— А ты чего стоишь, как три рубля одной бумажкой? Проходи, Светочка, не стесняйся. У Ирины коридор, конечно, не танцпол, но чемодан твой влезет. Пни его ногой в угол, там все равно пыль веками лежит.
Ирина замерла с ключами в руке, не успев даже закрыть входную дверь. В её собственной прихожей, пахнущей дождем и усталостью после рабочей смены, происходила какая-то сюрреалистичная оккупация. Свекровь, Нина Петровна, женщина грузная, с лицом, напоминавшим сдобную булку, которую забыли в печи и она слегка пригорела по краям (от вечного недовольства), уже по-хозяйски вешала свой плащ на крючок. Рядом переминалась с ноги на ногу девица лет двадцати — тощая, с острым носом и взглядом побитой собаки.
— Нина Петровна, — голос Ирины прозвучал ровно, хотя внутри натянулась струна. — А что происходит? Мы вроде бы не договаривались о гостях. И Олег в рейсе, вы же знаете.
Свекровь обернулась, поправляя тяжелую брошь на груди, которая оттягивала ворот кофты.
— Ой, Ира, ну что ты начинаешь с порога? «Не договаривались». Разве с родней надо договариваться? Это Света. Внучатая племянница моей троюродной сестры из Сызрани. Ей поступать надо, в общежитии клопы, а снимать нынче — цены видела? У тебя трешка, углы пустые эхом гуляют.
Ирина медленно сняла туфли. Ноги гудели. Работа логистом в крупной транспортной компании выматывала, и меньше всего сейчас хотелось решать ребусы с родственниками из Сызрани.
— Нина Петровна, — Ирина прошла на кухню, не приглашая гостей следовать за собой, но те, разумеется, поплелись хвостом. — У меня не гостиница. И не благотворительный фонд. Света может переночевать одну ночь, если у неё есть обратный билет. Жить она здесь не будет.
Девица Света шмыгнула носом и вжала голову в плечи. Нина Петровна, напротив, расправила плечи, заняв собой полкухни. Она не стала переставлять сахарницу или критиковать шторы — она сделала хуже. Она открыла холодильник.
— Пусто, — констатировала свекровь с трагическим вздохом. — Света, ты видишь? У работающей женщины в холодильнике мышь повесилась. Ни супа, ни котлет. Ладно, доставай нашу колбасу. Ир, хлеб-то хоть есть? Или тоже дефицит?
— Я ужинаю на работе, — отрезала Ирина, наливая себе стакан воды. — Нина Петровна, я серьезно. Завтра утром Света уезжает. Или ищет хостел.
— Ты посмотри на неё, — свекровь повернулась к Свете, словно приглашая ту в свидетели обвинения. — Ей жалко. Человеку угол нужен, чтобы жизнь устроить, а ей метра жалко. Это, Светочка, городская черствость. Здесь люди друг друга не видят, только метры квадратные считают.
Ирина молча смотрела, как свекровь режет принесенную с собой дешевую, резко пахнущую чесноком колбасу прямо на столешнице, игнорируя разделочную доску. Это было мелкое варварство, от которого сводило зубы.
— Олег вернется через неделю, — сказала Ирина. — Если он узнает, что здесь табор…
— А что Олег? — перебила Нина Петровна, хищно откусывая бутерброд. — Олег — сын своей матери. Он никогда родню на улице не бросит. Это ты у нас… индивидуалистка. Все «мое», «мое». А жизнь, Ира, она круглая. Сегодня ты на коне, а завтра…
— А завтра Света найдет хостел, — закончила Ирина и вышла из кухни.
Ночь прошла в кошмаре. Света храпела в гостиной так, что дрожали стекла в серванте. Нина Петровна, постелившая себе там же на раскладном кресле, всю ночь ходила пить воду, громко шаркая тапками и вздыхая так, будто несла на плечах тяжесть всего мира.
Утром Ирина встала на час раньше, чтобы выпроводить гостей до работы. Но кухня уже была оккупирована. На плите что-то шкварчало в масле, запах гари стоял такой, что резало глаза.
