— Хватит мозги мне выносить! Я сказал — приезжает моя мать, значит, приезжает!
Нина сидела на диване, вжавшись в угол, и смотрела, как Сергей мерит шагами их однушку. Туда-сюда, туда-сюда — как загнанный зверь в клетке. За окном метель гнала снег косыми хлопьями, и казалось, что весь мир сузился до этих тридцати квадратных метров, где сейчас решалась их судьба.
— Серёж, послушай… — попыталась она, но голос предательски дрогнул.
— Не Серёж мне! — Он развернулся так резко, что опрокнул стоявшую на тумбочке чашку. Коричневая лужа медленно расползалась по столешнице, но никто не обращал на это внимания. — Будешь права свои качать, двину! Как моя мама скажет, так и будет! Квартиру продаём!
Вот оно. То, чего она боялась последние три недели, наконец прозвучало вслух. Нина почувствовала, как холод пробирается под рёбра, хотя батареи шпарили на полную мощность. Квартиру продаём. Их единственное жильё, которое они с таким трудом оформили в ипотеку два года назад. Которое они обставляли по крупицам — каждая вещь здесь была выбрана вместе, каждый угол хранил их общие воспоминания.
— Ты понимаешь, что говоришь? — Нина медленно поднялась с дивана. Ноги ватные, но нужно стоять. Нельзя сейчас показать слабость. — Это наш дом, Серёжа. Наш с тобой.
— Наш? — Он усмехнулся, и в этой усмешке было столько яда, что Нина невольно отступила на шаг. — Наш — это когда вместе решают. А ты что решила? Мама приедет, ей нужно место, она будет с нами жить. Вот и всё.
Светлана Петровна. Свекровь, которая появлялась в их жизни как торнадо — внезапно, разрушительно, не оставляя камня на камне от их хрупкого семейного счастья. Три года назад на свадьбе она так и сказала Нине: «Сынок у меня один, и я за ним присмотрю». Тогда это прозвучало как шутка. Горькая, неприятная, но всё же шутка.
А теперь вот — не шутка.
— Она может снимать квартиру, — Нина старалась говорить ровно, спокойно. — У неё пенсия приличная, плюс подработки. Серёж, мы не можем…
— Не можем? — Он подошёл вплотную, нависая над ней. Сергей был на голову выше, и сейчас это превосходство давило особенно тяжело. — А кто платил за твою учёбу, когда ты в университете штаны просиживала? Кто давал нам на первоначальный взнос? Кто?
Вот она, главная карта в этой грязной игре. Деньги. Пятьсот тысяч, которые Светлана Петровна «одолжила» им три года назад. С тех пор это долговое ярмо висело на Нине тяжёлым грузом, напоминая о себе при каждом удобном случае.
— Мы отдавали каждый месяц, — Нина сжала кулаки. — По двадцать тысяч, исправно. И отдали уже почти всё.
— Почти — не считается! — Сергей пнул стул, и тот с грохотом опрокинулся. — Мама звонила вчера, плакала по телефону. Ей одной тяжело в том доме, она боится. Соседи какие-то подозрительные поселились…
Нина закрыла глаза. Вот он, фирменный приём Светланы Петровны — слёзы и страхи. Каждый раз, когда что-то нужно, начиналась эта опера: «Я боюсь, я одна, мне плохо». А Сергей, её единственный сын, её «золотце», готов был рвать на себе волосы от чувства вины.
— Послушай меня внимательно, — Нина открыла глаза и посмотрела мужу прямо в лицо. В этом лице она когда-то видела всю свою вселенную. Четыре года назад, когда они познакомились в той кофейне на Цветном, он показался ей самым обаятельным парнем на свете. Весёлый, лёгкий, с этими смешными ямочками на щеках и привычкой запускать руку в волосы, когда смущается.
Куда всё делось?
— Если твоя мать переедет к нам, я уйду, — сказала она тихо, но твёрдо.
Сергей замер. Секунду, две. Потом расхохотался — громко, истерично, неприятно.
— Уйдёшь? Ты? — Он вытер выступившие слёзы. — И куда ты пойдёшь, Нинуля? К родителям в деревню? К бабушке в коммуналку? Или, может, на съёмную хату скопила?
Больно. Очень больно. Потому что правда. У Нины не было ничего — ни денег, ни связей, ни возможностей. Она работала дизайнером на фрилансе, зарабатывала копейки, мечтая когда-нибудь открыть своё дело. Все её сбережения уходили на общий бюджет — продукты, коммуналку, выплаты по кредиту.
