Очередь в кассе «Пятерочки» двигалась с привычной, раздражающей медлительностью. Алина стояла, уставившись в телефон, пытаясь абстрагироваться от унылой атмосферы вечера пятницы. Она составляла список продуктов на ужин, мысленно представляя, как будет готовить что-то вкусное для себя и Максима. Возможно, паста с соусом. Мирная, спокойная картина.
Ее размышления прервал громкий, визгливый голос, знакомый до боли. От этого голоса по коже всегда пробегали мурашки.
— Да что же это такое! Опять не проходит!
Алина вздрогнула и подняла голову. В нескольких шагах от нее, у соседней кассы, стояла ее свекровь, Светлана Петровна. Яркая, кричащая куртка, небрежно накинутая на домашний халат. И в руках — маленькая пластиковая карточка сиреневого цвета. Карта Алины.
У Алины похолодело внутри. Она сунула руку в карман куртки. Пусто. Должно быть, выронила, когда доставала телефон в машине. Или дома, на тумбе. Мысли путались.
— Светлана Петровна? — неуверенно произнесла Алина, подходя ближе.
Свекровь резко обернулась. Ее лицо исказила гримаса злобы. Она не выглядела смущенной или пойманной. Нет. Она была в ярости.
— А! Ты где ходишь?! — прошипела она, размахивая картой перед носом Алины, как уликой. — Карту свою потеряла, а я хотела помочь, купить вам, неблагодарным, чего-то к ужину! А там денег нет! Совсем нет! Позор!
Кассирша, юная девушка, смотрела на них испуганно. Очередь замерла, завороженная бесплатным спектаклем.
— Отдайте, пожалуйста, мою карту, — тихо, но твердо сказала Алина, чувствуя, как у нее горят щеки. Она пыталась протянуть руку, но Светлана Петровна отшатнулась.
— Какую еще карту?! Я всем сейчас покажу, какая ты жена моему сыну! — голос свекрови набрал новую, режущую ухо силу. Он гремел под низкими потолками магазина, приглушая грохот конвейерной ленты. — Денег у тебя нет! На колбасу нет! Может, и Максим мой у тебя голодный ходит?! Я ему сейчас позвоню! Расскажу, как ты его содержешь!
— Вы что, совсем охренели?
Это проскочило у Алины в голове,но сказать она ничего не успела. Свекровь, побагровев от крика, с силой ткнула ее картой в грудь. Пластик больно впился в кожу.
— Находитесь тут, на работу бегаете, а в доме — пусто! Карта пустая! Позорище!
Алина, оглушенная шквалом несправедливости и хамства, автоматически взяла свою карту. Она стояла, сжимая в дрожащих пальцах этот кусочек пластика, чувствуя на себе десятки любопытных, сочувствующих и осуждающих взглядов. В ушах звенело. Она была абсолютно беспомощна перед этим животным, публичным унижением.
Светлана Петровна, фыркнув с видом победительницы, развернулась и пошла к выходу, бросив на прощание через плечо, на всю торговую залу:
— Иди, мужу пожалуйся! Посмотрим, кого он выгонит из дома!
Дверь с громким хлопком захлопнулась за ней. Воцарилась тягостная тишина, нарушаемая только писком сканера. Кассирша смотрела на Алину с жалостью.
— Девушка, вы… вы как?
Алина не ответила. Она развернулась и, почти бегом, пошла к выходу, сжимая карту так, что суставы пальцев побелели. Слезы, которые она сдерживала из последних сил, уже текли по щекам, оставляя соленые дорожки на коже.
Выскочив на прохладный вечерний воздух, она прислонилась к холодной стене здания, пытаясь отдышаться. Сердце колотилось где-то в горле. Руки тряслись. Она достала телефон. Экран расплывался перед глазами. Она нашла номер мужа и нажала кнопку вызова.
Трубку взяли почти сразу.
— Алло, Алиш? Что случилось?
Его голос был спокойным, обыденным. И от этого ее собственная боль казалась ей вдруг преувеличенной, ненастоящей.
— Макс… твоя мать… — она сглотнула ком в горле, пытаясь говорить четче. — Она украла мою карту… в «Пятерочке»… устроила там скандал на весь магазин… кричала, что я плохая жена, что у меня денег нет…
Она ждала возмущения. Поддержки. Хотя бы простого «Какого черта?».
Но в ответ услышала лишь глубокий, усталый вздох.
— Алиша, ну что ты опять… — произнес Максим, и в его голосе послышалось раздражение. — Какая «украла»? Она, наверное, нашла и хотела помочь, купить что-то к ужину. Ну, поругались немного… Ты чего раздула из мухи слона?
