Последние три дня слились в один долгий, изматывающий аврал. Даша вышла из лифта, и ноги сами понесли ее к знакомой двери, обещая покой и тишину. Ее собственный угол, ее крепость. Квартира, в которую они с Максимом вкладывали душу, выбирая каждую ручку для шкафа, каждый оттенок краски для стен. Она с наслаждением представляла, как скинет тесные туфли, заварит крепкого чаю и просто посидит в тишине, глядя на огни ночного города за окном. Она вставила ключ в замок, и первая тревожная нота прозвучала тихим, но чужим щелчком. Замок повернулся не так, как обычно, будто кто-то уже пользовался им сегодня. Даша отмахнулась от мысли — наверное, Максим забыл с утра запереть дверь на полный оборот, бывало и такое.
Но стоило ей переступить порог, как ее обдало теплым, влажным воздухом, пахнущим чужим мылом и еще чем-то сладковатым, лекарственным. В прихожей, аккурат на ее любимой скамейке из светлого дерева, висел незнакомый пухлый синий пуховик. А под скамейкой стояли стоптанные замшевые тапочки, которых она видела раньше только в доме свекрови. Из гостиной доносился приглушенный голос диктора, вещающего о политике. Телевизор. Максим его почти никогда не смотрел.
— Макс, ты дома? — крикнула Даша, снимая пальто и с тревогой глядя на чужие вещи.
Из гостиной вышел Максим. Лицо его было странно подтянутым, а взгляд бегал по сторонам, не находя на ней остановки.
— Даш… а я думал, ты позже… — он попытался улыбнуться, но получилось что-то напряженное.
В этот момент из-за его спины появилась Лидия Петровна. Она вытирала руки о маленькое кухонное полотенце, словно была здесь полноправной хозяйкой. На Даше оно висело на крючке возле раковины.
— Дашенька, наконец-то! Мы уж заждались, — голос ее звенел неестественной, натянутой бодростью.
Даша замерла, чувствуя, как пол уходит из-под ног.
— Лидия Петровна? Что вы здесь делаете? — выдавила она, глядя на мужа. Он опустил глаза.
— А живу! — свекровь расправила плечи, и ее взгляд стал твердым, властным. — Жить буду с вами. Вместе, одной семьей. Это ведь так здорово!
Воздух в прихожей сгустился, стал вязким и тяжелым. Даша не могла отвести глаз от тех самых тапочек, которые теперь лежали на ее светлом полу.
— Как… жить? — тихо спросила она, обращаясь к Максиму. — Макс, что это значит?
Он вздохнул, провел рукой по волосам.
— Мама… мама сдала свою квартиру. Срочно. Молодой паре. И ей негде было пока жить. Вот мы и решили… что она поживет у нас. Недолго.
— Сдала? — Даша не верила своим ушам. — А когда вы это успели «решить»? И почему я ничего не знала?
Лидия Петровна шагнула вперед, визуально занимая пространство.
— А зачем тебя беспокоить, золотко? У тебя и так работы выше головы. Мы с сыном все сами уладили. Мужчина в доме — он и должен принимать важные решения. А я тут помогу вам, быт налажу. Посмотрю, как вы живете-поживаете.
Она обвела взглядом прихожую, и ее взгляд на секунду задержался на небольшой царапине на комоде, которую они с Максимом так и не заделали.
— У вас тут, я посмотрю, бардак небольшой, — произнесла она мягко, но так, что каждое слово впилось в кожу как иголка. — Ничего, я за неделю наведу свой порядок. Свой, семейный.
Даша стояла, не в силах пошевелиться. Ее крепость, ее тихая гавань, ее уютное гнездышко было захвачено без единого выстрела. И ее собственный муж стоял в стороне, смотря в пол, как провинившийся школьник. Она чувствовала себя не хозяйкой, а гостьей на пороге собственного дома, в котором уже установились новые, чужие и неотвратимые правила.
