видимо, все же потеряла окончательно.
Я так и застыла с салатницей в руках. Внутри, где-то под ложечкой, привычно сжалась пружина.
Сейчас Сережа скажет: «Пап, прекрати, Марина отлично выглядит».
Или: «Пап, мы копим, ты же знаешь».
— Да ей ничего не надо, пап, — Сергей, мой муж, с которым мы прожили двадцать четыре года, даже не поднял глаз от тарелки с уткой.
— Она сама такая. Я ей говорю: купи себе что-нибудь, а она все в дом, все в кубышку. Характер такой, прижимистый.
Я поставила салатницу на стол. Звук получился громким, резким. Но никто даже не обернулся. Мужчины продолжали жевать.
В тот момент я поняла: меня здесь не просто не ценят. Меня здесь не видят.
Я села на краешек стула.
Мне пятьдесят два года. Я работаю ведущим специалистом, получаю свои честные сорок пять тысяч. Из них тридцать ежемесячно уходят в «общий котел» — на продукты, коммуналку и бензин для машины мужа.
А остальные пятнадцать я с упорством откладываю.
Мы копили на новую кухню. Нынешняя, из дешевого ДСП, разбухла у раковины еще пять лет назад.
Я мечтала о гарнитуре с фасадами «белый глянец» и доводчиками, чтобы ящики не стучали, как старые вагоны.
В конверте, спрятанном в томике Чехова, лежало уже сто шестьдесят тысяч рублей. Мои премии, подработки по вычитке текстов, сэкономленные на бизнес-ланчах деньги.
Я носила обеды в контейнере полтора года, чтобы у Сергея была красивая кухня.
— Вот именно, кубышка, — проворчал свекор, наливая себе крепкого чаю.
— Жена — это визитка мужа, сынок. Если визитка мятая, то и к партнеру уважения нет. Дай ты ей денег, пусть хоть в парикмахерскую сходит, седину закрасит.
Я машинально коснулась виска.
Краситься я собиралась в следующие выходные, дома, сама. Краска за триста рублей уже лежала в ванной.
В хорошем салоне просили четыре тысячи — непозволительная роскошь, когда до кухни мечты осталось накопить всего сорок тысяч.
— Да дам я ей, дам, — отмахнулся Сергей, пододвигая к себе вазочку с печеньем. — К Новому году премию дадут, выделю.
«Выделю».
Как будто я — статья расходов в бюджете убыточного предприятия. Не жена, не любимая женщина, а графа «прочее».
Ужин я досидела молча. Убирала со стола, загружала посудомойку, слушала, как мужчины в гостиной обсуждают новости и цены на запчасти.
Обиды не было. Было странное, ледяное спокойствие. Словно внутри выключили свет.
Когда гости ушли, а Сергей, довольный и сытый, уснул перед телевизором, я вышла на кухню.
Включила только подсветку вытяжки. Посмотрела на разбухшую столешницу. Провела рукой по шершавому краю, за который вечно цеплялись колготки.
Достала из шкафа томик Чехова.
Конверт был плотным, приятным на ощупь. Сто шестьдесят тысяч.
Мои «обеды». Мои некупленные туфли. Мои домашние окрашивания. Мои штопаные колготки под джинсами.
— Визитка, значит, — прошептала я в тишину. — Фасад.
Если мужчине нужен фасад, он должен понимать, что реставрация нынче стоит дорого. А если он не понимает, то финансирование придется взять из других источников.
Например, из фонда капитального строительства кухни.
Смена приоритетов
Утром я позвонила на работу и сказала, что беру отгул. Впервые за три года. Голос дрожал, но начальница, услышав про «семейные обстоятельства», легко отпустила.
Сергей ушел на работу в восемь, чмокнув меня в щеку и даже не заметив, что я не готовлю ему завтрак.
— Там сырники в холодильнике, сам разогреешь? — спросила я из-под одеяла.
— А, да, конечно. Ты приболела?
— Нет. Я думаю над словами твоего отца.
Он хохотнул:
— Да не бери в голову, старик ворчит. Но, Марин, доля правды есть. Ты бы правда… ну, освежилась как-то.
Дверь захлопнулась. Щелчок замка прозвучал как команда «На старт!».
Я встала, достала конверт и пересчитала купюры. Пятитысячные, хрустящие. Они пахли типографской краской и несбывшейся кухней.
— Прости, «белый глянец», — сказала я вслух. — Но сегодня у нас смена приоритетов.
Первым делом я вызвала такси. Не «Эконом», где приезжают машины с запахом дешевого ароматизатора, а «Комфорт Плюс».
Когда черная «Камри» плавно подкатила к подъезду, я почувствовала себя самозванкой. Но стоило сесть на заднее сиденье и ощутить запах кожи, как спина сама собой выпрямилась.
Я поехала в центр. В тот самый салон, мимо которого ходила годами, стараясь не смотреть на цены в витрине. Там всегда пахло хорошим кофе и дорогими шампунями.