Дорога домой слилась в одно сплошное пятно из слез и уличных фонарей. Алина вела машину на автомате, сжимая руль так, будто он был горлом Светланы Петровны. Тот унизительный сценар в магазине снова и снова проигрывался у нее в голове, смешиваясь с равнодушным, раздраженным голосом мужа. «Раздула из мухи слона». Эти слова жгли сильнее, чем оскорбления свекрови.
Она заглушила двигатель в гараже и еще несколько минут сидела в полной тишине, пытаясь унять дрожь в руках и собрать в кулак расползающиеся от обиды мысли. Она хотела не крика, не скандала. Она хотела, чтобы Максим просто обнял ее и сказал: «Я с тобой». Разве это так много?
Квартира встретила ее уютным светом и запахом готовящегося ужина. Максим стоял на кухне, помешивая что-то в кастрюле. Он был в своих застиранных домашних штанах, и вид его широкой, привычной спины на секунду вызвал у Алины прилив слабой надежды. Вот сейчас он обернется, увидит ее заплаканное лицо…
Он обернулся. Его взгляд был спокоен, даже устал.
— Ну что, успокоилась? — произнес он, возвращаясь к своей кастрюле. — Мама позвонила. Она вся в слезах, бедная. Говорит, ты на нее в магазине чуть ли не с кулаками кинулась.
У Алины отвисла челюсть. Комок, который она пыталась сглотнуть в машине, снова встал в горле, холодный и тяжелый.
— Я… на нее с кулаками? — она слышала, как ее голос дрожит от невероятности услышанного. — Максим, ты в своем уме? Она украла мою карту! Она орала на меня при всем честном народе! Я чуть ли не в обморок упала от стыда!
— Алина, хватит, — Максим поставил ложку на стол с таким стуком, что она вздрогнула. — Хватит этого театра! Какая «украла»? Она нашла твою карту на тумбе в прихожей, когда зашла нас проведать. И решила сделать нам приятное — купить продуктов! Она хотела как лучше!
— Как лучше? — Алина засмеялась, и этот смех прозвучал истерично и горько. — Снять с чужой карты деньги без спроса — это «как лучше»? Устроить публичный разнос — это «как лучше»? Ты слышишь себя вообще?
— А ты слышишь себя? — он резко повернулся к ней, и в его глазах, наконец, вспыхнуло раздражение. — Ты говоришь о ней, как о преступнице! Это моя мать! Она одна у меня! Она меня растила, поднимала, на двоих работала! А ты с твоими «правами» и «личными границами»!
— Это не границы, Макс, это элементарное уважение и закон! — Алина подошла к нему вплотную, сжимая в кармане куртки ту самую сиреневую карту. — Представь, что моя мать взяла бы твою карту без спроса и попыталась бы снять с нее деньги! Что бы ты сказал?
— Не переводи стрелки! — отрезал он. — Твоя мать здесь ни при чем! И потом, какая разница, чья карта? Мы же одна семья, нет? Или у нас тут уже все поделено?
Она смотрела на него и не узнавала. Этот человек, который сейчас стоял перед ней с окаменевшим лицом, был не тем мужчиной, за которого она выходила замуж. Тот мужчина защищал ее. Этот — защищал только свою мать.
— Семья? — тихо прошептала она. — Семья — это когда ты заступаешься за жену, когда ее публично унижают. А не когда оправдываешь унижающего.
— Да никто ее не унижал! — взорвался он. — Она сама все это в своей голове придумала! Мама просто немного вспылила, потому что карта не сработала! У нее возраст, нервы! Ты не могла бы просто промолчать, понять и простить?
В соседней комнате послышался шорох, а затем скрипнула дверь. На пороге кухни стояла Светлана Петровна. На ее глазах не было и следа слез, лишь самодовольное, жесткое выражение на лице. Она была в домашних тапочках и халате, словно никогда и не покидала квартиру.
— Максюша, а ты не солил суп? — сладким голосом спросила она, глядя на сына, будто Алины в комнате не существовало.
— Сейчас, мам, — буркнул Максим, тут же отводя взгляд.
Алина посмотрела на мужа, потом на свекровь, застывшую в дверном проеме, как страж у его совести. Она поняла все. В этой войне она была всегда одна. Против них двоих.
Не говоря больше ни слова, она развернулась и вышла из кухни. Она услышала, как Светлана Петровна сказала сыну снисходительным шепотом:
— Ничего, пройдет. Не первая, не последняя истеричка.
