— А ты коробки-то не загораживай, Света, проход оставь. И вообще, чего ты встала как соляной столб? Видишь, Ларисе тяжело, у неё спина с молодости слабая, а ты, слава богу, здоровая кобы… женщина крепкая.
Звук захлопнувшейся двери «Газели» прозвучал как выстрел в гулкой тишине осеннего двора. Света медленно выдохнула, глядя на свои руки. Кожа на костяшках обветрилась, ногти коротко острижены — никакого маникюра, только въевшаяся земля и следы от чистки грибов. Она перевела взгляд на свекровь. Галина Петровна стояла на крыльце в своей неизменной стеганой жилетке поверх домашнего халата, поджав губы так плотно, что они превратились в нитку. Рядом, картинно придерживая поясницу, морщилась Лариса.
— Галина Петровна, — голос Светы звучал глухо, но твердо. — Мы договаривались на две сумки. На пару недель, пока у Ларисы ремонт. А это что?
Она кивнула на кузов грузовичка, забитый так, словно кто-то эвакуировал небольшой цыганский табор. Там виднелись тюки с одеждой, разномастные стулья, какая-то свернутая ковровая дорожка, торшер с ободранным абажуром и даже, кажется, старая швейная машинка «Подольск».
— Ой, ну началось! — Лариса закатила глаза, густо подведенные черным карандашом. — Мам, я же говорила? Ей жалко. Ей для родной золовки угла жалко в доме, который, между прочим, мой брат строил!
— Не брат, а мы с братом, — поправила Света, чувствуя, как внутри закипает холодная злость. — И не строил, а перестраивал. На мои декретные и на деньги от продажи гаража моего отца.
Из-за угла дома вышел Вадим. Муж. Он выглядел как человек, который очень хочет стать невидимкой. Втянул голову в плечи, теребил молнию на куртке и старательно смотрел куда-то в район водосточной трубы.
— Вадик, скажи ей! — взвизгнула Лариса. — Скажи своей, что я не на вокзале жить буду! У меня там пыль, грязь, рабочие стены штробят! У меня мигрень от перфоратора!
Вадим кашлянул, бросил быстрый, виноватый взгляд на жену и тут же отвел глаза.
— Свет… ну, правда. Куда ей сейчас? Там же дышать нечем. Пусть поживет. Места же много. Второй этаж пустует.
— Второй этаж не пустует, Вадим, — Света говорила тихо, но отчетливо. — Там у меня сушилка, гладильная и мой рабочий стол. Я там заказы собираю. У меня сезон, ты забыл?
— Подвинешься! — отрезала Галина Петровна, спускаясь с крыльца. Она двигалась на удивление резво для своих семидесяти. — Подумаешь, великая бизнесменша. Тряпки свои перебирает. А Ларисе покой нужен. У неё нервная система истощена после развода.
Света усмехнулась. Развод Ларисы случился пять лет назад. С тех пор «нервная истощенность» сестры мужа проявлялась исключительно в нежелании работать и постоянных долгах, которые периодически гасил Вадим. Из их семейного бюджета.
— Вадик, выгружай, — скомандовала мать. — А ты, Света, иди борщ… тьфу, суп какой-нибудь сообрази. И постельное белье достань, то, которое в цветочек, сатиновое. Лариса синтетику не любит, чешется.
Света не сдвинулась с места. Она смотрела на мужа. Вадим молча подошел к машине и потянул на себя первый тюк.
— Не надо, — сказала Света.
Вадим замер.
— Что «не надо»? — не поняла Галина Петровна.
— Не надо выгружать. Лариса здесь жить не будет.
Повисла тишина. Даже водитель «Газели», скучающий парень в кепке, перестал ковырять в носу и с интересом выглянул в окно.
— Ты… ты что себе позволяешь? — прошипела свекровь, подходя вплотную. Её лицо, испещренное сеткой морщин, пошло красными пятнами. — Ты кого из дома гонишь? Хозяйка выискалась! Да если бы не Вадим, ты бы до сих пор в своей коммуналке сидела!