Даша провела ночь в странном, поверхностном сне, все время находясь настороже, будто в доме бродил незваный гость. А когда утром будильник прозвенел с обычной назойливостью, на секунду показалось, что вчерашнее — просто дурной сон. Но тут же до нее донесся отдаленный стук посуды на кухне и низкий гул голоса по телевизору, настроенному на федеральный канал. Реальность ударила с новой силой. Она вышла из спальни, и первое, что она увидела в прихожей, — ее любимая ваза, которую она убрала с комода, а на ее месте теперь стояла тяжелая фарфоровая статуэтка казака — неоспоримый символ вкуса Лидии Петровны.
На кухне царил душистый запах готовой каши. Свекровь, уже одетая и причесанная, помешивала что-то в кастрюле.
— Доброе утро, соня! — бросила она Даше через плечо. — Я уж думала, ты до обеда проспишь. Максим-то давно ушел, дела у него, небось, горой. А на пустой желудок какой толк?
Даша молча подошла к шкафчику за своей любимой кружкой с котовом. Она стояла не на своем месте. Переставив несколько чашек, она нашла ее в самом углу.
— Кашу будешь? Гречневую, на молоке, — продолжала Лидия Петровна, не дожидаясь ответа, накладывая порцию в тарелку. — Мужчины это любят. А то я смотрю, у вас тут одни эти быстрые завтраки, хлопья. Пользы никакой, один воздух.
— Я не голодна, — тихо сказала Даша, наливая в свою кружку кипяток для чая.
— Это от того, что неправильно питаешься, — уверенно парировала свекровь. — Организм не понимает, что ему делать. Вот распорядок нужен, правильный. Я Максиму в детстве всегда кашу по утрам варила. Посмотри, какой вырос — умный, здоровый. А ты вся какая-то бледная, измученная.
Даша сжала кружку в руках, чувствуя, как нарастает знакомая смесь ярости и бессилия. Она не бледная, она просто устала. И каша здесь ни при чем. Весь день прошел в том же духе. Даша пыталась работать из дома, но Лидия Петровна будто нарочно находила дела именно в той комнате, где она находилась. То пылесосила в кабинете, громко стукая мебелью, то перетирала пыль на полках, переставляя бумаги и книги. Каждый раз она комментировала это одно и то же:
— Ой, прости, не помешала? Я быстро. Надо же, как пыльно. Ничего, я приберу.
К вечеру, когда вернулся Максим, Даша была на грани. Она поймала его в прихожей, пока он снимал обувь.
— Макс, нам нужно поговорить. Наедине.
Он взглянул на нее усталоми.
— Даш, я только что с работы. Голова раскалывается. Давай потом.
— Нет, не потом! — ее голос дрогнул. — Я не могу так. Она везде. Она мою кружку переставила, мои бумаги переложила! Она мне утром лекцию прочитала о правильном питании!
— Мама просто хочет помочь, — Максим вздохнул и прошел на кухню, где его уже ждал сытный ужин. — Потерпи немного. Она же не навсегда.
— А на сколько? — в отчаянии спросила Даша, следуя за ним. — Ты сказал «недолго». Это сколько? Неделя? Месяц? Год?
Лидия Петровна, стоя у плиты, повернулась к ним. Ее лицо выражало спокойное достоинство.
— Максим, иди ужинай, суп остынет. А ты, Дашенька, не кипятись. Нервы беречь надо. Вон, Иришка моя всегда нервничала, так и здоровья не осталось.
Даша смотрела, как ее муж покорно садится за стол, застеленный не ее любимой клетчатой скатертью, а какой-то новой, с вышитыми гладью розами. Он не смотрел на нее. Он просто устал и выбрал самый легкий путь — путь наименьшего сопротивления. И тут ее взгляд упал на дверь в их с Максимом маленький кабинет, который они использовали как рабочее место и хранилище для важных бумаг. Дверь была приоткрыта, и Даша точно помнила, что утром закрывала ее.
— Лидия Петровна, — голос ее стал тихим и опасным. — Вы были в нашем кабинете?
Свекровь не смутилась ни капли.
— А, да. Искала договор на страхование жизни. Максим же говорил, что оформил, когда ипотеку брали. Надо проверить, все ли правильно сделали, мало ли что. Я же бухгалтер, я в этих бумажках толк знаю.