— Найду, где, — выдохнула она, хотя сама не верила в эти слова.
— Найдёшь, — кивнул Сергей, и голос его стал вдруг холодным, почти равнодушным. — Ну и вали. Мне мама важнее.
Эта фраза повисла в воздухе тяжёлым камнем. Мне мама важнее. Нина почувствовала, как что-то окончательно ломается внутри. Не с треском, не с болью — просто тихо, незаметно отделяется и падает в пустоту.
Она развернулась и пошла в спальню. Достала из шкафа старый спортивный рюкзак, начала бросать туда вещи. Джинсы, свитера, нижнее бельё. Руки действовали на автопилоте, а в голове крутилась одна и та же мысль: «Это происходит. Это правда происходит».
Сергей стоял в дверном проёме и смотрел. Молча. Нина ждала, что он сейчас скажет «стой», «куда ты», «давай поговорим». Но он молчал. И это молчание было страшнее любых слов.
— Я заберу вещи позже, — сказала она, застёгивая рюкзак. Голос звучал чужим, механическим. — И документы свои.
— Забирай, — буркнул он и отошёл от двери.
Нина надела пуховик, намотала шарф. За окном метель разошлась не на шутку — снег летел горизонтально, превращая город в белую мглу. Минус пятнадцать, не меньше. Но холоднее было внутри этой квартиры.
Она взялась за ручку входной двери, и тут Сергей вдруг окликнул:
— Нин.
Она обернулась. На секунду — всего на секунду — ей показалось, что сейчас он скажет что-то важное. Извинится. Остановит.
— Ключи оставь на тумбочке.
Нина молча положила связку ключей, где они и лежали всегда. Вышла на лестничную площадку. Дверь за спиной захлопнулась с металлическим щелчком.
Декабрьский мороз ударил в лицо, перехватил дыхание. Нина стояла возле двери своей — уже не своей — квартиры и не могла сдвинуться с места. Куда идти? Что делать? В кармане завибрировал телефон…
Телефон звонил настойчиво, вибрируя в кармане пуховика. Нина достала его замёрзшими пальцами — неизвестный номер. Скинула вызов и побрела к лифту. Надо было уходить отсюда. Быстрее. Пока не передумала, пока не вернулась на коленях просить прощения за то, в чём не виновата.
В лифте пахло мочой и дешёвым освежителем воздуха. Нина привалилась к холодной стене кабины и закрыла глаза. Всего десять минут назад у неё был дом. Муж. Жизнь, которую она считала своей. А теперь — рюкзак за спиной и впереди ночь в минус пятнадцать.
Подружка Варя согласилась приютить на пару дней. Жила она на другом конце города, в старой хрущёвке, но сейчас это было неважно. Главное — крыша над головой и человек, который не спросит лишнего.
Прошло три недели. Три недели, которые Нина провела на раскладушке у Вари, судорожно просматривая объявления о съёме жилья и хватаясь за любые заказы на фрилансе. Денег катастрофически не хватало — за комнату просили минимум двадцать тысяч, плюс коммуналка, плюс еда.
Сергей не звонил. Ни разу. Будто её и не существовало вовсе.
А потом позвонила Варя — взволнованная, задыхающаяся от смеха:
— Нин, ты не поверишь! Твоя свекровь… Она реально приехала!
Нина сидела в маршрутке, возвращаясь с встречи с очередным потенциальным заказчиком, и почувствовала, как внутри всё сжалось в комок.
— Откуда знаешь?
— Танька, моя соседка, живёт этажом выше твоего дома. Говорит, вчера вечером такая туша вкатилась с чемоданами — еле в лифт влезла! Сергей встречал, руки целовал. Цирк, короче.
Нина отключила звук и уставилась в окно. Значит, свершилось. Светлана Петровна въехала в их квартиру. В её квартиру, которую Нина обустраивала два года — выбирала обои, вешала шторы, расставляла цветы на подоконниках.
Захотелось вернуться. Ворваться туда и устроить скандал. Но зачем? Сергей сделал выбор. И в этом выборе для неё места не нашлось.
Ещё через неделю Варя прибежала домой с такими новостями, что Нина не знала — смеяться или плакать.
— Слушай, это просто эпик! — Варя плюхнулась на диван, скидывая ботинки. — Танька всё рассказала. Твоя свекровь устроила там полный разгром!