— В коммуналке, Галина Петровна, у меня было две комнаты, приватизированные, — спокойно парировала Света. — Которые мы продали, чтобы вложиться в этот фундамент. А Вадим в этот момент сидел с кредитом за машину, которую разбил по пьяни. Забыли?
— Ты попрекать меня будешь?! — взвился Вадим, и лицо его пошло той же некрасивой краснотой, что и у матери. — Я пашу как вол! Я этот дом своими руками…
— Твоими руками здесь прибита вагонка в коридоре и установлен котел, который течет второй год, — оборвала его Света. — Всё остальное делали наемные бригады. Которым платила я.
Лариса вдруг перестала держаться за спину, выпрямилась и хищно прищурилась. В её облике проступило что-то рыночное, хабалистое — то, что она обычно прятала за маской «слабой женщины».
— Слышь, ты, королева бензоколонки, — процедила она. — Ты берега не путай. Мама здесь прописана. И Вадик собственник. А я — член семьи. Так что если мы скажем, что я тут живу — я тут живу. А не нравится — чемодан, вокзал и к маме. Ах да, у тебя же нет мамы.
Это был удар ниже пояса. Мамы не стало три года назад, и Лариса прекрасно знала, как Света это переживала.
Света почувствовала, как внутри что-то щелкнуло. Не оборвалось, не разбилось, а именно встало на место. Как будто механизм, который долго буксовал, наконец вошел в пазы. Она посмотрела на этот дом — добротный, двухэтажный, обшитый сайдингом цвета «слоновая кость». На ухоженный участок, где уже были укрыты на зиму розы. На новую баню.
Всё это время она старалась быть хорошей. Удобной. «Сглаживать углы». Терпеть визиты свекрови, которая проверяла кастрюли. Молчать, когда Вадим тайком совал сестре деньги.
— Значит так, — Света сунула руки в карманы джинсов. — Вадим, отойди от машины. Водитель, закрывайте борт.
— Ты ошалела? — выдохнул Вадим.
— Я сказала — закрывайте. Лариса, у тебя есть полчаса, чтобы убраться с моей территории.
— С нашей территории! — взвизгнула свекровь.
— Нет, Галина Петровна. С моей.
Света развернулась и пошла в дом. В прихожей пахло сыростью и старой обувью — Вадим опять не помыл ботинки с вечера. Она прошла в кабинет, открыла сейф, достала папку с документами и вернулась на крыльцо.
Вся троица стояла там же. Лариса уже успела закурить, стряхивая пепел прямо на плитку, которую Света укладывала прошлым летом сама, на коленях.
— Вот, — Света бросила папку на садовый столик. — Читайте. Дарственная.
Вадим схватил бумаги. Его глаза забегали по строчкам.
— Какая дарственная? От кого? — он поднял на жену ошалелый взгляд.
— От твоего отца, Вадим. От Николая Ивановича.
Галина Петровна побледнела так, что стала похожа на полотно.
— Коля… он не мог. Он не мог переписать дом на тебя! Это наш дом!
— Земля, Галина Петровна. Земля принадлежала Николаю Ивановичу. Вы развелись за десять лет до его смерти, делить имущество не стали, он вам оставил квартиру в городе. А этот участок, этот «кусок болота», как вы его называли, остался ему. Помните? Вы еще смеялись, когда мы начали здесь стройку. Говорили: «Дураки, в грязи копаются».
— Но дом-то мы строили в браке! — заорал Вадим. — Половина моя!
— Дом не зарегистрирован как жилое строение, Вадик. По документам это «хозяйственная постройка». А земля — моя. Папа твой, царствие ему небесное, видел, кто за ним ухаживал последние годы, пока вы с мамой и Ларисой делили его пенсию и ждали, когда он «освободит жилплощадь». Он оформил дарственную на землю на меня за месяц до инсульта. Я молчала. Жалела вас. Думала, семья.