— Мне нужно все, — сказала я администратору, молодой девочке с идеальными бровями. — Стрижка, сложное окрашивание, уход, маникюр. И визажист, если есть свободный.
— У нас полная запись, — начала было она.
Я положила на стойку телефон экраном вниз и посмотрела ей в глаза так, как смотрю на студентов, потерявших читательский билет.
— Девушка, у меня чрезвычайная ситуация. Спасение брака. Или его достойное завершение. Я пока не решила. Найдите мне мастера.
Через десять минут я уже сидела в кресле.
Вы замечали, как меняется женщина, когда с её лица стирают усталость вместе с дешевой косметикой?
Четыре часа надо мной колдовали.
Мастер, колоритный парень по имени Артур, безжалостно состриг мои «удобные» хвосты, сделав дерзкое каре. Цвет сменили с непонятного «каштана» на глубокий шоколад с карамельными бликами.
— Вам нельзя быть серой, — приговаривал Артур, взбивая волосы. — У вас глаза цвета карамель. Их надо подсвечивать.
Когда меня развернули к зеркалу, я увидела незнакомку.
Ей было не пятьдесят два. Ей было «возраст значения не имеет». У нее был свежий цвет лица, блестящие глаза и укладка, которая говорила: «Я знаю себе цену».
На кассе я оставила двадцать две тысячи.
Рука даже не дрогнула. Наоборот, я почувствовала странный азарт. В конверте оставалось еще много.
Шопинг без тормозов
Дальше был торговый центр. Я не пошла в привычные магазины, где вещи сшиты на подростков или на бесформенные манекены. Я зашла в бутик российских дизайнеров.
Мне нужно было пальто. Не пуховик, в котором удобно бегать до метро, а Пальто.
Светлое. Маркое. Непрактичное. Роскошное.
Я нашла его — цвета топленого молока, из мягкой шерсти. Оно стоило сорок восемь тысяч. Раньше от такой цифры мне бы стало дурно. Сейчас я просто прикинула: «Это всего лишь два верхних ящика от моей кухни».
К пальто потребовались сапоги. Замшевые, на устойчивом каблуке, благородного оливкового цвета. Еще двадцать пять.
Сумка — жесткая форма, натуральная кожа — восемнадцать.
Я вошла во вкус.
Я скупала не вещи — я выкупала себя обратно. Из рабства кастрюль, из плена вечной экономии, из статуса «удобной жены».
В магазине белья я провела час. Выбросила в уме все свои застиранные хлопковые комплекты «на каждый день». Сегодня был тот самый день. Кружево, шелк, идеальная посадка.
Домой я возвращалась уже затемно. Таксист (снова «Комфорт», я быстро привыкаю к хорошему) почтительно открыл мне дверь и помог достать пакеты. Их было много. Очень много.
В конверте осталось три тысячи рублей и мелочь.
Я поднялась на лифте, чувствуя, как внутри все звенит от напряжения и восторга.
Ключ повернулся в замке мягко.
Дома пахло разогретыми сырниками. Сережа пришел раньше.
Я вошла в коридор, шурша пакетами и благоухая дорогим парфюмом — моей последней, самой импульсивной покупкой. Включила свет.
Сергей вышел из комнаты в трениках с вытянутыми коленками. Увидел меня. Замер.
Рот его приоткрылся. Глаза округлились. Он смотрел на меня так, словно в его прихожую зашла звезда телесериала. Или посторонняя женщина, перепутавшая этаж.
— Маринка? — сипло спросил он. — Ты… ты чего это?
Я медленно сняла новое роскошное пальто. Небрежно бросила его на пуфик (раньше я бы повесила его на плечики сию же секунду). Поправила прическу.
— Нравлюсь? — спросила я, глядя ему прямо в глаза.
— Ну… да… — он все еще не мог прийти в себя. — Ты прямо… Шикарная. Отец бы удивился. Слушай, а откуда столько пакетов? Мы же вроде…
Он перевел взгляд на брендовые логотипы на пакетах. В его глазах начало разгораться подозрение.
— Откуда деньги, Марин? Ты что, в кредит влезла?
Я улыбнулась. Спокойно.
— Нет, милый. Никаких кредитов. Я просто провела ревизию бюджета.
— Какого бюджета? — голос мужа дрогнул.
— Фонда капитального строительства кухни, — чеканно произнесла я.
Дорогая женщина
Сергей побелел. Казалось, он сейчас сольется со стеной.
Он медленно перевел взгляд с пакетов на книжную полку. Туда, где сиротливо стоял Чехов, лишенный своего ценного содержимого.
— Ты… ты потратила всё? На тряпки? На это?
Он растерянно махнул рукой в сторону моего нового лица, словно пытаясь отогнать наваждение.
— А как же ящики? Они же гремят! А столешница? Марин, мы же два года… Я же мечтал, чтобы с доводчиками!
— А я, Сережа, больше не гремлю, — тихо сказала я, проходя в кухню прямо в уличной обуви. Впервые за двадцать лет я не бросилась переодеваться в халат. — Я теперь работаю плавно и выгляжу дорого. Как и просил твой папа.