— Что случилось?
— Ну, во-первых, она сломала унитаз! — Варя захохотала. — Представляешь? Села на него своей тушей — и он просто треснул! Сергей теперь новый заказывает, денег нет, кредит брать собирается.
Нина молчала. Представляла Сергея, который мечется по квартире с затопленным санузлом, и не чувствовала ничего. Ни злорадства, ни жалости. Просто пустоту.
— Это ещё не всё! — продолжала Варя, утирая слёзы. — Она решила стирку затеять. Накидала туда всё подряд — и бельё, и Серёжины джинсы, и какие-то покрывала. Включила на максимум, насыпала порошка от души. Машинка задымилась и всё — приехала! Сгорела нафиг!
— Серьёзно?
— Танька говорит, Сергей орал на всю квартиру, мать его рыдала, что она не специально, что техника нынче плохая. Вызывали мастера — тот сказал, что перегруз, плюс она какой-то режим неправильный выставила. Короче, замена движка тысяч тридцать стоит. А новую машинку — все пятьдесят.
Нина откинулась на подушки раскладушки. Стиральная машинка — та самая, которую они выбирали вместе в магазине. Сергей тогда шутил, что это инвестиция в их будущее, в детские пелёнки и распашонки. Какое будущее. Какие дети.
— Знаешь, что самое смешное? — Варя наклонилась ближе. — Танька говорит, соседи жалуются. Эта Светлана Петровна музыку громко врубает по вечерам, в подъезде курит, окурки в цветочные горшки бросает. Председатель домкома уже два раза приходил ругаться.
— И что Серёжа?
— А Серёжа твой защищает маменьку. Говорит, что это её дом теперь, и она может делать что хочет. Соседка снизу пригрозила в полицию заявить — у них вода с потолка полилась, когда унитаз треснул. Сергей извинялся, обещал ремонт оплатить.
Нина закрыла глаза. Она прожила в той квартире два года и ни разу не поссорилась с соседями. Поддерживала порядок, здоровалась, помогала бабушке с третьего этажа сумки носить. А теперь там, в её доме, воцарился хаос.
— Варь, а Серёжа… как он? — вырвалось само собой.
Подружка помолчала, потом вздохнула:
— Танька говорит, выглядит плохо. Осунулся, под глазами мешки. На работу перестал нормально ходить — то опаздывает, то вообще не появляется. Мать его доводит, видимо.
Почему-то от этих слов стало ещё тяжелее. Нина думала, что обрадуется, узнав, что Сергей страдает. Что справедливость восторжествовала. Но вместо радости — только щемящая тоска.
— Он звонил тебе? — спросила Варя.
— Нет.
— Совсем?
— Совсем.
Варя покачала головой:
— Придурок. Прости, Нин, но он придурок. Променял тебя на эту… на эту разрушительницу унитазов.
Нина усмехнулась сквозь подступившие слёзы. Разрушительница унитазов. Звучало почти героически.
Ночью она лежала на раскладушке и смотрела в потолок. За окном выл ветер, гнал снег, и казалось, зима никогда не закончится. Телефон лежал рядом — тёмный, молчаливый. Она ждала звонка. Хоть слова. Хоть намёка на то, что Сергей вспоминает о ней.
Но телефон молчал.
А в голове крутилась одна мысль: что будет дальше? Как жить с этой болью, с этой пустотой внутри? Как научиться дышать заново, когда воздух режет лёгкие, как осколки разбитого зеркала?
Ответов не было. Только ночь, только вой метели за окном и тяжёлое, неровное дыхание.
Развод оформили быстро — без скандалов, без дележа имущества. Сергей прислал документы курьером, даже не попытавшись встретиться. Нина расписалась, где нужно, и почувствовала странное облегчение. Всё кончено. Официально, юридически, окончательно.
Варя пыталась поддержать:
— Может, оно и к лучшему? Освободилась от балласта, теперь живи для себя.
Но жить для себя оказалось невыносимо сложно. Город давил — каждая улица напоминала о прошлом, каждое кафе, каждая скамейка в парке. Здесь они гуляли. Тут целовались впервые. Вон в том доме снимали квартиру, пока копили на свою. Воспоминания душили, не давая вдохнуть полной грудью.