Лариса выронила сигарету.
— Ты врешь. Это подделка. Мам, она врет!
— Экспертизу закажешь, — равнодушно бросила Света. — А теперь расклад такой. Вадим, ты можешь остаться. Но с условием: зарплату носишь домой, а не сестре. Кредиты свои платишь сам. И если хоть раз я учую перегар — вылетаешь вслед за родственниками.
Она перевела взгляд на свекровь и золовку.
— А вы — вон. Сейчас же.
— Я в суд подам! — закричала Галина Петровна, хватаясь за сердце (привычный жест, который на Свету больше не действовал). — Я тебя по миру пущу! Сучка!
— Слово не воробей, Галина Петровна, — холодно улыбнулась Света. — Подавайте. Пока будете судиться, Вадим будет жить на улице, потому что я его выпишу завтра же, если он не угомонит вас. У него здесь только временная регистрация, напоминаю.
Вадим стоял, скомкав в руках копию дарственной. Он смотрел на мать, на сестру, на жену. В его глазах читалась паника. Он понимал, что Света не блефует. Он вспомнил, как она методично, месяц за месяцем, вытаскивала их из долговой ямы три года назад. Как она договаривалась с коллекторами. Как она, не жалуясь, таскала мешки с цементом, когда у него «прихватило спину».
Он понял, что она — единственный стержень в этом хаосе. А его мать и сестра — это черная дыра.
— Мам, — хрипло сказал Вадим. — Уезжайте.
— Что?! — Лариса поперхнулась дымом. — Ты предаешь родную кровь ради этой…?
— Уезжайте, я сказал! — рявкнул Вадим так, что вороны сорвались с березы. — Лариса, у тебя есть квартира. Сдаешь комнату студентам — выселяй. Или иди работать. Хватит. Я устал.
Галина Петровна посмотрела на сына долгим, уничтожающим взглядом. Потом плюнула — смачно, прямо на плитку у ног Светы.
— Подкаблучник. Тряпка. Не сын ты мне больше.
Она развернулась и, уже не держась за сердце, бодро пошагала к «Газели». Лариса, подхватив сумку, которую успела вытащить, побежала следом, выкрикивая проклятия.
Грузовик развернулся, подняв фонтан грязных брызг, и выехал за ворота.
Во дворе стало тихо. Только шумел ветер в облетевших яблонях да где-то вдалеке лаяла собака.
Света смотрела на плевок на плитке. Потом перевела взгляд на мужа. Вадим стоял, опустив голову, большой, нелепый, в расстегнутой куртке.
— Ты правда меня выгонишь? — спросил он, не поднимая глаз.
— Если дашь повод — выгоню, — просто ответила она. — Я устала, Вадик. Я смертельно устала тянуть этот воз. Либо мы впрягаемся вместе, либо я еду одна.
— Я понял, — он кивнул. Потом поднял голову, посмотрел на неё — впервые за вечер прямо. — Я… я крыльцо помою сейчас. И котел посмотрю. Там прокладку надо поменять, я купил еще неделю назад, в бардачке лежит.
— Иди меняй, — кивнула Света. — А я пойду работать. Заказ горит.
Она повернулась к дому.
— Свет! — окликнул он её у двери.
Она обернулась.
— А… насчет мамы. Ты серьезно? Больше не пустишь?
Света на секунду задумалась. Вспомнила, как свекровь называла её «бесплодной пустоцветом» за глаза. Как Лариса воровала у неё косметику. Как они обе считали её функции в этом доме чем-то само собой разумеющимся, вроде работы холодильника.
— Больше я ни тебе, ни твоей сестре прислуживать не стану, я вам не служанка, — сказала Света. — И матери твоей тоже. Гости — пожалуйста, по звонку и на пару часов. Хозяйничать — нет.
Она вошла в дом и закрыла за собой дверь. Щелкнул замок.