Алина закрылась в спальне, прислонилась лбом к прохладной поверхности двери и зажмурилась. Внутри все застыло, превратилось в лед. Слез больше не было. Была только тяжелая, отчетливая ясность.
Ее брак был ошибкой. А муж — чужой человек, который жил в одном доме с ней, но всегда и во всем оставался сыном своей мамы.
Тот вечер и все следующее утро в квартире царила зловещая, гробовая тишина. Алина и Максим перемещались по пространству, как два враждебных призрака, избегая взглядов и разговоров. Светлана Петровна, напротив, вела себя так, будто ничего не произошло. Она громко хлопала дверцами шкафов на кухне, напевала себе под нос и с утра принялась за стирку, демонстративно собирая вещи сына, но игнорируя корзину с бельем Алины.
Алина молча наблюдала за этим из своей спальни. Ледяное спокойствие, пришедшее на смену слезам, не отпускало ее. Она чувствовала себя не живым человеком, а сторонним наблюдателем в чужом спектакле.
Разрушил это затишье звонок в дверь около двух часов дня. Резкий, настойчивый, словно кто-то долбил в дверь не пальцем, а кулаком.
Максим пошел открывать. Алина вышла в коридор как раз в тот момент, когда дверь распахнулась, и на пороге возникли две фигуры. Сестра Максима, Катя, и ее муж Игорь. Катя, худая и вертлявая, с колючим взглядом, сразу набросилась на брата.
— Ну, Макс, доложи обстановку! — проговорила она, не снимая куртки, окидывая квартиру испепеляющим взглядом. — Мама вчера чуть с инфарктом не слегла! Что тут у вас творится?
Игорь, грузный мужчина с бычьей шеей, молча вошел следом, заняв своим телом почти все пространство прихожей. Его присутствие было физически давящим.
— Что творится? — тихо спросила Алина, останавливаясь напротив них. — А то вы уже в курсе, да?
Катя фыркнула, проходя в гостиную, где уже суетливо поднималась с дивана Светлана Петровна, принимая вид забитой жертвы.
— Нам мама все рассказала, — Катя уселась в кресло, как судья на трибуне. — Что ты устроила ей публичный скандал из-за какой-то дурацкой карточки. Позорила ее при всех.
— Она украла мою карту! — голос Алины прозвучал громко и четко, отрезая ложь. — И пыталась снять с нее деньги. А когда это не получилось, обозвала меня дурной женой на весь магазин.
— Алина, ну что за выражения! «Украла»… — Светлана Петровна всплеснула руками, делая большие глаза. — Я же случайно нашла! Хотела помочь вам, детям! А ты… ты набросилась на меня, как фурия!
Ложь была настолько чудовищной и наглой, что у Алины на секунду перехватило дыхание. Она посмотрела на Максима. Он стоял, опустив голову, и молчал. Его молчание было громче любого крика.
— Макс, — в разговор вступил Игорь, его низкий бас пророкотал, как раскат грома. — Ты мужик или кто? Жена твою мать по улице позорит, а ты нос воротишь? Пора бы уже, брат, жену в ежовых рукавицах держать. А то, вижу, распустил ее.
Алина почувствовала, как по ее спине пробежали мурашки. Это был уже не просто семейный спор. Это была атака.
— Вы все с ума сошли? — выдохнула она, переводя взгляд с одного на другого. — Это моя карта. Моя личная собственность. Ее воровать нельзя. Это уголовно наказуемо. Это азы, которые знают даже дети.
— Опять ты за свое! — взвизгнула Катя. — «Мое, мое, мое»! А где твое «наше»? Где забота о семье? О маме? Она же для вас старалась! Могла бы просто карту выбросить, ан нет, пошла покупать!
— Да-да! — подхватила Светлана Петровна. — Я хотела как лучше! А ты… ты даже не пытаешься понять старую женщину! Ты жестокая, Алина!
На Алину смотрели четыре пары глаз. Глаз Кати — злых и полных ненависти. Глаз Игоря — тупых и уверенных в своей правоте. Глаз Светланы Петровны — лживых и полных торжества. И глаза Максима… его она видела мельком. В них было лишь стыд и желание, чтобы все это поскорее закончилось. В его пользу.
Она стояла одна посреди гостиной, как островок в бушующем море безумия. И это море медленно, но верно захлестывало ее, пыталось утопить в своей токсичной лжи.
— Я все поняла, — тихо сказала Алина. Ее голос был ровным, но внутри все пылало. — Поняла, что в этой семье воровать — это «стараться». Поняла, что требовать уважения к себе — это «жестокость». И поняла, что мой муж… — она посмотрела прямо на Максима, — …он не мужчина. Он просто послушный сынок.
