Дождь барабанил по жестяному подоконнику с такой настойчивостью, будто пытался передать какое-то важное, но тревожное сообщение. Ольга стояла у окна, прижавшись лбом к холодному стеклу, и смотрела, как ветер гнет мокрые ветки старого клена во дворе. В отражении она видела не только свое уставшее лицо с залегшими тенями под глазами, но и силуэт матери, Валентины Петровны, которая сидела в кресле под торшером и пыталась незаметно проглотить таблетку, чтобы не шуршать блистером.
Тишина в квартире была не мирной, а натянутой, как гитарная струна, готовая вот-вот лопнуть. Этот звук — поворот ключа в замке — они обе ждали с замиранием сердца уже второй час.
— Оля, может, чайник подогреть? — тихо спросила мама. Голос у неё был виноватый. С тех пор как она переехала к ним три недели назад после сложного перелома шейки бедра, она постоянно извинялась. За то, что дышит, за то, что занимает место, за то, что ей нужно помочь дойти до ванной.
— Не надо, мам. Он придет и сам решит, будет ли чай, — отозвалась Ольга, отходя от окна.
Она поправила идеально выглаженную скатерть. На столе стоял ужин — мясо по-французски, любимое блюдо Сергея. Салат был нарезан, но не заправлен, чтобы не потек. Всё было готово к ритуалу встречи хозяина дома.
Пятнадцать лет брака научили Ольгу считывать настроение мужа по звуку шагов в подъезде. Сегодня шаги были тяжелыми, размеренными. Так ходит человек, который принял решение и не собирается от него отступать.
Замок щелкнул. Дверь открылась, впуская в теплую прихожую запах сырости и дорогого табака. Сергей вошел, не отряхивая зонт, и вода тут же начала собираться в грязную лужицу на светлом ламинате.
— Привет, Сережа, — Ольга вышла в коридор, пытаясь улыбнуться. — Устал? Ужин стынет.
Он посмотрел на неё так, словно видел впервые, или, наоборот, знал о ней что-то такое, что делало её присутствие невыносимым. Молча снял пальто, бросил его на пуфик, хотя вешалка была в полуметре, и прошел в комнату.
Валентина Петровна попыталась приподняться в кресле, опираясь на трость.
— Здравствуй, Сереженька. А я вот тут новости смотрю…
Сергей прошел мимо, даже не кивнув. Он направился прямиком на кухню, открыл холодильник, достал бутылку минеральной воды и жадно отпил прямо из горла. Ольга семенила следом.
— Сереж, что случилось? На работе проблемы?
Он с грохотом поставил бутылку на стол.
— На работе у меня всё отлично, Оля. Просто великолепно. Проблемы у меня дома.
Ольга замерла. Она знала этот тон. Это было вступление к скандалу, который назревал последние полгода, но который они старательно заметали под ковер.
— О чем ты?
— О том, что мой дом превратился в лазарет. В богадельню. Везде запах лекарств. Корвалол, валерьянка, мази эти твои вонючие для суставов. Я прихожу домой отдыхать, а попадаю в филиал гериатрического отделения.
— Сергей! — Ольга вспыхнула. — Мама здесь временно. Врач сказал, что ей нужен уход еще хотя бы месяц. Ты же сам согласился, когда её выписывали.
— Я согласился на неделю, Оля! На неделю! А прошел месяц. И судя по тому, как она обжилась, съезжать никто не собирается.
Он вышел из кухни в гостиную. Валентина Петровна сидела, вжав голову в плечи, и судорожно перебирала пальцами бахрому пледа. Она всё слышала.
— Сережа, я… я стараюсь не мешать, — пролепетала она дрожащим голосом. — Я скоро поправлюсь, правда.
Сергей остановился посреди комнаты, заложив руки в карманы брюк. Он выглядел хозяином положения — высокий, статный, в хорошем костюме. И абсолютно чужой.