Света прислонилась спиной к прохладному металлу двери. Ноги дрожали. Сердце колотилось где-то в горле. Она сползла по двери вниз, села на корточки, обхватила колени руками. Хотелось разреветься, но слез не было. Была только гулкая пустота и… облегчение. Огромное, как небо, облегчение.
Она встала, прошла на кухню. Налила стакан воды, выпила залпом. В окно было видно, как Вадим во дворе, неуклюже орудуя шлангом, смывает грязь с плитки. Он тер усердно, с остервенением.
Света включила чайник. Жизнь продолжалась. Просто теперь это была её жизнь.
Прошла неделя.
Света сидела в своем «офисе» на втором этаже. Комната была заставлена стеллажами с товаром — она занималась перепродажей редкой фурнитуры для мебели, дело пыльное, тяжелое, но прибыльное. На столе лежал ноутбук, кипа накладных и кружка с остывшим чаем.
Телефон завибрировал. На экране высветилось: «Лариса». Света сбросила. Через минуту пришло сообщение: «Светка, не будь стервой, дай денег в долг, у мамы давление, лекарства нужны, Вадик трубку не берет».
Света усмехнулась. Вадик трубку не берет, потому что его телефон лежит внизу, на тумбочке, а сам Вадик в подвале перебирает систему отопления. Реально перебирает, а не делает вид. Вчера пришел грязный по уши, уставший, но довольный — нашел причину протечки.
Она набрала ответ: «Рецепт и чек из аптеки пришли — оплачу лекарства напрямую в аптеку. Денег на карту не будет».
Ответ прилетел мгновенно: «Жмотка! Подавись своими деньгами!»
Света заблокировала контакт. Потом подумала и заблокировала свекровь тоже.
Внизу хлопнула входная дверь.
— Свет! — голос Вадима звучал бодро. — Я там это… в магазине был. Купил скумбрию, которую ты любишь. Копченую. И хлеба черного. Спустишься?
Света посмотрела на часы. Время обеда. Желудок предательски заурчал.
— Иду, — крикнула она.
Спускаясь по лестнице, она заметила, что коврик в прихожей лежит ровно, а ботинки Вадима аккуратно стоят на полке. Не идеально, конечно. Один ботинок все равно носком смотрел в сторону, но это был прогресс.
На кухне Вадим уже нарезал рыбу. Газеты расстелил, чтобы клеенку не запачкать.
— Слушай, — начал он, не оборачиваясь. — Там звонили… с работы. Предлагают вахту. На север. Три месяца через один. Деньги хорошие. Я вот думаю… может, рвануть? Кредит быстрее закроем. Да и… тебе спокойнее будет. Без меня.
Света замерла в дверях. Вахта. Это означало, что он бежит. Не от неё, от ситуации. Но с другой стороны, это был поступок мужчины, который хочет решить проблему, а не переложить её на плечи жены.
— А кто снег чистить будет? — спросила она. — Зима на носу.
Вадим обернулся. В руке нож, на пальцах жир от рыбы. Вид растерянный.
— Ну… я договорюсь с соседом, с Петровичем. Заплачу ему вперед.
— А если котел опять встанет?
— Я его перебрал! — обиженно сказал Вадим. — Зуб даю, зиму отходит как часы.
Света подошла к столу, взяла кусок хлеба.
— Подумаем, — сказала она. — Ешь давай. Скумбрия заветрится.
Они ели молча. Это было странное молчание — не тягостное, как раньше, когда каждый прятал камень за пазухой, а рабочее. Конструктивное.
Вдруг в окно постучали.
Света вздрогнула. Неужели вернулись?
Она подошла к окну. За забором стоял участковый, молодой парень с планшетом. Света открыла форточку.
— Светлана Игоревна? Тут заявление на вас поступило. От гражданки Ковалевой Галины Петровны.
Света тяжело вздохнула.
— Что пишет?
— Пишет, что вы незаконно удерживаете имущество её сына, препятствуете проживанию и… — участковый замялся, — нанесли ей моральную травму, выражавшуюся в нецензурной брани и угрозах физической расправы.