Она не стала больше ничего говорить. Развернулась и пошла обратно в спальню. За спиной она услышала возмущенный вздох Кати и басистое ворчание Игоря: «Вот видишь, Макс, до чего дожил? Совсем на шею села».
Дверь спальни закрылась, отсекая этот безумный мир. Алина прислонилась к ней спиной, слушая, как в гостиной нарастает гул «семейного совета», на котором решали, что же делать с этой строптивой невесткой. Она сжала кулаки. Одиночество было оглушительным. Но именно в этой тишине, в этой изоляции, и начало вызревать твердое, стальное решение. С этим мириться было нельзя.
Глухая стена молчания, возведенная между Алиной и остальной квартирой, стала ее единственной защитой. Она не выходила из комнаты, пока не затихали голоса Кати и Игоря, пока не стихали шаги Максима. Она слышала, как хлопнула входная дверь, провожая «судей», и как Светлана Петровна с напускной усталостью в голове говорила сыну: «Ну, слава богу, разобрались. Надеюсь, твоя Алина теперь одумается».
Слова «твоя Алина» резали слух. Она уже не была его Алиной. Она была проблемой, которую нужно было решить, строптивой лошадью, которую требовалось обуздать.
Когда в квартире наконец установилась тревожная тишина, Алина бесшумно выскользнула из спальни. Она не могла оставаться здесь еще одну ночь. Ей нужно было пространство, чтобы подумать. Воздух.
Она быстро набросала в сумку самое необходимое — телефон, зарядку, кошелек, документы. Проходя мимо прихожей, она увидела свою сиреневую карту, все еще лежавшую на тумбе, где она ее оставила после магазина. Безжизненный кусок пластика, ставший причиной войны. Она сунула его в карман джинсов, как улику.
Максим вышел из гостиной. Он выглядел измотанным.
— Ты куда? — спросил он безразлично.
— Подышу, — коротко бросила она, не глядя на него, и вышла за дверь.
Единственным местом, где она могла найти приют, была квартира ее подруги Лены. Та, выслушав обрывки истории по телефону, уже ждала ее с горячим чаем и готовностью выслушать все до конца.
Уютная квартирка Лены с книжными полками до потолка и запахом корицы показалась Алине другим миром. Она сидела на мягком диване, закутавшись в плед, и наконец позволила себе заплакать — не истерично, а тихо, от бессилия и обиды. Она выложила Лене все: сцену в магазине, ночной разговор с Максимом, визит Кати и Игоря.
— Я просто не знаю, что делать, — всхлипнула Алина, вытирая слезы. — Они все против меня. А он… он с ними.
— Дыши, родная, дыши, — Лена гладила ее по спине. — Ты сейчас в шоке. Но ты должна понимать — ты не виновата. Ни в чем. Это они ведут себя как стая дикарей.
Когда первые эмоции улеглись, Алина налила себе еще чаю. Рука автоматически потянулась к телефону. Она разблокировала экран, и ее взгляд упал на иконку смс-сообщений от банка. Обычно она их сразу удаляла, но сейчас, в состоянии стресса, она машинально открыла папку с входящими.
И замерла.
Помимо вчерашнего сообщения об отказе в оплате в «Пятерочке» за 17:48, было еще одно. Отправленное в 17:02.
«Внимание! С карты *ХХХХ произведена попытка снятия наличных в сумме 50 000 руб. в банкомате №… Операция отклонена. По вопросам обращайтесь в контакт-центр банка».
Пятьдесят тысяч.
Не палка колбасы. Не «продукты к ужину». Пятьдесят тысяч рублей.
У Алины перехватило дыхание. Весь воздух из комнаты будто выкачали. Она уставилась на цифры, не веря своим глазам.
— Лен… посмотри, — она протянула подруге телефон дрожащей рукой.
Лена взяла телефон, прочла сообщение, и ее брови поползли вверх.
— Пятьдесят тысяч? Серьезно? — она посмотрела на Алину. — Алина, это же… это уже совсем другая история. Это не «хотела помочь». Это попытка серьезного хищения.
Холодная ясность, которую Алина впервые ощутила вчера в спальне, вернулась, но теперь она была острее, тверже. Это был уже не лед отчаяния, а сталь решимости.
— Лен, я все поняла, — тихо сказала Алина. — Она не просто «вспылила» в магазине. Она пришла туда злая, потому что банкомат не отдал ей мои деньги. Весь ее скандал — это месть за неудачу. Она планировала это.