— Стараетесь не мешать? — переспросил он с ядовитой ухмылкой. — А кто вчера забыл выключить свет в ванной? Кто шаркает по ночам так, что я просыпаюсь? У меня ответственные переговоры, мне нужна тишина, а не это старческое кряхтение за стенкой!
— Прекрати! — Ольга встала между мужем и матерью. — Как тебе не стыдно? Это же живой человек, это моя мама! Она тебе слова плохого не сказала за все эти годы. Подарки тебе вязала, пироги пекла, когда здорова была. А теперь, когда ей нужна помощь, ты считаешь свет в ванной?
— Я считаю свои деньги, Ольга! — рявкнул он. — И свои нервы. Я устал. Я хочу приходить домой и ходить в трусах, а не оглядываться, не сидит ли на кухне твоя маман.
— Мы можем уехать, — тихо сказала Валентина Петровна, и по её щеке покатилась слеза. — Оленька, вызови такси, я к себе поеду. Как-нибудь сама… Соседка зайдет…
— Никуда ты не поедешь на ночь глядя! — отрезала Ольга. — У тебя там ни продуктов, ни лекарств, да и помочь некому.
Сергей подошел к окну, резко задернул шторы, словно отгораживаясь от мира, и повернулся к ним. В его глазах не было ни капли сочувствия, только холодный расчет.
— Знаешь, Оля, я долго терпел. Думал, ты сама догадаешься. Но ты у нас, видимо, туговата на соображение стала. Мне это надоело. Я хочу жить нормально. Я встретил женщину.
Тишина, повисшая в комнате, была тяжелее, чем та, что была до его прихода. Она звенела в ушах.
— Что? — прошептала Ольга. Ей показалось, что она ослышалась.
— Я встретил женщину, — повторил он отчетливо, с наслаждением произнося эти слова. — Нормальную, молодую, без прицепа в виде больной родни. И она переезжает сюда.
— Сюда? — Ольга обвела взглядом комнату. Обои, которые она клеила сама. Шторы, которые шила. Книги, которые они собирали вместе. — В наш дом?
— В мой дом, — поправил Сергей. — И это произойдет завтра. Поэтому давайте ускорим процесс.
Он прошел к шкафу, открыл дверцу и вышвырнул на пол дорожную сумку.
— Собирайте вещи.
Ольга смотрела на сумку, потом на мужа. Мир, который она строила пятнадцать лет, рушился не по кирпичику, а сразу, целиком, поднимая клубы пыли, от которой перехватывало дыхание.
— Ты шутишь? На улице ливень. Мама едва ходит. Куда мы пойдем?
— Меня это не касается, — Сергей сел на диван и демонстративно включил телевизор. — У неё есть своя квартира. Вот туда и валите. Такси вызовите, грузчиков наймете. Деньги на первое время я дам, так и быть.
— Сережа, опомнись, — голос Валентины Петровны сорвался на крик. — Ты же крещеный человек, как же можно…
Сергей вскочил с дивана, лицо его перекосило от ярости. Он подлетел к ним, нависая скалой.
— Вон отсюда оба! Это моя собственность, а не ночлежка для тебя и твоей мамы. Чтобы через час духу вашего здесь не было! Иначе я полицию вызову, скажу, что посторонние в квартире.
Ольга смотрела в его глаза и видела там только пустоту. Того Сергея, которого она любила, с которым ездила на рыбалку, которому лечила грипп и помогала писать отчеты, больше не существовало. Или его никогда и не было? Был только этот — расчетливый, жестокий собственник.
Страх вдруг исчез. На смену ему пришла ледяная ясность. Такое чувство бывает, когда падаешь в ледяную воду: сначала перехватывает дыхание, а потом тело мобилизуется, чтобы выжить.
— Хорошо, — спокойно сказала Ольга.
Сергей даже опешил от такой покорности. Он ожидал истерики, слез, мольбы на коленях.
— Что «хорошо»?
— Мы уйдем. Прямо сейчас.
— Оля! — ахнула мама.
— Тихо, мам. Вставай. Я помогу.