В воздухе повисла гробовая тишина. Даша смотрела то на мужа, который опустил голову над тарелкой, то на свекровь, смотрящую на нее с спокойной уверенностью человека, который знает, что он в своем праве. В этот момент Даша с абсолютной ясностью поняла: это не визит. Это не помощь. Это оккупация. И первая линия ее обороны была прорвана без единого выстрела.
Прошла неделя. Семь долгих дней, каждый из которых приносил новые, мелкие, но унизительные изменения. Даша научилась молча переставлять свою кружку на привычное место, игнорировать замечания о пользе супа против бутерброда и не реагировать на то, что пульт от телевизора теперь постоянно лежал на тумбочке рядом с креслом свекрови. Она почти перестала разговаривать с Максимом наедине. Их общение свелось к коротким, дежурным фразам при Лидии Петровне. Воздух в квартире стал густым и тягучим, как патока, пропитанный невысказанными обидами и напряженным молчанием. В это утро субботы Даша надеялась выспаться, но ее разбудили голоса на кухне. Не обычный утренний шепот, а низкий, настойчивый голос свекрови и скупые, короткие ответы Максима. Она встала и вышла в коридор, остановившись у приоткрытой двери.
— …и я не понимаю, в чем проблема, — говорила Лидия Петровна. — Я же не для себя, для вас же стараюсь. Чтобы в доме был порядок, не только в шкафах, но и в кошельке. Разве семья не должна вести общий бюджет? Все прозрачно, все честно.
— Мама, у нас и так все прозрачно, — устало ответил Максим.
— Это тебе так кажется. А на самом деле — кто сколько зарабатывает, кто сколько тратит? Я, как бывший бухгалтер, могу вести вашу домашнюю книгу доходов и расходов. Увидите, сколько лишнего уходит. И копить начнете на настоящую, большую квартиру, а не на эти… дизайнерские безделушки.
Даша не выдержала и вошла на кухню. Запахло жареными блинами, но сегодня это не радовало.
— Доброе утро, — сказала она холодно. — Что за разговор о бюджете?
Лидия Петровна обернулась, ее лицо озарила сладкая улыбка.
— А, Дашенька, просыпайся! Мы тут с сыном планы строим. Я предлагаю, для удобства, начать вести общую кассу. Я буду следить, учитывать. Вам же легче будет. Ты вся в работе, тебе не до мелочей.
— Наши финансы… наши деньги — это не мелочи, Лидия Петровна, — чуть не сорвалась Даша, но поймала себя. — И это наше личное дело.
— Личное? — свекровь подняла брови с наигнутым удивлением. — А разве вы не семья? В семье не должно быть секретов. Особенно денежных. Максим, поддерни мать, разве я не права?
Максим, не глядя на жену, уставился в свою тарелку с блинами. Он помялся несколько секунд, и Даша с ужасом увидела, как его плечи опускаются под невидимым грузом.
— Может… может, мама и правда, — тихо и очень нерешительно произнес он. — Может, и правда, лучше копить будем? Все в одном месте… под контролем.
У Даши похолодело внутри. Это была не просто свекровь со своими закидонами. Это был сговор. Мягкий, нерешительный, но предательский.
— Я не согласна, — четко сказала она. — Никаких общих касс.
Она развернулась и ушла в ванную, захлопнув дверь. Сердце колотилось где-то в горле. Она умылась, стараясь привести в порядок и мысли. Выйдя обратно, она направилась в спальню. Проходя мимо кухни, она замерла. Дверь была приоткрыта, и из нее доносился голос Лидии Петровны, тихий, без той сладковатой нотки, жесткий и уверенный.
— …она тебя до нитки обчистит, я чувствую. Все эти ее дизайнерские штучки, эти дорогие чаи… Ты должен думать о будущем, о настоящей семье. О детях! Деньги нужно хранить в надежном месте. У меня, например. Я сохраню, приумножу. А то смотри — зарабатывает меньше, а тратит кто знает сколько.
