«Ты выглядишь как библиотекарша!» — муж брезгливо отсадил меня за стол к звуковику, чтобы я не позорила его перед «элитой». Я терпела два часа. Но когда он крикнул охране: «Уведите эту нищебродку, она здесь чужая!», — со своего места поднялся человек, перед которым дрожал весь город. Он подошел не к имениннице, а ко мне, и громко произнес фразу, от которой свекровь сползла под стол…
***
— Ты в этом не пойдешь. Сними. Ты похожа на вдову, которая пришла хоронить любимую кошку.
Вадим брезгливо подцепил двумя пальцами бретельку моего платья. Бархат, между прочим, винтажный, перешитый из маминого театрального.
— Вадик, это «Шанель» восемьдесят пятого года. Ну, почти, — я попыталась улыбнуться, хотя внутри все сжалось в тугой комок. — Это классика.
— Это старье, Аня! Старье! — он повысил голос, и я увидела, как на его шее надулась вена. Та самая, которая пульсировала каждый раз, когда он говорил о деньгах или моей «непутевой» семье. — Сегодня юбилей у мамы. Там будут люди из мэрии. Там будет сам Жданов! А ты выглядишь как… как библиотекарша, которую забыли в архиве.
Я посмотрела в зеркало. На меня глядела худая женщина с огромными испуганными глазами и нелепой ниткой жемчуга. Может, он прав? Может, я действительно порчу ему «картинку»?
— И что мне надеть? Твое любимое розовое с люрексом? — я не удержалась от шпильки. Это было в моем стиле — язвить, когда хочется плакать.
Вадим швырнул на кровать пакет с логотипом дорогого бутика.
— Надень это. Мама купила. И ради бога, сними эти свои… фамильные ценности.
В пакете лежало платье. Ядовито-салатовое, короткое, с таким глубоким декольте, что в нем можно было спрятать томик Бродского.
— Я это не надену, — тихо сказала я. — Я не клоун.
Вадим подошел вплотную. От него пахло дорогим коньяком и чужим страхом — он боялся этого вечера больше меня.
— Ты наденешь то, что я сказал. Или останешься дома. Хотя нет, дома ты не останешься. Ты поедешь и будешь улыбаться. Но сидеть будешь там, где я скажу.
Он вышел, хлопнув дверью так, что с полки упала фотография нашей свадьбы. Я подняла рамку. Стекло треснуло ровно посередине, разделив нас. Символично.
Я надела свое черное платье. И приколола бабушкину брошь — серебряную веточку с тусклыми гранатами. Пусть я буду вдовой. Сегодня я буду хоронить свой брак.
***
Ресторан «Версаль» оправдывал свое название на все сто процентов: золотая лепнина была даже на плинтусах, а хрустальные люстры висели так низко, что казалось, они хотят попробовать оливье.
Гости сверкали. Свекровь, Тамара Павловна, возвышалась в центре зала, как ледокол «Ленин» в арктических льдах. На ней было парчовое платье в пол и столько золота, что я всерьез опасалась за ее осанку.
Вадим тут же бросил меня у входа.
— Стой здесь, я сейчас поздороваюсь с нужными людьми, — буркнул он и растворился в толпе блестящих пиджаков.
Ко мне подошла золовка, Ирочка. Девушка, которая считала, что Анна Ахматова — это блогер из соцсетей.
— Ой, Анька! — она окинула меня взглядом, от которого скисло бы молоко. — А что ты такая… мрачная? Вадик денег на стилиста не дал?
— Я предпочитаю естественную красоту, Ира.
— Ну-ну. Слушай, — она понизила голос и хищно улыбнулась. — Мама просила передать. За главный стол не садись. Там рассадка: партнеры, инвесторы, нужные люди. Мест нет.
— А где мое место? — я почувствовала, как холодеют пальцы.
— Вон там, — она махнула рукой в дальний угол, к выходу на кухню. — С фотографами и звуковиком. Там и слышно лучше, и… не мешаешь никому.
