— Ты никчёмная клуша! С тобой жить невозможно! — рычал Виктор, швыряя вилку на стол. — Пятнадцать лет коту под хвост!
Лена вздрогнула всем телом, но не обернулась. Она молча продолжала вытирать тарелки старым, выцветшим вафельным полотенцем. Спина была напряжена до предела.
— Ты хоть слышишь меня, курица?!
На кухне пахло дешёвым моющим средством и капустным пирогом, который он даже не попробовал. Старый линолеум под ногами Виктора противно скрипнул. Под столом тощий серый кот Барсик, которого Лена подобрала в подъезде прошлой осенью, глухо зашипел, глядя на хозяина тёмными щелками.
— И тварь эту свою убогую забери! — рявкнул Виктор, делая вид, что хочет пнуть кота.
Барсик метнулся в коридор. Лена сжала полотенце.
Она терпела это почти пятнадцать лет. Пятнадцать лет она была «клушей», «курицей», «недоразумением» и «пустым местом». Она, Лена, с двумя высшими образованиями, когда-то лучший экономист в отделе, покорно ушла на полставки «бумажки перебирать» на дому, чтобы «Витюше было комфортно».
Она содержала эту двухкомнатную хрущёвку в идеальной, звенящей чистоте, штопала его носки и каждый вечер встречала с горячим ужином, который он всё чаще демонстративно отодвигал.
Звонок в дверь прервал назревающую бурю. На пороге стояла Галина Ивановна, мать Виктора.
— О, мамаша. Явилась, — процедил Виктор, демонстративно уходя в комнату и включая телевизор на полную громкость, чтобы гремело на всю квартиру.
Галина Ивановна, сухонькая, но строгая женщина в опрятном пальто, проигнорировала сына. Она прошла прямо на кухню и крепко обняла Лену за плечи.
— Леночка, деточка моя. Опять он?
— Всё в порядке, Галина Ивановна, — тихо ответила Лена, судорожно пытаясь улыбнуться.
— Пирогом пахнет… Золото, а не руки, — свекровь села за стол и положила ладонь на клеёнку. — А этому… этому всё не так. Не в отца пошёл.
Они переглянулись. В этом взгляде было что-то, чего Виктор не знал. Какая-то общая, горькая тайна и молчаливый договор.
Напряжение нарастало недели. Виктор стал приходить далеко за полночь, от него несло чужими, приторно-сладкими духами и алкоголем. Он больше не кричал, а говорил с Леной с ледяным, колючим презрением. Он чего-то ждал.
А в прошлую среду он привёл в дом её.
— Это Света. Знакомься, — бросил он, пока Лена, бледнея, стояла в прихожей в своём стареньком халате. — Она будет здесь жить.
Света, девица с неестественно пухлыми губами и в слишком короткой юбке, несмотря на слякоть, оглядела скромную квартиру с брезгливостью.
— Витюш, ты же говорил, тут ремонт… А тут… совдеп какой-то.
— Лена, собирай вещи, — буднично сказал Виктор, не глядя на жену. — Квартира моя, от отца осталась. Можешь поехать к матери в свою деревню. Даю тебе два часа.
Лена молчала, глядя на грязные следы от ботильонов Светы на чистом полу.
— Что стоишь, как истукан? Я сказал, собирайся! — он схватил её за плечо халата.
— Не трогай её, — раздался с кухни тихий, но стальной голос.
В проёме стояла Галина Ивановна. Она приехала час назад, как они и договаривались с Леной. В руках у неё была чашка с чаем.
Виктор опешил. Он явно не ожидал её здесь увидеть.
— Мама? Ты что тут делаешь? Ты же должна быть на даче!
— Чай пью, — Галина Ивановна сделала маленький глоток из старой чашки в синий горошек. — С пирогом капустным. Очень вкусный. А ты, Витюша, смотрю, наследством отцовским распоряжаешься?
— А тебе какое дело? Квартира моя! Отец мне её оставил! — взвился Виктор.
— Вот тут, сынок, ты сильно ошибаешься, — свекровь улыбнулась одними губами. Это была страшная, холодная улыбка.
Она неторопливо прошла к серванту и достала из сумки потёртую синюю папку с документами.
— Ты забыл, Витюша, что твой отец-покойник, царствие ему небесное, был мужик умный, но выпить любил. И оставил он эту квартиру мне. По дарственной. Чтобы ты её по пьяни не прокутил.
Виктор побелел. Света непонимающе хлопала ресницами.
— Ты… что?
— А я, — Галина Ивановна медленно открыла папку и протянула сыну документ, — три года назад, когда ты первый раз на Лену руку поднял, а потом на коленях ползал, прощения вымаливал… Я в тот же день пошла и всё переписала.
Виктор вцепился в бумагу. Его руки тряслись. Договор дарения. На Елену Андреевну. Его «клушу».
— Ты… ты с ума сошла, старая?! — засипел он. — Отдать квартиру этой… этой никчёмной курице?!
— Этой «никчёмной курице», сынок, ты обязан пятнадцатью годами уюта и борщами, которые жрал в три горла, — отрезала Галина Ивановна, повышая голос. — А я обязана ей тем, что она единственная, кто навещал меня в больнице после операции, пока ты был в «командировках» со всякими… — она брезгливо кивнула на Свету.
Света вдруг всё поняла.
— Витя? Так мы что, на улицу идём? Ты же говорил, это твоё! Ты же говорил, мы её вышвырнем!
Виктор задохнулся от ярости. Он бросился было к Лене, которая всё так же молча стояла у двери, но Галина Ивановна встала между ними.
— Вон, — сказала она. — Оба.
— Я не уйду! Я здесь прописан! — захрипел Виктор.
— А я тебя выпишу, — спокойно ответила Лена, впервые подав голос. Голос был чужой, твёрдый, как лёд. — Как бывшего члена семьи. По суду. Но думаю, ты не захочешь доводить до этого.
Она широко открыла входную дверь, впуская в квартиру сквозняк с лестничной клетки.
— У вас пятнадцать минут на сборы, Виктор. Свои носки забери. Я их больше не штопаю.
Это был конец. Крах. Подлый план Виктора, который, как оказалось, вынашивался годами (он ждал, пока мать «откинется», чтобы выгнать Лену и привести Свету), рухнул о двух женщин, которых он считал глупыми, бессловесными курицами.
Прошло полгода.
Лена заканчивала клеить новые, светлые обои в цветочек.
— Ну вот, смотри, какая красота, — Галина Ивановна смахнула со лба седую прядь. — Сразу дышать легче стало.
— И не говорите, мама, — улыбнулась Лена.
Она похудела, подстриглась и впервые за много лет купила себе не «что подешевле», а то, что нравится. Барсик, отъевшийся и лоснящийся, как барин, спал на новом мягком стуле, купленном специально для него.
За окном моросил холодный ноябрьский дождь, превращаясь в мокрый снег. У автобусной остановки, под сломанным зонтом, отчаянно ругалась пара.
Мужчина, в промокшей до нитки болоньевой куртке, жалко оправдывался перед визгливой крашеной блондинкой, которая тыкала ему пальцем в грудь. Это был Виктор.
Они жили на съёмной квартире-студии на окраине, которую оплачивала Света, устроившаяся администратором в ночной клуб. Виктор работу «искал», но пока безуспешно.
Лена посмотрела на них, потом на свою тёплую, светлую кухню. На кота, на свекровь, которая стала ей роднее матери.
Она спокойно отвернулась от окна и прикрыла штору. Больше не больно. Не обидно.
Только… справедливо.