Даша прислонилась к стене, чувствуя, как по спине бегут мурашки. Это было уже не просто вмешательство. Это была программа уничтожения. Ее представляли вороватой мотовкой, угрозой для благополучия сына. Она не стала врываться на кухню. Она тихо прошла в кабинет, села за компьютер и запустила браузер. Дрожащими пальцами она открыла сайт их банка. У них был общий счет, на который они вдвоем откладывали на погашение ипотеки досрочно. Это была их общая цель, их маленькая финансовая крепость. Она ввела логин и пароль. Сервис загрузился. Даша щелкнула на вкладку с их совместным счетом. И замерла. Вместо привычной суммы, которая копилась месяцами, на экране красовалась жалкая, почти нулевая цифра. Недостаточно даже для оплаты коммунальных услуг. Она не поверила своим глазам. Обновила страницу. Цифра не изменилась. Даша встала и, не помня себя, вышла из кабинета. Максим как раз шел по коридору.
— Макс, — ее голос был хриплым шепотом. — Где деньги? С нашего общего счета. Куда они делись?
Он остановился, и на его лице она увидела то, что боялась увидеть — вину и страх.
— Я… я перевел их, — тихо сказал он, отводя взгляд.
— Куда? — прошептала она.
— Маме. На ее счет. Она… она сказала, что это надежнее. Что она сможет их лучше инвестировать. Для нашей же будущей квартиры.
Даша почувствовала, как пол уходит из-под ног. Их общие деньги, их планы, их доверие — все это было так просто, одним движением, переведено на счет ее матери. Их финансовая крепость пала без боя, потому что комендант сам открыл ворота захватчику.
Тишина, повисшая после признания Максима, была густой и звенящей. Даша смотрела на него, не в силах вымолвить слово. Она видела только его испуганные, бегающие глаза и губы, которые что-то шептали, оправдывались, но до нее доносился лишь сплошной гул в ушах. А потом этот гул прорвался наружу.
— Ты… перевел… ВСЕ? — ее голос, сначала тихий, на последнем слове сорвался на крик. Она не узнавала саму себя. — Наши общие деньги? Нашу ипотеку? Ты отдал их ей, даже не спросив меня?
Максим попятился, наткнулся на косяк двери в гостиную.
— Даша, успокойся… Мама просто… она лучше разбирается в инвестициях… Это же для нас, для нашего будущего! — он говорил торопливо, путано, видимо, сам понимая всю абсурдность своих слов.
Из гостиной появилась Лидия Петровна. Она стояла, подбоченясь, ее лицо было каменной маской спокойствия и превосходства.
— Дашенька, не кричи. На кухне посуда звенит от твоего визга. Какие деньги? Какая ипотека? Речь идет о сохранности семейного капитала. О будущем моего сына.
— Будущего не будет! — выкрикнула Даша, поворачиваясь к ней. Вся ярость, все унижение последних недель вырвались наружу единым потоком. — Вы вломились в мой дом! Вы переставляете мои вещи! А теперь вы украли наши деньги! Отдайте их немедленно!
— Никто ничего не крал, — холодно парировала свекровь. — Я спасаю сына от вас обоих. От твоей безответственности и от его мягкотелости. Ты — ветреница, карьеристка, которой нужны только его деньги на твой идеальный, бездушный ремонт! А он — трудяга, который не видит, как его обдирают. Эти деньги — его страховка. От тебя.
Каждое слово било точно в цель. Даша почувствовала, как земля уходит из-под ног. Она посмотрела на Максима, ища поддержки, защиты, хоть какого-то намека на то, что он ее муж и он на ее стороне.
— Максим! — простонала она. — Скажи что-нибудь! Защити меня! Защити нас!
Максим стоял, опустив голову. Его руки беспомощно повисли вдоль тела. Он сглотнул.
— Может… может, мама и права… — он произнес это так тихо, что было едва слышно, но для Даши это прозвучало как взрыв. — Ты живешь только своей работой… Тебе нужны только мои деньги… на твои проекты… Ты даже ужин забываешь приготовить…
Это было последней каплей. Предательство было полным и окончательным. Он не просто молчал. Он перешел на сторону врага. Он видел ее врагом. В этот момент настойчиво зазвонил мобильный телефон Лидии Петровны, лежавший на столе в гостиной. Она, не сводя с Даши спокойного, торжествующего взгляда, поднесла трубку к уху.