Она взяла телефон обратно и, не раздумывая, набрала номер горячей линии банка. Пока шли гудки, она мысленно готовилась к разговору. Ей нужно было подтверждение. Официальное.
— Добрый день, — сказала она, когда на том конце взяли трубку. — Меня зовут Алина Сергеевна Колесникова. Вчера с моей карты была попытка несанкционированного снятия крупной суммы в банкомате. Я получила смс-уведомление. Можете вы подтвердить этот факт и предоставить детали?
Девушка-оператор, вежливым и безэмоциональным голосом, попросила подтвердить кодовое слово и паспортные данные. Послышался стук клавиш.
— Да, Алина Сергеевна, такая операция действительно была зарегистрирована вчера, в 17:02 по московскому времени. Попытка снятия 50 000 рублей в банкомате по адресу… Операция была отклонена в связи с недостаточным количеством средств на счете для снятия наличных с учетом комиссии.
Недостаточно средств. Вот оно что. Алина всегда хранила основную часть зарплаты на сберегательном счете, оставляя на текущем лишь сумму на текущие расходы. Ирония судьбы была горькой: ее финансовая грамотность случайно спасла ее деньги от свекрови.
— Спасибо, — механически произнесла Алина и положила трубку.
Она подняла глаза на Лену. В ее взгляде не было больше ни слез, ни растерянности.
— Пятьдесят тысяч, Лена. Она пыталась украсть у меня пятьдесят тысяч. А потом назвала меня дурной женой, потому что у меня «на карте нет денег».
Она встала с дивана, сбросив плед. Внутри все было спокойно и четко. Хаос и боль уступили место холодному, выверенному плану.
— Все, игра окончена. Теперь у меня есть не только моя правда. У меня есть доказательство.
Она посмотрела на свой телефон, как на оружие, которое только что нашла. Следующий шаг был очевиден. Но теперь она сделает его не сломленной жертвой, а собравшейся с силами женщиной, которая знает себе цену. Цену, которая оказалась гораздо выше, чем пятьдесят тысяч рублей.
Алина провела у Лены всю ночь и почти весь следующий день. Она не отвечала на звонки Максима, позволив ему всластье нанервничаться. Ей нужно было это время — чтобы остыть, чтобы продумать каждый шаг, каждое слово. Она больше не была той растерянной женщиной, убежавшей из дома с заплаканными глазами. Теперь у нее был план. И железная воля его исполнить.
Она вернулась домой вечером. Войдя в квартиру, она почувствовала, как воздух в ней стал густым и тяжелым, будто заряженным надвигающейся бурей.
Максим сидел на кухне, перед ним стояла нетронутая чашка чая. Он выглядел уставшим и изможденным. Услышав ее, он поднял голову, и в его глазах мелькнуло странное сочетание облегчения и нового напряжения.
— Алина, ну где ты была? — начал он, и в его голосе слышалась привычная нота упрека, тут же смешанная с усталой попыткой примирения. — Мама волновалась. Я волновался. Давай уже прекратим этот цирк.
Из гостиной, словно тень, возникла Светлана Петровна. Она стояла, скрестив руки на груди, с выражением оскорбленной добродетели на лице.
— Цирк? — тихо, но очень четко произнесла Алина. Она не стала разуваться, оставаясь стоять в прихожей, как чужая, пришедшая на переговоры. — Согласна. Пора закругляться. И ставить в этой истории точку.
Она не спеша прошла на кухню, прошла мимо Максима и поставила свою сумку на стул. Затем повернулась к ним, держа в руках телефон. Она чувствовала, как слегка дрожат пальцы, но голос был твердым и холодным, как лед.
— У меня к вам всего один вопрос, Светлана Петровна, — Алина уставилась прямо на свекровь. — Вы сказали, что хотели купить нам «продуктов к ужину». Так?
Светлана Петровна фыркнула, нервно одергивая полы своего халата.
— Ну, а что еще? Конечно, продуктов! А ты что подумала?
— Я подумала, что на ужин обычно не покупают на пятьдесят тысяч рублей, — мерно проговорила Алина.
Наступила мертвая тишина. Максим перевел взгляд с Алины на мать, на лице у него застыло непонимание. Светлана Петровна побледнела, ее глаза сузились.
— Что за ерунду ты несешь? — попыталась она парировать, но в ее голосе впервые зазвучала неуверенность.