— Оладушки, — торжественно объявила Нина Петровна, переворачивая что-то черное на сковороде. — Муку твою нашла. Она у тебя старая, с жучками, пришлось просеивать.
Ирина посмотрела на часы. Времени на скандал не было.
— Вечером, когда я приду, вас здесь быть не должно, — сказала она, забирая сумку. — Ключи оставьте в почтовом ящике.
— Иди, иди, работница, — махнула рукой свекровь. — Не переживай, приберем мы за собой.
Вечером, разумеется, никто не уехал. Более того, в ванной висели чужие, застиранные до серости шорты, а на полке в прихожей прибавилось обуви — какие-то стоптанные мужские ботинки.
— Это Валера заходил, брат Светы, — пояснила Нина Петровна, встречая Ирину с чашкой чая в руках. — Он вещи помог занести. Остальное.
— Какое «остальное»? — Ирина почувствовала, как по спине пробежал холодок.
— Ну, они же надолго, Ирочка. Валера тоже работу ищет. Он рукастый, может, тебе кран починит. А то капает, нервы мотает.
Ирина прошла в гостиную. Диван был разложен. На телевизоре стояла фотография какого-то незнакомого мужика в рамке. На полу — коробки. Это было похоже не на визит, а на переезд.
— Так, — Ирина выключила телевизор, по которому шло какое-то ток-шоу про разводы. — Собирайте вещи. Сейчас же.
— Ира, ты не горячись, — голос свекрови стал масляным, вкрадчивым. — Ты сядь. Поговорим как взрослые люди.
Нина Петровна села в кресло, оправила юбку на коленях. Света и Валера (здоровый лоб с бегающими глазками) стояли у стены, как безмолвная стража.
— Олег мне звонил, — соврала свекровь, не моргнув глазом. — Я ему сказала, что у нас тут семейный совет. Он одобрил.
— Не врите, — спокойно сказала Ирина. — У Олега связи нет, он на перегоне в тайге.
Нина Петровна поморщилась, досадуя, что блеф не удался, но тут же сменила тактику.
— Ладно. Дело не в Олеге. Дело в справедливости, Ира. Ты живешь одна в трех комнатах. Жируешь, можно сказать. А у нас с отцом в двушке — теснота, да еще и племянники приехали. Мы тут посовещались… Эту квартиру ведь не ты покупала.
Ирина прищурилась. Вот оно. Началось.
— И что?
— Ну как «что»? — Нина Петровна развела руками. — Родители твои люди были обеспеченные, царствие им небесное. Подарили, да. Но ты теперь в семье. А в семье всё общее. Мы подумали: Света с Валерой поживут здесь, в маленькой комнате. А мы с отцом, может, тоже переберемся поближе к цивилизации, в зал. А тебе спальни хватит. Ну, или мы свою квартиру сдадим, а деньги — в общий котел. Олегу на машину новую, а? Он же мечтает.
Наглость была настолько монументальной, что Ирина даже восхитилась. Это был не просто захват территории, это была идеология. Паразитизм, возведенный в ранг добродетели.
— Вы предлагаете мне устроить здесь коммуналку? — уточнила Ирина.
— Зачем коммуналку? Семью! — патетически воскликнула свекровь. — Ира, ты пойми, ты женщина одинокая по сути, детей пока нет… Скучно же одной! А так — живая душа рядом. Валера вон какой, защитник!
Валера шмыгнул носом и почесал живот.
— Вон отсюда, — тихо сказала Ирина.
— Что? — Нина Петровна перестала улыбаться. Её лицо потемнело, черты заострились. — Ты как со старшими разговариваешь? Я мать твоего мужа! Я эту семью скрепляю!
— Вы эту семью разваливаете, — Ирина подошла к двери и распахнула её настежь. — У вас пять минут. Или я вызываю наряд полиции. У меня документы на квартиру, а у вас — ничего, кроме наглости.