— Ирочка, — сказала она, и в голосе ее появились фальшивые нотки усталости. — Не мешай, доченька. У нас тут семейный совет. У Максима проблемы с женой.
Услышав это, Даша окончательно потеряла контроль. Она увидела себя со стороны: униженную, преданную, ограбленную, а теперь еще и оклеветанную перед всей его семьей. Ее взгляд упал на ту самую фарфоровую статуэтку казака, которая стояла на комоде вместо ее вазы. Символ победы Лидии Петровны. Она рванулась вперед, схватила тяжелую статуэтку и изо всех сил швырнула ее об пол. Грохот разбивающегося фарфора оглушил всех. По полу во все стороны разлетелись белые осколки.
— ВОН ИЗ МОЕГО ДОМА! — закричала она, и в голосе ее стояли слезы ярости и отчаяния. — ВОН ОТСЮДА! ВЫ ОБА! УБИРАЙТЕСЬ!
Она стояла, тяжело дыша, над осколками своего прежнего спокойствия, своего брака, своей жизни. Максим смотрел на нее с ужасом. Лидия Петровна, наконец, потеряла маску спокойствия, ее лицо исказилось от гнева. В трубке телефона, валявшегося на столе, испуганно пищал голос Иры: «Мама? Мама! Что там происходит?» Но было уже поздно. Война была объявлена открыто. И первый выстрел прозвучал.
Грохот разбитого фарфора еще стоял в ушах, когда Максим, не говоря ни слова, развернулся, прошел в спальню и через минуту вышел с наскоро собранным рюкзаком. Дверь за ним захлопнулась с тихим, но окончательным щелчком. Он не смотрел ни на мать, ни на жену. Он просто бежал.В квартире воцарилась мертвая тишина, тяжелая и густая, как вата. Даша стояла среди осколков, дрожа всем телом. Ярость уходила, оставляя после себя леденящую пустоту и стыд за свою несдержанность. Лидия Петровна первой нарушила молчание. Она медленно, с гордым видом, прошла на кухню и вернулась с веником и совком. Не говоря ни слова, она начала методично подметать осколки, ее движения были точными и безжалостными. Каждый взмах веником будто подметал и кусочки их былой, хоть и хрупкой, но мирной жизни.
— Мой первый муж тоже бывал вспыльчив, — вдруг произнесла она, не глядя на Дашу. — Пока я не объяснила ему, как в этой семье принято вести себя с женщинами.
Даша не ответила. Она повернулась и ушла в спальню, заперла дверь. Весь вечер и всю ночь она просидела на кровати, прислушиваясь к звукам в квартире. Шаги свекрови, скрип крана, голос диктора из телевизора. Все было как обычно, только Максима не было. И это «как обычно» было теперь невыносимым. На следующее утро Даша вышла из комнаты, чувству себя выжатой. Лидия Петровна, как ни в чем не бывало, сидела на кухне и пила чай. Она молча кивнула Даше в ответ на ее появление. Война перешла в позиционную фазу. Ледяное перемирие. Так прошло два дня. Даша работала из дома, выходя из комнаты только по необходимости. Они с свекровью избегали даже взглядов. Атмосфера напоминала хрупкий лед, которая вот-вот треснет.
На третий день вечером раздался звонок в дверь. Лидия Петровна, выглянув в глазок, фыркнула и открыла. На пороге стояла Ира. В руках она держала пластиковый контейнер с чем-то домашним.
— Привет, мам. Привет, Даша, — бросила она, проходя внутрь и оглядывая обстановку. Ее взгляд скользнул по пустому месту на комоде, где раньше стоял казак. — Завезла вам пирожков. Картошка с грибами.
— Ой, Ирочка, родная, — голос Лидии Петровны снова стал слащавым. — А мы тут… знаешь, небольшие разногласия. Максим на недельку уехал, проект срочный.