— Ерунду? — Алина подняла телефон и включила экран. — Вчера, в 17:02, за сорок минут до того, как вы устроили свой спектакль в «Пятерочке», с моей карты в банкомате на улице Гагарина была предпринята попытка снять пятьдесят тысяч рублей. Операция была отклонена. Я только что подтвердила эту информацию в официальной службе поддержки банка.
Она сделала паузу, дав этим цифрам повиснуть в воздухе, как приговор.
— Пятьдесят тысяч, Максим. Не колбаса. Не «продукты к ужину». Пятьдесят тысяч рублей. Ваша мать не «хотела помочь». Она пыталась украсть у меня крупную сумму денег. А когда у нее это не получилось, она решила отыграться на мне публично, чтобы оправдать свою неудачу.
Максим вскочил с табуретки. Его лицо исказилось от смятения.
— Что? Какие пятьдесят тысяч? Мама, это правда?
— Да что вы обе на меня смотрите, как на преступницу! — взвизгнула Светлана Петровна, но ее игра была уже слабой и фальшивой. — Это она все выдумала! Наверное, сама снимала и подставляет меня!
— Выдача банкомата и камеры наблюдения — вещь неоспоримая, — холодно парировала Алина. — Это называется «покушение на мошенничество». Статья 159 Уголовного кодекса. Или, как минимум, «самоуправство». Статья 330. Я уже изучила этот вопрос.
Произнеся номера статей, она почувствовала, как обретает над ситуацией полный контроль. Юридические термины действовали на них, как святой вода на нечисть.
— Ты что, с ума сошла?! — прохрипел Максим, глядя на нее с ужасом. — Уголовный кодекс? На мою мать?
— А на мою жену можно орать в магазине, обвиняя в воровстве? — парировала Алина, впервые за долгое время глядя ему прямо в глаза. — Теперь слушайте меня внимательно. У меня есть официальное подтверждение из банка. И я готова идти с ним до конца.
Она перевела взгляд на Светлану Петровну, которая, казалось, съежилась и постарела на десять лет.
— Поэтому вот мой ультиматум. Завтра же, Светлана Петровна, вы собираете свои вещи и возвращаетесь к себе домой. И я не хочу видеть вас здесь без моего личного приглашения. Ни зайти на пять минут, ни «проведать». Никак.
— Алина… — начал Максим.
— Я не закончила, — она резко оборвала его. — Если этого не произойдет, если вы решите, что я блефую, то завтра же, ровно в полдень, я подаю заявление в полицию. Со всеми вытекающими. Со смс, с подтверждением из банка, и со свидетельскими показаниями из «Пятерочки». Я уже поговорила с одной из продавцов, она готова подтвердить ваш скандал.
Это была ложь, но Алина произнесла это с такой ледяной уверенностью, что усомниться в этом было невозможно.
Она посмотрела на мужа.
— Твой выбор, Максим. Или твоя мать мирно уезжает к себе, и мы как-то пытаемся разгрести этот ужас. Или завтра она становится фигурантом уголовного дела. Третьего не дано.
Сказав это, она взяла свою сумку и прошла в спальню, оставив их в оглушительной тишине. За дверью она услышала приглушенный, истеричный всхлип Светланы Петровны и сбивчивый, растерянный голос Максима: «Мам, успокойся… что ты вообще делала?»
Алина прикрыла глаза. Битва была выиграна. Но война за ее брак, как она с горькой ясностью понимала, была безвозвратно проиграна.
Глухая стена, возведенная Алиной в их спальне, казалась единственным прочным сооружением во всем рушащемся мире. Она сидела на краю кровати, не включая свет, и прислушивалась к приглушенным звукам за дверью. Сначала доносились всхлипы и нервный, быстрый шепот Светланы Петровны. Потом — тяжелые, беспокойные шаги Максима. Потом все стихло, сменившись давящей, зловещей тишиной.
Она понимала, что это затишье перед бурей. И буря пришла ровно в полночь, когда дверь в спальню медленно отворилась, пропуская внутрь высокую, сгорбленную фигуру мужа.
Он не смотрел на нее. Он прошел к своему стулу у окна и тяжело опустился на него, уставившись в темноту за стеклом.
— Ну, поздравляю, — его голос прозвучал хрипло и устало. — Ты добилась своего. Мама в истерике. Говорит, умрет от стыда.
Алина ничего не ответила. Она ждала, пока дымовая завеса из ложных обвинений рассеется, и проявится суть.
— Пятьдесят тысяч… — Максим с силой провел рукой по лицу. — Я не верю, что она хотела именно украсть. Наверное, перепутала что-то в банкомате… хотела снять немного, а аппарат глюкнул.