— Ты не посмеешь! — взвизгнула Нина Петровна, вскакивая. — Олег тебе этого не простит! Мы его родная кровь! А ты кто? Приживалка на готовом! Если бы не твои родители, ты бы сейчас сама по углам мыкалась!
Ирина почувствовала, как внутри поднимается холодная ярость. Она вспомнила отца, который работал на севере пятнадцать лет, теряя здоровье, чтобы купить эту квартиру. Вспомнила мать, которая экономила на всем, чтобы сделать здесь ремонт к юбилею дочери. Это были их пот и кровь, застывшие в бетоне.
— Мне эту квартиру подарили родители на юбилей, вы каким боком к ней? — не вытерпела Ира и выгнала свекровь, буквально вытолкав её массивное тело в коридор. — Вы здесь — никто. И звать вас никак.
— Шкура! — заорала Нина Петровна, цепляясь за косяк. — Жадная, мелочная баба! Да чтоб у тебя трубы прорвало! Да чтоб тебя с работы поперли! Валера, Света, не стойте столбами, скажите ей!
Но Валера, оценив решимость хозяйки и перспективу встречи с полицией, уже бочком просачивался к выходу, волоча свой баул. Света семенила за ним.
Ирина захлопнула дверь перед носом свекрови, которая продолжала изрыгать проклятия на лестничной площадке. Щелкнул замок. Второй. Цепочка.
В квартире повисла тишина. Тяжелая, звенящая. Пахло чужим потом, дешевой колбасой и гарью. Ирина сползла по двери на пол. Руки не тряслись — наоборот, они были каменными.
Она сидела так минут двадцать, пока телефон в кармане не завибрировал. Звонил Олег. Видимо, добрался до зоны покрытия.
— Ириш, привет! — голос мужа был хриплым, усталым, но родным. — Я доехал до точки. Как ты там? Мама звонила, орала в трубку, ничего не понял. Говорит, ты её избила и выгнала на мороз. Что стряслось?
Ирина глубоко вздохнула. Ей не нужно было придумывать оправдания. Не нужно было юлить.
— Она хотела заселить сюда своих родственников, Олег. И сама переехать. Сказала, что квартира общая, раз мы семья.
На том конце провода повисло молчание. Долгое, тяжелое молчание. Слышно было только, как гудит ветер где-то на трассе за тысячи километров.
— Она притащила Свету и какого-то Валеру? — наконец спросил Олег. Голос его стал жестким, металлическим.
— Да. И сказала, что я должна быть рада.
Олег выругался. Не на Ирину. Зло и устало.
— Прости, Ир. Я же просил её не лезть. Она мне еще месяц назад эту идею закидывала про «пожить большой семьей», я её послал. Думал, поняла. Видимо, решила, пока меня нет, тебя прогнуть.
Ирина закрыла глаза. С плеч свалилась гора. Он знал. Он не был на её стороне — он просто был адекватным человеком.
— Она сейчас там, в подъезде? — спросил муж.
— Ушли вроде. Тихо стало.
— Замки смени на всякий случай. Нижний, самый простой. Я деньги переведу мастеру. И, Ир… ты всё правильно сделала. Это твой дом. Твоих родителей. Я к нему отношения не имею, а они и подавно. Не слушай про «общий котел».
— Спасибо, — выдохнула Ирина.
— Я вернусь, сам с ней поговорю. Жестко поговорю. Больше она не придет без звонка. Обещаю.
Ирина положила трубку. Встала, прошла на кухню. Открыла окно, чтобы выветрить запах гари. Холодный осенний воздух ворвался в помещение, очищая пространство.
Она посмотрела на пустую сковородку, которую Нина Петровна так и не помыла. Взяла её и брезгливо бросила в мусорное ведро. Вместе с остатками чесночной колбасы.
Квартира снова становилась её крепостью. Тихой, спокойной и неприступной. Жизнь продолжалась, и в этой жизни больше не было места чужим людям, которые пытаются откусить кусок твоего счастья, прикрываясь гнилой моралью о родственных узах.
Ирина налила себе чистой воды. Завтра будет новый день. Сложный, рабочий, но свой. Собственный.