Ира ничего не ответила. Она поставила контейнер на стол и села на стул, развалившись, с видом человека, который пришел надолго и без особой цели. Она болтала о своей новой подработке, о подруге, о том, что видела вещий сон. Даша молча сидела напротив, чувствуя себя лишней на этом странном семейном совете без семьи. Позже, когда Лидия Петровна ушла в свою комнату смотреть сериал, Даша решила налить себе воды. Ночь была глухой, и в квартире царила тишина. Войдя на кухню, она увидела, что свет на балконе включен. Через открытую балконную дверь тянуло холодом и сигаретным дымом. Ира стояла, прислонившись к перилам, и курила, глядя в темноту.
— Можно? — тихо спросила Даша, показывая на кран.
— Да без вопросов, — Ира обернулась, ее лицо в свете из кухни казалось усталым. — У тебя тут, я смотрю, весело.
Даша налила воды, но не уходила. Что-то в позе Иры, в ее отстраненном наблюдении, заставляло задержаться.
— Извини за маму, — вдруг сказала Ира, выпуская струйку дыма в морозный воздух. — Она не злая. Она просто до паники боится остаться одной и без гроша. Старость, знаешь ли. Ее собственная мама точно так же поступила когда-то с моим отцом. Отобрала все деньги, контролировала каждый шаг. Говорила, что спасает семью. Это у них, видимо, по женской линии передается. Болезнь такая.
Она говорила спокойно, без осуждения, просто констатируя факт. И в этих простых словах для Даши вдруг сложился пазл. Это не было лично против нее. Это была давняя, родовая программа, сработавшая по знакомому сценарию. Ира потушила окурок и, проходя мимо Даши в кухню, на секунду остановилась.
— Не ведись на ее провокации. Она мастер по части таких игр. А Максим… Ну, Максим всегда был ее любимым проектом. И он слишком привык быть успешным проектом, чтобы ей перечить.
Она ушла в гостиную, оставив Дашу одну на кухне с кружкой холодной воды и с новыми, тревожными мыслями. Враг обрел черты, мотивы, историю. И от этого стало не легче, а только страшнее. Потому что теперь это была не просто свекровь-монстр. Это была система. Система, которую не сломать разбитой вазой.
Прошло несколько дней после визита Иры. Ее слова о страхе свекрови и семейной болезни витали в воздухе, но не приносили облегчения. Понимание мотивов не возвращало денег и не выселяло непрошеную гостью из дома. Даша чувствовала себя в ловушке, стенки которой медленно, но верно сжимались. Однажды утром Лидия Петровна собралась на улицу, объявив, что идет на встречу с подругой. Дверь за ней закрылась, и в квартире воцарилась редкая, драгоценная тишина. Даша вздохнула с облегчением и попыталась погрузиться в работу, но мысли путались.
Через час раздался звонок в дверь. Даша вздрогнула, подумав, что свекровь что-то забыла. Но в глазке она увидела Иру. Та стояла, засунув руки в карманы потрепанной куртки, и смотрела прямо на дверь, словно знала, что за ней наблюдают.
Даша открыла.
—Привет, — Ира переступила порог. — Мамы нет?
—Нет, ушла.
—Хорошо.
Ира прошла в гостиную, не снимая куртку. Ее поведение было не таким, как в прошлый раз. Не было разваленной позы, болтовни ни о чем. Она была собранной и серьезной.
— Слушай, Даша, я в прошлый раз тебе кое-что намекнула. А сейчас пришла показать, — она достала из кармана свой простенький телефон, несколько раз ткнула в экран и протянула его Даше. — Смотри.
На экране была фотография документа. Ясно читалось крупное название: «Договор купли-продажи квартиры». Адрес совпадал с адресом квартиры Лидии Петровны. В графе «Продавец» стояла ее подпись. А в графе «Покупатель» — какие-то незнакомые люди. И дата. Дата была за две недели до ее внезапного появления на пороге.
Даша медленно подняла глаза на Иру, не в силах вымолвить ни слова. В ушах снова зашумело, как в тот вечер, когда она увидела пустой счет.