Она развернулась на каблуках и упорхнула.
Я пошла к столу №15. Стол шатался. Рядом стояла огромная колонка, из которой бил по ушам бас Лепса. За столом сидел унылый звукорежиссер и жевал тарталетку.
— Свободно? — спросила я.
— Садись, мать, — буркнул он. — Только не ной, что громко.
***
Прошел час. Вадим ни разу не посмотрел в мою сторону. Он сидел по правую руку от матери, разливал вино, смеялся, запрокидывая голову. Он был в своей стихии — среди денег, власти и лести.
Я сидела, как бедная родственница из провинции, хотя родилась на Фонтанке. Официанты меня игнорировали. Они обносили наш «технический» стол с такой виртуозностью, будто мы были невидимы.
— Девушка! — я попыталась поймать за фартук пробегающую официантку. — Можно воды?
— У нас банкетное обслуживание, ждите очереди, — отрезала она, даже не глядя на меня.
Звуковик хмыкнул.
— Не старайся. Мы тут для мебели. Хочешь бутерброд? У меня с собой есть.
Он достал из рюкзака контейнер с домашними бутербродами. От запаха колбасы меня замутило.
Я смотрела на мужа. Он что-то жарко доказывал седому мужчине в дорогом костюме. Тот слушал, лениво кивая.
Вдруг Тамара Павловна постучала вилкой по бокалу. Зал затих.
— Дорогие мои! — ее голос, усиленный микрофоном, заполнил все пространство. — Сегодня я счастлива. Здесь все, кого я люблю. Мой сын, моя дочь, мои партнеры!
Она перечисляла гостей минут десять. Меня в этом списке не было. Я была просто «женой Вадима», приложением к его статусу, которое сегодня решили спрятать в чулан.
***
Когда начались тосты, я решила, что должна хотя бы поздравить. В конце концов, я вежливый человек. Я встала и, сжимая в руках маленькую коробочку с подарком (антикварная фарфоровая статуэтка, которую я искала полгода), пошла к главному столу.
Путь был долгим. Я шла сквозь строй осуждающих взглядов.
Вадим заметил меня, когда я была уже в паре метров. Его лицо перекосилось. Он вскочил, опрокинув стул, и преградил мне путь.
— Ты куда? — прошипел он так, чтобы слышали только ближайшие гости.
— Я хочу поздравить твою маму, — мой голос предательски дрожал.
— Сядь на место, — он больно сжал мой локоть. — Не позорь меня.
— Чем я тебя позорю? Тем, что я твоя жена?
— Тем, что ты выглядишь как нищебродка! — его шепот перешел в свист. — Посмотри на себя. Ты здесь чужая. Ты никто. Мама не хочет слушать твои заумные бредни про искусство. Уйди.
— Вадим, мне больно, — я попыталась вырвать руку.
— Больно будет, когда я заблокирую тебе карты, — он толкнул меня обратно. — Вали в свой угол. И не смей открывать рот.
***
В этот момент музыка стихла — диджей менял трек. И последняя фраза Вадима прозвучала в звенящей тишине на весь зал:
— …ЗНАЙ СВОЕ МЕСТО, ПРИЖИВАЛКА! ТЫ ЗДЕСЬ ТОЛЬКО ИЗ ЖАЛОСТИ!
Сотни глаз уставились на нас. Тамара Павловна замерла с куском осетрины на вилке. Ирочка прикрыла рот ладошкой, скрывая ухмылку.
Я стояла посреди зала, и мне казалось, что с меня содрали кожу. Краска залила лицо. Хотелось провалиться сквозь этот дурацкий золотой паркет.
— Что ты сказал? — переспросила я шепотом, но в тишине это прозвучало как крик.
Вадим понял, что перегнул, но отступать перед «пацанами» не мог. Он решил добить.
— Я сказал, чтобы ты не лезла к нормальным людям со своим копеечным подарком. Уйди с глаз. Ты портишь праздник. Официант! Уведите даму, ей нехорошо.