— Не надо, Максим, — тихо, но твердо прервала его Алина. — Не надо меня и саму себя унижать такими оправданиями. Банкоматы так не «глюкают». И ты это прекрасно понимаешь.
Он резко повернулся к ней, и в полумраке она увидела, как в его глазах загорелся знакомый, слепой гнев.
— А что мне понимать?! — он повысил голос, вскакивая со стула. — Что моя жена готова посадить в тюрьму мою родную мать?! Это что за человек? Ты вообще слышишь себя? Она же простая женщина! Она не знала!
— Она знала! — Алина тоже встала, ее собственное спокойствие начало трещать по швам. — Она знала, что карта чужая! Она знала, что вводит чужой пин-код! Она прекрасно понимала, что делает! Или ты считаешь свою мать настолько слабоумной, что она не в состоянии отличить свою карту от чужой?
— Не смей так о ней говорить! — он сделал шаг к ней, сжимая кулаки. — Она одна у меня! Она меня растила, одна тянула! А ты… ты со своими меркантильными расчетами! Твоя какая-то дурацкая карта тебе дороже семьи? Дороже моей матери?
В его словах было столько искреннего, животного убеждения, что Алину на секунду охватило отчаяние. Она билась головой о стену, которую не могла пробить годами.
— Это не про карту, Максим! — крикнула она, и в голосе ее прорвалась вся накопленная боль. — Это про уважение! Про границы! Это про то, что твоя мать может безнаказанно обворовывать и унижать твою жену, а ты становишься в позу и обвиняешь во всем меня! Где ты был, когда она орала на меня в магазине? Где ты был, когда твоя сестра с мужем устроили тут судилище? Ты всегда на ее стороне! Всегда!
— Потому что она не станет шантажировать меня уголовными статьями! — рявкнул он в ответ, его лицо исказила гримаса ярости. — Потому что она моя мать! А ты… — он запнулся, и в его глазах мелькнуло что-то окончательное и бесповоротное, — …а ты, видимо, просто чужая женщина, с которой я когда-то ошибся.
Воздух в комнате застыл. Слова повисли между ними, как нож, вонзенный в самое сердце.
Алина смотрела на него, и вдруг вся злость, все отчаяние разом ушли. Осталась только пустота. Холодная, бездонная и абсолютно ясная.
— Ошибся? — тихо повторила она. Она больше не кричала. Ее голос был ровным и безжизненным, как гладь озера после бури. — Да… видимо, так и есть.
Она медленно обошла кровать и подошла к шкафу. Достала сверху большую дорожную сумку и положила ее на кровать.
— Что ты делаешь? — спросил Максим, и в его тоне впервые за вечер прозвучала тревога.
— Уезжаю, — просто ответила Алина, начиная складывать в сумку свои вещи. — Ты сделал свой выбор. Ты выбрал свою мать. Я тебя больше не задерживаю.
— То есть ты просто возьмешь и уйдешь? После стольких лет? — он смотрел на нее с непониманием, будто она совершала что-то немыслимое.
Алина остановилась и посмотрела на него. В ее взгляде не было ни злобы, ни упрека. Только усталое, окончательное принятие.
— Нет, Максим. Я не «просто уйду». Меня вытолкнули. Ты. И твоя семья. Вы делали это так долго и так упорно, что я просто отойду в сторону, чтобы вы меня окончательно не растоптали. Знаешь, если твоя принципиальность и чувство сыновнего долга дороже женщины, которая любила тебя все эти годы… то, может, тебе и правда не по пути со мной.
Она повернулась к нему спиной и продолжила собирать вещи. Больше не было смысла что-либо говорить. Все было сказано.
Максим стоял посреди комнаты, как вкопанный. Он ждал слез, истерик, угроз. Он был готов к бою. Но он не был готов к этому ледяному, безмолвному достоинству. К этой окончательности.
Он что-то пробормотал, какое-то несвязное «Алина…», но она уже не слушала.
Молчание между ними больше не было стеной. Оно было пропастью. И Алина уже стояла на другом ее краю.
Утро пришло серое и безучастное. Алина провела его в странной, отрешенной тишине. Она методично, без лишних эмоций, собирала свои вещи в спальне, которая за ночь превратилась из убежища в чужое место. Максим куда-то ушел на рассвете, хлопнув дверью. Она слышала, как он что-то грубо бросил матери, та что-то всхлипнула в ответ. Алина не вслушивалась. Ее мир сузился до размеров дорожной сумки.
Она складывала свитера, джинсы, книги. Каждая вещь была молчаливым свидетельством их общей жизни, которая теперь казалась такой далекой и нелепой. Она не плакала. Внутри была лишь огромная, оглушающая пустота.