— Она… продала? — наконец прошептала она. — Но она сказала, что сдала…
—Она соврала, — коротко сказала Ира, забирая телефон. — Она все всегда переиначивает, если это выгодно. Она не сдала, а продала. Быстро, почти за бесценок, но за наличные. Все эти деньги она положила на вклад в банке. На имя брата. Но с условием, что распорядителем, то есть тем, кто может ими командовать, является она. Получается, Максим как бы владелец, но мама — единственная, кто может этими деньгами вертеть.
Даша опустилась на стул. Пазл сложился окончательно, открыв уродливую, пугающую картину.
— Зачем?.. Зачем ты мне это рассказываешь? — спросила она, глядя на Иру. — Ведь она твоя мать.
Ира усмехнулась, но в ее глазах не было веселья.
— А что, по-твоему, она ко мне по-другому относилась? Меня она всегда считала дурой и неудачницей. А Максима — своим золотым ребенком, своей главной жизненной победой. Но он на самом деле ее заложник. А я… я всегда была свободна. Мне просто надоело быть зрителем в этом вечном цирке. Надоело смотреть, как она ломает жизни, прикрываясь заботой.
Она подошла к книжному стеллажу, где в самом низу лежали старые фотоальбомы и папки с документами.
— А теперь давай поищем кое-что еще. Она любит все записывать. По старой бухгалтерской привычке.
Ира стала листать одну из папок, вытащенных из-под стопки книг. Это была не семейная папка, а какая-то старая, с выцветшей надписью «Домовая». Ира просматривала пожелтевшие листы, исписанные аккуратным почерком.
— Вот, смотри, — она протянула Даше раскрытый блокнот. — Ее «ведомость добра».
Даша стала читать. Это была таблица. В одной колонке — даты и поводы: «День рождения Максима (30 лет) — подарок», «Новый год — помощь», «На ремонт». В другой колонке — суммы. Суммы, которые Лидия Петровна якобы подарила или одолжила им за последние годы. Но они были завышены. В два, а то и в три раза. Подарок на день рождения, который на самом деле стоил пять тысяч, был оценен в пятнадцать. Деньги на мелкий ремонт, которые они тут же вернули, были записаны как безвозмездная помощь.
— Она… она вела учет? Каждой копейке? — Даша с отвращением отодвинула блокнот.
—Она бухгалтер, — пожала плечами Ира. — Она всегда все считает. И всегда в свою пользу. Это ее оружие. Она копит эти мнимые долги, чтобы в нужный момент предъявить счет. Чтобы все были у нее в долгу. Чтобы все чувствовали себя обязанными.
Даша сидела, глядя на этот блокнот, на телефон с фотографией договора. У нее было все. Все доказательства обмана, манипуляций, расчета. Но вместо торжества она чувствовала лишь ледяную пустоту. Вся эта подлость была так тщательно спланирована, так хладнокровно исполнена.
— Что же мне теперь делать? — тихо спросила она, больше у самой себя.
—Бороться, — так же тихо ответила Ира. — Но бить наверняка. У тебя теперь есть козыри. Используй их.
Тишина в квартире после ухода Иры была звенящей. Даша сидела за столом, перед ней лежали распечатанная фотография договора и раскрытый потрепанный блокнот. Они казались ей не бумагами, а оружием, тяжелым и холодным. Она перечитывала столбцы мнимых долгов, вглядывалась в подпись свекрови под договором купли-продажи, и поначалу горячая ярость сменялась леденящим спокойствием. Решение пришло само собой — тихое, неотвратимое. Она послала Максиму короткое сообщение: «Приезжай. Сегодня. Окончательный разговор. Без твоей матери». Ответ пришел через полчаса: «Хорошо. Буду вечером». Лидия Петровна вернулась домой ближе к шести, наполняя квартиру шуршанием пакетов и запахом дешевого парфюма.
—Ужинать будешь? — бросила она Даше, как ни в чем не бывало.
—Нет, — коротко ответила та. — Максим приедет. Нам нужно поговорить.
Свекровь насторожилась,ее глаза сузились.
—О чем это?
—О семье, — сказала Даша, глядя ей прямо в глаза. — О деньгах. О будущем.
Она ушла в спальню и заперлась, оставив Лидию Петровну на кухне в нервном, предгрозовом ожидании.