Вадим поперхнулся чаем. Он вскочил, подбежал к окну, оттеснив Свету.
— Старлей, привет. Это я, Вадим. Сын этой гражданки. Записывай: мать бредит. Никто её не удерживал, никто не угрожал. Свидетель есть — водитель грузовика, номер найдем если надо. И это… скажи ей, чтоб не позорилась.
Участковый облегченно выдохнул.
— Ну, вы бы разобрались там по-семейному, а? Мне эту писанину в отказные оформлять — полдня работы.
— Разберемся, — буркнул Вадим. — Всё, бывай.
Он захлопнул форточку и повернулся к Свете. Лицо у него было злое.
— Вахта, значит? — переспросил он сам себя. — Нет. Какая к черту вахта. Если я уеду, они тебя сожрут. Я остаюсь.
— Вадим…
— Я остаюсь, Света! — он ударил ладонью по столу. — Я должен это разгрести. Мать совсем берега попутала. Заявление… на родную невестку… позорище.
Света впервые за много лет посмотрела на мужа с уважением. В нем проснулось что-то, что давно спало под слоем инфантильности и маминой опеки. Злость. Нормальная, мужская злость на несправедливость.
— Хорошо, — сказала она. — Оставайся. Но учти: если Лариса появится здесь хоть раз…
— Не появится, — перебил Вадим. — Я замки сегодня сменю. На воротах тоже. И камеру повешу. Ты давно просила.
Он сел, снова взял кусок рыбы, но есть не стал.
— Свет, а правда… отец на тебя землю переписал? Или ты это всё придумала?
Света достала из кармана телефон, открыла фотогалерею.
— Смотри. Фото свидетельства о собственности. Дата — три года назад.
Вадим долго смотрел на экран. Потом приблизил фото.
— Ай да батя… — прошептал он. — Ай да жук. А мне ни слова не сказал.
— Он знал, что ты проболтаешься матери, — сказала Света. — А мать заставила бы его переписать всё на Ларису. «Ларочке нужнее, у Ларочки дети, у Ларочки судьба не сложилась».
— Это точно, — горько усмехнулся Вадим. — У Ларочки всегда всё не слава богу, а виноваты все вокруг. Слушай… а почему ты мне не сказала? Столько времени молчала.
— Боялась, — честно ответила Света. — Боялась, что ты обидишься. Что начнешь делить. Что выберешь их, а не меня.
Вадим помолчал.
— Свет. Правда. Думал, ну мать же, сестра… Родные люди. А они меня как дойную корову использовали. И тебя как прислугу. Глаза открылись, когда она плюнула. Вот тут, — он постучал себя по груди, — как отрезало.
Света подошла к нему сзади, положила руку на плечо. Жесткое, напряженное плечо под фланелевой рубашкой.
— Ладно. Проехали. Ешь рыбу, нам еще работать.
Вечером они сидели в гостиной. Телевизор бормотал что-то невнятное, Света перебирала счета. Вадим возился с пультом от новой видеокамеры, которую собирался монтировать на столб у ворот.
— Свет, — позвал он.
— М?
— А давай забор поменяем? На глухой. Профнастил, метра два с половиной. Чтоб вообще ничего не видно было с улицы.
— Дорого, Вадим. У нас сейчас каждая копейка на счету. Товар закупать надо.
— Я сам сварю. Купим только металл. Я умею, я у Петровича сварочник возьму. По выходным буду делать.
Света посмотрела на него. Он не врал. В его глазах горел огонек энтузиазма — того самого, строительного, который был у него в самом начале, когда они только купили этот участок. До того, как набежали родственники с советами и требованиями.
— Хорошо, — сказала она. — Давай посчитаем металл.
Они просидели до полуночи, чертя схемы и считая погонные метры трубы. Спорили о цвете (Вадим хотел коричневый, Света — серый графит), о толщине листа, о воротах. Это был обычный бытовой спор, но в нем было столько жизни, столько совместности, сколько не было в их браке последние пять лет.