А потом позвонила Танька, знакомая Вари. Голос дрожал от возмущения:
— Нина, ты представляешь, что творится? Светлана Петровна своего добилась! Она Серёжу окончательно обработала, говорит ему каждый день: «Разведись, сынок, она тебе не пара. Найдём тебе настоящую жену, хозяйственную». И он согласился! Подал документы сам, всё ускорил!
Нина слушала и чувствовала, как накатывает тошнота. Значит, это была не его воля. Не его решение. Светлана Петровна методично, день за днём, капала ему на мозги, пока не добилась своего. А он — слабак, маменькин сынок — просто сдался.
— Танька говорит, там теперь настоящий кошмар, — продолжала Варя. — Квартира грязная, везде вещи разбросаны. Светлана Петровна готовить не умеет, всё из магазина полуфабрикаты таскает. Сергей похудел килограммов на десять, ходит как привидение. Она его контролирует — зарплату забирает, звонит на работу, проверяет, где он, с кем.
— Хватит, — тихо сказала Нина. — Мне всё равно.
Но это была ложь. Ей не было всё равно. И это бесило больше всего.
Решение уехать пришло неожиданно. Нина листала ленту в соцсетях — бесконечные фотографии счастливых пар, новогодние ёлки, праздничные столы — и наткнулась на объявление. Требовался дизайнер в небольшое рекламное агентство в Сочи. Удалённо, но с возможностью переезда и оформления.
Сочи. Море. Тепло. Город, где её никто не знает, где на каждом углу не торчат призраки прошлого.
Она откликнулась, не особо надеясь. Прошла собеседование по видеосвязи — её портфолио понравилось, предложили попробовать месяц на удалёнке, потом решить вопрос с переездом. Зарплата была не космической, но хватало на жизнь.
Нина купила билет на самолёт через три дня. Варя пыталась отговорить:
— Нин, ты уверена? Это же такой шаг… Бросить всё, уехать за тысячи километров…
— Мне здесь нечего терять, — ответила Нина и поняла, что это правда.
В последний вечер перед отъездом она прошлась по знакомым местам. Постояла у подъезда их дома — бывшего дома. Окна на четвёртом этаже светились тускло. Там, за этими окнами, Сергей доедал покупные пельмени и слушал причитания матери. Там её больше не ждали. Там её вычеркнули, стёрли, забыли.
Нина развернулась и пошла прочь. Снег скрипел под ногами, мороз щипал щёки. Но впереди было тепло. Море. Новая жизнь, которую она построит сама — без оглядки на чужое мнение, без страха быть неудобной.
Самолёт приземлился в Сочи ранним утром. Нина вышла из аэропорта и вдохнула влажный, солёный воздух. Пахло морем, пальмами, свободой. Солнце слепило глаза после московской серости.
Она сняла крошечную студию в Адлере — с видом на море, с балконом, где можно сидеть по утрам с кофе и слушать шум волн. Первую неделю работала как проклятая, обустраивала быт, изучала город. А по вечерам выходила на набережную и просто шла вдоль берега, вслушиваясь в ритм прибоя.
Здесь никто не знал её историю. Никто не спрашивал, почему она одна, почему сбежала. Она была просто Ниной — девушкой, которая пьёт капучино в кафе на набережной, работает за ноутбуком и иногда улыбается незнакомцам.
Через месяц позвонила Варя:
— Слушай, новости хочешь?
— Не особо, — честно призналась Нина.
— Ну всё равно расскажу. Сергей с матерью разругались. Она хотела продать квартиру, чтобы купить домик в деревне, а он отказался. Скандал был страшный. Светлана Петровна собрала вещи и уехала обратно, сказала, что сын её предал.
Нина молчала, глядя на закат над морем. Небо горело розовым и оранжевым, чайки кричали, а волны мерно накатывали на берег.
— Нин, ты слышишь? — забеспокоилась Варя.
— Слышу.
— И что ты думаешь?
Нина закрыла глаза, подставила лицо тёплому ветру.
— Знаешь, Вар… Мне всё равно. Правда. Это его жизнь, его выбор. А у меня теперь своя.
И это была чистая правда. Боль никуда не делась — она ещё долго будет напоминать о себе острыми уколами в самые неожиданные моменты. Но Нина научилась с ней жить. Научилась дышать сквозь неё, идти дальше, строить что-то новое на руинах старого.
Она положила трубку и посмотрела на море. Впереди была ночь, завтра — новый день, новая работа, новые возможности. И никто больше не скажет ей, как жить, кого любить, от чего отказываться.
Она свободна.