К нам двинулся охранник. Огромный, как шкаф.
— Пройдемте, — прогудел он, протягивая ко мне руку.
Я сжала коробочку так, что картон смялся. Слезы, которые я сдерживала весь вечер, брызнули из глаз. Это был конец. Не просто вечера, а жизни.
Я развернулась, чтобы убежать, но ноги не слушались. Каблук застрял в стыке паркета. Я пошатнулась.
***
— Уберите руки.
Голос был негромким, но таким властным, что охранник отдернул руку, будто обжегся.
Из-за соседнего столика, скрытого в полумраке колонны, поднялся мужчина. Я видела его мельком — он сидел один, пил воду и ни с кем не общался.
Высокий, с абсолютно седой головой и острым, как бритва, профилем. На нем был простой серый пиджак, но сидел он так, как не сидели костюмы «Бриони» на местных богачах.
Он медленно подошел к нам. Стук его трости об пол звучал как отсчет метронома.
Зал замер. Вадим побледнел. Тамара Павловна медленно встала, уронив вилку.
Незнакомец подошел ко мне. В его глазах не было жалости. Там был интерес. И гнев.
— Вадим, кажется? — спросил он, не глядя на мужа.
— Да… а вы кто? — Вадим попытался храбриться, но голос дал петуха.
Мужчина проигнорировал его. Он смотрел на мою брошь.
— Работа Фаберже? Ранний период? — спросил он мягко.
— Нет, это мастерская Болина, — машинально ответила я, шмыгнув носом. — Серебро, гранаты. Семейная реликвия.
Он улыбнулся. Улыбка у него была удивительная — теплая, меняющая все лицо.
— У вашей жены безупречный вкус, молодой человек. В отличие от вас. И от всего этого… — он обвел тростью золотой зал, — …цирка.
***
— Кто вы такой? — взвизгнула свекровь. — Охрана! Почему посторонние в зале?
Седой мужчина наконец повернулся к ней.
— Тамара, ты не узнаешь меня? Или забыла того, кто дал тебе первый миллион на открытие твоего ларька в девяностые?
По залу прошел шепот. Свекровь схватилась за сердце и рухнула на стул.
— Виктор… Сергеевич? — прошептал Вадим побелевшими губами. — Владелец холдинга? Вы же… вы же в Лондоне!
— Я приехал посмотреть, кому я передаю управление филиалом, — он жестко посмотрел на Вадима. — И я увидел. Мелочного, хамоватого тирана, который не стоит мизинца своей жены.
Он снова повернулся ко мне.
— Анна, верно? Я читал ваши статьи об архитектуре Петербурга. Блестящий слог.
Он слегка поклонился и протянул мне локоть.
— Здесь стало слишком душно от дешевых духов и дешевых людей. Моя машина у входа. Мы едем ужинать в нормальное место, где не кричат и не хамят женщинам.
Он наклонился к моему уху и прошептал ту самую фразу, от которой у меня мурашки побежали по спине:
— Возьми меня под руку, девочка. И они проглотят свои языки, когда увидят, кто с тобой. Ты сейчас королева, а они — свита.
Я посмотрела на Вадима. Он стоял с открытым ртом, похожий на рыбу, выброшенную на берег. Я посмотрела на свекровь, которая судорожно пила воду.
Я выпрямила спину. Поправила ту самую «вдовью» брошь. И положила руку на локоть Виктора Сергеевича. Ткань его пиджака была теплой и шершавой.
— С удовольствием, — громко сказала я.
Мы шли к выходу через весь зал. И тишина была такой полной, что было слышно, как шуршит мой «траурный» бархат. Никто не посмел издать ни звука.
У дверей я обернулась. Вадим все так же стоял посреди зала, маленький и жалкий в своем дорогом костюме. Я не чувствовала злорадства. Только облегчение. Я наконец-то похоронила этот брак. И поминки удались на славу.