Максим приехал около восьми. Он вошел несмело, выглядел уставшим и помятым.
—Даш, я…
—Садись, — прервала его жена. Ее голос был ровным, без эмоций. Она указала на стул в гостиной. Сама села напротив. Лидия Петровна стояла в дверях кухни, скрестив руки на груди, излучая молчаливое презрение.
Даша не стала тянуть. Она взяла со стола листок с фотографией договора и протянула его Максиму.
—Твоя мама не сдала свою квартиру. Она ее продала. Быстро и за наличные. Еще до того, как появилась на нашем пороге.
Максим взял листок, его глаза бегали по строчкам. Он медленно поднимал голову, смотря то на мать, то на жену.
—Мама? Это правда?
Лидия Петровна фыркнула.
—Ну и что? Продала. Деньги нужны были. Я имею право!
—И эти деньги, — продолжила Даша своим стальным, ровным голосом, — ты положил на вклад на мое имя! — выкрикнула Лидия Петровна. — Я для тебя же старалась!
—На твое имя, — поправила ее Даша. — Но с условием, что единственной, кто может распоряжаться ими, является она. Ты — номинальный владелец. Она — полновластная хозяйка твоих же денег. И наших общих, которые ты ей перевел.
Она взяла со стола блокнот и швырнула его на колени мужу.
—А это — твоя мама вела бухгалтерию нашей с тобой жизни. Посмотри, сколько мы ей должны. Каждый подарок, каждую копейку она оценила и записала. Завысив суммы в два, а то и в три раза. Она копила на нас это досье, Максим. Чтобы мы всегда были у нее в долгу.
Максим листал блокнот, и его лицо становилось все бледнее. Руки дрожали.
—Это… это что такое? День рождения… мы же…
—Она все записала, — тихо сказала Даша. — Она все просчитала. Еще тогда. Она не помогала. Она инвестировала. В наше с тобое чувство вины.
Лидия Петровна увидела, что сын не встает на ее защиту, не оправдывается. Ее маска начала трещать.
—Я все это делала ради тебя! — ее голос сорвался на крик. — Чтобы она тебя до нитки не обобрала! Чтобы у тебя было будущее! Ты мой сын! Ты мой!
Максим медленно поднял на нее глаза. И в этих глазах не было ни любви, ни обожания, ни даже усталости. Там был ужас. И горькое, беспощадное разочарование.
—Мама… — его голос был хриплым шепотом. — Ты… ты украла у меня не деньги. Ты украла у меня доверие к жене. Ты украла у меня веру в нашу семью. Ты вломилась в мой дом и устроила здесь ад, думая, что спасаешь меня.
Он встал, отшвырнув блокнот в сторону.
—Ты должна уехать. Сегодня. Сейчас.
В комнате повисла мертвая тишина. Лидия Петровна смотрела на сына, и ее уверенность, ее властность наконец рухнули, обнажив испуганное, постаревшее лицо одинокой женщины.
—Максим… сынок… — попыталась она что-то сказать, но слова застряли в горле.
— Я помогу тебе собрать вещи, — безразличным тоном сказал Максим и вышел в коридор.
Час спустя чемоданы Лидии Петровны стояли в прихожей. Она молча, не глядя ни на кого, надела пальто. Максим открыл ей дверь.
—Я позвоню Ире. Ты поживешь у нее, — сказал он, не как просьбу, а как констатацию факта.
Она вышла, не обернувшись. Дверь закрылась. Даша и Максим остались одни в опустевшей, неестественно тихой квартире. Пыль все еще стлалась в луче света от торшера над тем местом на полу, где неделю назад лежали осколки фарфорового казака. Они стояли в разных концах гостиной, не в силах посмотреть друг на друга, не в силах произнести ни слова. Война закончилась. Поле боя осталось за ними. Но пахло оно не победой, а пеплом. И вопрос о том, что же они будут делать с этой выжженной землей, висел в воздухе, тяжелый и безответный. Их тихая гавань лежала в руинах, и чтобы ее восстановить, нужны были силы, которых у них больше не оставалось.