Ее размышления прервал резкий, настойчивый звонок в дверь. Не дожидаясь, когда она откроет, кто-то начал яростно нажимать на кнопку звонка снова и снова, выводя на нем визгливую, тревожную мелодию.
Алина вздохнула. Она знала, кто это. Война не хотела отпускать ее так просто.
Она открыла дверь. На пороге, как и ожидалось, стояла Катя. Ее лицо было перекошено злобой, глаза горели лихорадочным блеском. За ее спиной маячил хмурый Игорь.
— Ну что, удовлетворена? — с порога прошипела Катя, входя в прихожую без приглашения и окидывая Алину уничтожающим взглядом. — Добилась своего? Семью разрушила, маму в могилу свела?
Алина не ответила. Она отошла назад, давая им войти. Ей было противно даже до них дотрагиваться.
— Ты куда это собралась? — Катя язвительно посмотрела на открытую сумку в спальне. — Реверансы делать, раз устроила такой цирк? Или решила с деньгами смыться, пока Макс в раздумьях?
— У меня свои деньги, Катя. В отличие от твоей мамы, я не ворую, — холодно ответила Алина.
— Ах ты, стерва! — Катя бросилась вперед, ее тонкие пальцы впились в рукав Алины. — Ты еще и оскорбляешь! Ты кто такая, чтобы мою мать оскорблять? Она тебе всю жизнь испоганила, а ты!
— Отстань от меня, — Алина попыталась освободить руку, но Катя вцепилась мертвой хваткой.
— Никуда ты не уйдешь! — кричала та, тряся ее руку. — Сейчас же позвони Максу и снимешь все свои дурацкие обвинения! Скажешь, что это ты все выдумала! Слышишь?
— Пусти меня, Катя, — голос Алины оставался ровным, но внутри все сжалось в тугой комок. Она попыталась оттолкнуть ее, но в этот момент вмешался Игорь.
— Эй, ты, не рыпайся! — его грубая лапища сомкнулась вокруг ее запястья, причиняя боль. Он с силой оттянул ее руку, пытаясь разнять их. — Успокойся, я сказал!
Началась отвратительная, нелепая потасовка. Катя, пользуясь моментом, рванулась к сумке Алины.
— Где телефон? Где эти твои фальшивые доказательства? Удалить все надо!
— Не трогай! — Алина попыталась остановить ее, но Игорь держал ее руку. Она изо всех сил рванулась, ее локоть случайно задел Катю по плечу.
— Аааа! Бьет! Видишь, Игорь, она меня бьет! — завизжала Катя, хотя удар был легким и случайным.
В этот момент раздался оглушительный, яростный стук в стену от соседей. А потом — набатом — пронзительный, непрерывный звук домофона. Кто-то из соседей, услышав дикий крик и грохот, не выдержал и вызвал полицию.
Все замерли. Звонок домофона гудел, словно сигнал тревоги.
Через несколько минут в подъезде послышались тяжелые, быстрые шаги и властный стук в дверь.
— Открывайте! Полиция!
Игорь отпустил руку Алины. Катя отпрянула от сумки, ее злость сменилась испугом. Алина, тяжело дыша, потерла запястье, на котором проступали красные следы от пальцев Игоря.
Она медленно подошла и открыла дверь. На пороге стояли два сотрудника полиции, молодой и более старший, с серьезными, настороженными лицами.
— Что тут у вас происходит? — строго спросил старший, его взгляд скользнул по взволнованным лицам Кати и Игоря, а затем остановился на Алине. — На вас поступила жалоба на шум и возможную драку.
Катя тут же попыталась взять инициативу в свои руки.
— Офицер, это она! — она ткнула пальцем в Алину. — Она набросилась на меня! Хотела избить! Мы просто пришли поговорить!
Алина посмотрела на полицейских. Она посмотрела на свои красные запястья. Она посмотрела на перекошенное злобой лицо Кати и на испуганно-наглую физиономию Игоря. И в этот момент последние остатки сомнений и какой-то странной, отжившей жалости ушли безвозвратно.
Она выпрямила спину. Голос ее был тихим, но абсолютно четким, без единой дрожи. Он резал воздух, как лезвие.
— Нет. Это они напали на меня, когда я собирала вещи, чтобы уйти. Я не желаю ничего объяснять и обсуждать здесь. — Она перевела свой ясный, холодный взгляд на старшего полицейского. — Я хочу написать заявление. По всем фактам. О краже. О мошенничестве. И о нападении.