Утром Света вышла на крыльцо. Воздух был морозным, пахло первым снегом. Дорожка была чисто выметена. У ворот Вадим, стоя на стремянке, прикручивал камеру видеонаблюдения.
Увидев жену, он махнул рукой.
— Проверяй! Сейчас приложение тебе на телефон скину. Будешь видеть всех, кто звонит.
Света улыбнулась. Улыбка вышла слабой, но искренней.
Она знала, что это не конец. Будут еще звонки, будут манипуляции, возможно, даже суды, если свекровь решит пойти на принцип. Лариса так просто не отцепится от бесплатной кормушки. Вадима будет иногда «штормить» чувством вины — это неизбежно, слишком глубоко сидят детские установки.
Но главное уже случилось. Граница была проведена. И не по земле, не по кадастровому плану, а в головах.
— Вадим! — крикнула она. — Кофе будешь?
— Буду! — отозвался он, затягивая болт. — Черный, без сахара!
Света пошла на кухню. На столе лежал её телефон. Одно пропущенное от неизвестного номера. И сообщение: «Дочка, не держи зла. Мы погорячились. Может, привезешь Ларисиных детей на выходные? Им на воздухе полезно».
Света хмыкнула. Тактика сменилась. Теперь давят на жалость и внуков (которых, кстати, Света любила, но становиться бесплатной нянькой не собиралась).
Она удалила сообщение не читая до конца.
Налила две чашки кофе. Вышла на крыльцо. Вадим спустился со стремянки, отряхнул руки.
— Ну как? Висит?
— Висит. Ровно вроде.
Он взял чашку, отхлебнул, обжигаясь.
— Знаешь, Свет… Я тут подумал. Гараж ведь у меня большой. Инструмент есть. Может, мне шиномонтажку открыть? Место проходное, трасса рядом. Что я всё на дядю работаю?
Света внимательно посмотрела на мужа. Идея была здравая.
— Бизнес-план напиши, — сказала она деловито. — Посчитай оборудование, налоги, рекламу. Если сойдется — помогу с начальным капиталом. В долг, под проценты.
Вадим поперхнулся кофе, потом рассмеялся.
— Под проценты? Своей жене?
— А как же. У нас рыночные отношения, — она подмигнула, но глаза оставались серьезными. — Чтобы ценил.
— Согласен, — кивнул он. — Справедливо.
Они стояли рядом, плечом к плечу, глядя на серую ленту дороги за воротами. Там, за забором, бушевал мир с его истериками, претензиями и бесконечной гонкой. А здесь, внутри, было тихо. Здесь пахло кофе и будущим. Трудным, сложным, но своим.
— Слушай, — Вадим вдруг стал серьезным. — А фраза эта… про служанку. Ты правда так себя чувствовала?
— Правда, Вадим.
Он помолчал, глядя в кружку.
— Прости. Я… я не замечал. Привык, что ты сильная. Что ты всё тянешь.
— Сильным тоже нужно отдыхать, — сказала Света. — И сильным тоже нужна защита.
— Теперь будет, — твердо сказал он. — Теперь будет.
И Света поверила. Не потому что он сказал красивые слова, а потому что впервые за много лет он стоял не за её спиной, а рядом.
Она допила кофе, поставила чашку на перила.
— Ладно, мечтатель. Иди вари свой забор. А я пошла накладные сводить. Если Лариса приедет…
— Не приедет, — перебил Вадим. — А если приедет — дальше калитки не пройдет. Я сказал.
Света кивнула и пошла в дом. На душе было спокойно. Душа, которая столько лет сворачивалась в тугой комок от обид и несправедливости, начала медленно, осторожно разворачиваться. Как пружина, с которой сняли груз.
Впереди была зима. Долгая, холодная, снежная. Но теперь Света знала: они перезимуют. Обязательно перезимуют.