Ольга действовала как робот. Она прошла в спальню, достала документы, деньги (свою личную заначку, премию, которую берегла на подарок мужу), кое-какие драгоценности, подаренные родителями. Бросила в сумку смену белья, лекарства матери, теплые кофты.
— Ключи на тумбочку, — бросил Сергей, не глядя на них. Он уже снова уставился в телевизор, хотя Ольга видела, что он напряженно слушает каждый шорох.
Она положила связку ключей на комод. Звякнул металл.
Одевались в коридоре молча. Валентина Петровна плакала беззвучно, кусая губы. Ольга застегнула на ней пальто, повязала платок.
— Пойдем, родная. Опирайся на меня.
Они вышли в подъезд. Дверь за ними захлопнулась мгновенно, и сразу же лязгнул засов.
Лифт, к счастью, работал. Но даже эти несколько метров от двери до кабины дались Валентине Петровне с мучительной болью. Она тихо стонала при каждом шаге, вцепляясь в руку дочери. Ольга сжимала зубы, чтобы не закричать от бессилия и жалости.
На улице их встретил холодный ветер и стена дождя. Ольга усадила маму на скамейку под козырьком подъезда, прикрыв своим телом от косых струй. Они, две маленькие фигурки в огромном, враждебном городе, ждали машину.
— Оленька, прости меня, — шептала мама. — Это я виновата. Если бы не я, вы бы жили…
— Замолчи, — жестко, но с любовью оборвала её Ольга. — Ты открыла мне глаза. Если бы не ты, я бы еще десять лет жила с этим… чудовищем. Пойми, он выгнал не тебя. Он выгнал нас. Потому что мы ему стали неудобны.
Подъехала желтая машина. Водитель, хмурый мужичок, увидев состояние пассажирки, вышел и помог усадить Валентину Петровну, аккуратно поддерживая её больную ногу.
— Куда едем?
— В гостиницу «Центральная», — сказала Ольга. — До маминой квартиры мы сейчас не доберемся, там пыль и разруха, туда нужно вызывать клининг и перевозить вещи. Переночуем в отеле.
В гостиничном номере было чисто и безлико. Ольга уложила маму, дала ей сильное обезболивающее и долго сидела в ванной, глядя на струйку воды из крана. Плакать не хотелось. Внутри выжгло все эмоции, осталась только зола.
Утром она проснулась от звонка телефона. Звонила свекровь, Анна Борисовна.
— Оля, ты что, с ума сошла? Сережа звонил, сказал, вы ушли и дверь открытой оставили! Что у вас происходит?
Ольга усмехнулась. Сергей уже начал создавать свою версию событий, выставляя себя жертвой женской истерики.
— Анна Борисовна, ваш сын выгнал нас ночью под дождь. Меня и мою мать-инвалида. Потому что он привел другую женщину.
На том конце провода повисла пауза. Свекровь переваривала информацию.
— Ну… мужчины полигамны, Оля. Надо быть мудрее. Может, не стоило маму привозить? Ты же знаешь, Сережа любит комфорт. Вернись, поговори с ним, повинись. Женщина должна хранить очаг.
Ольга нажала отбой и заблокировала номер. Очаг сгорел. Остались угли.
Два дня ушло на то, чтобы перевезти маму в хороший частный пансионат с медицинским уходом — на это ушли почти все те деньги, что Ольга откладывала на новую машину для Сергея. Это было наследство от бабушки, которое она берегла, в то время как её зарплата годами уходила на текущие кредиты и быт. Ирония судьбы: деньги, предназначавшиеся мужу, спасли её от него же.
Оставив маму под присмотром врачей, Ольга занялась делом. Она поехала не на работу, а к старому отцовскому другу, дяде Мише, который всю жизнь проработал юристом по жилищным вопросам.
— Дядя Миша, мне нужно понять, на что я имею право, — сказала она, сидя в его прокуренном кабинете. — Сергей сказал, что квартира его собственность.
Михаил Петрович поправил очки и достал папку с документами, которую Ольга привезла с собой.
— Давай посмотрим, деточка.