Сергей побежал за мной, спотыкаясь о пакеты.
— При чем тут папа? Ты что, нарочно? Сто шестьдесят тысяч! Это же… это же почти весь гарнитур без техники!
Я развернулась к нему.
В свете тусклой кухонной лампы мой новый макияж, наверное, казался слишком ярким. Но я чувствовала себя не женой-растратчицей, а генеральным директором, утвердившим новый бюджет.
— Ты сам согласился, — напомнила я, доставая из пакета бутылку хорошего сока — гранатового, в стекле. — «Визитка мужа». «Фасад». Ты кивал, когда он говорил, что я тебя позорю своим видом. Ты сказал: «Ей ничего не надо».
Я сделала паузу.
— Так вот, Сергей. Мне надо.
Он плюхнулся на табуретку, ту самую, у которой шаталась ножка. Обхватил голову руками.
— Я же не имел в виду… вот так сразу. Я думал, ты купишь кофточку. Ну, помаду. Ну пять тысяч, ну десять! Но не все же сбережения! Нам теперь снова два года копить. Ты понимаешь это? На этой кухне стыдно гостей принимать!
— Гостей, может, и стыдно, — отчеканила я, наливая сок в красивый бокал. — Зато с такой женой не стыдно выйти в люди. Ты уж определись, что тебе важнее: чтобы гости хвалили шкафчики или чтобы партнеры завидовали, какая у тебя женщина.
Мужчины удивительные существа. Они хотят обладать картиной Рафаэля, но содержать её по цене настенного календаря.
В кухне повисла тишина.
Было слышно только, как монотонно капает вода из крана — сантехнику тоже давно пора было менять.
Сергей поднял на меня глаза.
В них плескалась сложная смесь: жадность (денег жалко до слез), обида (его не спросили) и… восхищение.
Он смотрел на мое каре. На то, как дорогой шелк блузки облегает плечи. На ухоженные руки с темным лаком.
Я видела, как в его голове щелкает невидимый калькулятор. Он пытался понять, стоит ли этот внезапный «ребрендинг» жены ста шестидесяти тысяч.
— Ты красивая, — буркнул он наконец, отводя глаза. — Очень. Я тебя такой лет десять не видел. Но, Марин… Жестоко это. Я же на доводчики рассчитывал.
— Комфорт стоит дорого, — я сделала глоток. — И красота стоит дорого. Представительские расходы нынче выросли, инфляция.
Я подошла к нему, положила руку ему на плечо. Он вздрогнул. От меня пахло не жареным луком, а сандалом и ванилью.
— Запомни, Сережа. У хорошего хозяина жена не просто нарядная. Она — ухоженная. А это требует вложений. Регулярных.
— Регулярных? — он поперхнулся воздухом.
— Именно. Пятнадцать тысяч в месяц. Те самые, что я откладывала в Чехова. Теперь они идут не в «кубышку», а в «фасад». Маникюр, уход, фитнес.
— А кухня? — жалобно спросил он.
— А на кухню, дорогой, теперь будешь копить ты. Из своей зарплаты. Ты же начальник. Статус обязывает.
Новая парадигма
В ту ночь я спала крепко, без сновидений. Никаких мыслей о том, что завтра надо рано вставать, готовить «ссобойки», гладить рубашки.
У меня был законный отгул. А у мужа, кажется, случился сдвиг картины мира.
Утром я проснулась от запаха кофе.
Не растворимого, который мы пили обычно «побыстрее», а настоящего, вареного. Сергей стоял у плиты, задумчиво помешивая турку.
Он был уже одет, выбрит. И — о чудо — надел свежую рубашку сам, не спрашивая меня, где она висит.
Он оглянулся. Я стояла в дверях в новой шелковой пижаме.
— Доброе утро, — сказал он как-то по-новому. Осторожно. С уважением. — Я там… яичницу сделал. Будешь?
Я улыбнулась. Кухня была все та же — облезлая, старая, тесная. Но воздух на ней был другой.
— Буду, — сказала я. — Только если ты сам потом помоешь сковородку. У меня свежий маникюр.
Он вздохнул, посмотрел на мои руки, потом на старую столешницу.
— Помою.
Помолчал и добавил:
— Слушай, Марин… Отец звонил. Спрашивал, как дела. Я сказал, что мы начали ремонт.
— Врешь? — усмехнулась я.
— Нет. Сказал, что начали с фасада. Капитального.
Он подошел и неловко поцеловал меня в висок.
— Красивая ты у меня. Визитка, блин. Дорогая.
А вы бы смогли так? Потратить все, что копили годами, на себя, просто чтобы напомнить близким (и себе!), кто вы есть на самом деле? Или новая кухня все-таки важнее отражения в зеркале?
Если тема «умного бунта» вам близка, почитайте мою историю про женщину, которая перестала возить соленья сыну, когда невестка назвала их «деревенским хламом».