Он долго шуршал бумагами, хмыкал, что-то подчеркивал карандашом. Ольга сидела, сжав руки в замок. Она помнила, как они покупали эту квартиру. Деньги давали родители Сергея, но значительную часть добавили родители Ольги, продав дачу. Оформлением занимался муж. Он всегда говорил: «Я всё решу, тебе не надо вникать в бумажную волокиту».
— Оля, — дядя Миша поднял на неё глаза. — А ты сама эти документы читала?
— Давно… Вроде бы. Сергей говорил, что оформил на себя, чтобы проще было с налогами, он же ИП тогда открывал. А мы в браке, так что всё равно половина моя.
— Ну, половина-то твоя по закону, это бесспорно, так как куплено в браке. Но тут есть интересный нюанс. — Юрист хитро прищурился. — Ты помнишь, десять лет назад вы делали рефинансирование ипотеки?
— Помню. Сергей тогда бегал, собирал подписи. Я что-то подписывала у нотариуса.
— Так вот. Судя по выписке из ЕГРН, которую я сейчас заказал онлайн, собственность долевая. По ½ на каждого. Видимо, банк потребовал выделить доли при рефинансировании. Сергей, похоже, забыл об этом или думает, что ты не вспомнишь и не будешь проверять.
Ольга почувствовала, как кровь приливает к щекам. Половина квартиры была её официально. Не просто «совместно нажитое», которое нужно делить через суды годами, а законная доля, закрепленная в реестре.
— Более того, — продолжил дядя Миша. — Сохранились чеки о переводе денег от продажи дачи твоих родителей на счет продавца квартиры. Это доказывает вложение личных средств. Но судиться за увеличение доли — это долго. А вот войти в квартиру ты имеешь право прямо сейчас.
Ольга вышла от юриста с новым чувством. Чувством земли под ногами.
Вечером она стояла перед дверью своей квартиры. Рядом с ней стоял коренастый мастер из службы вскрытия замков и участковый, которого она вызвала заранее, предъявив документы.
— Ломайте, — сказала Ольга.
Замок поддался через минуту. Дверь распахнулась.
В квартире играла музыка. На столе в гостиной стояли бокалы с вином, коробка конфет. Сергей сидел на диване, а рядом с ним, положив голову ему на плечо, сидела молодая блондинка в Ольгином халате.
Увидев входящую процессию, Сергей поперхнулся вином.
— Ты?! Ты что тут делаешь? Я же сказал… — он вскочил, лицо его налилось кровью. — Товарищ лейтенант, уберите посторонних! Это незаконное проникновение!
Участковый лениво козырнул.
— Гражданка предъявила документы на право собственности. ½ доли. Имеет полное право здесь находиться. А вот кто эта гражданка? — он кивнул на блондинку, которая испуганно натягивала халат на колени.
— Это моя гостья! — взвизгнул Сергей. — Оля, пошла вон! Мы же договорились!
— Мы не договаривались, Сережа. Ты приказал. А я подчинилась, потому что была в шоке. Но шок прошел.
Ольга прошла в комнату, не снимая обуви. Грязь с ботинок оставалась на ковре. Она подошла к столу, взяла бокал, из которого пила блондинка, и с брезгливостью вылила вино в горшок с фикусом.
— Девушка, — обратилась она к любовнице мужа. — Я даю вам десять минут, чтобы собрать вещи и покинуть мою жилплощадь. Халат можете оставить себе, я брезгливая.
— Сережа, сделай что-нибудь! — взвизгнула девица.
Но Сергей стоял бледный. Он понял, что блеф с «моей единоличной собственностью» не прошел.
— Ты не посмеешь, — прошипел он. — Я тебя уничтожу. Я продам свою долю! Я подселю сюда цыганский табор, ты сама сбежишь!
— Пробуй, — пожала плечами Ольга. — Только помни про преимущественное право выкупа. Сначала ты обязан предложить долю мне. А кто купит долю в квартире с прописанным инвалидом и враждебно настроенной сособственницей? Дураков нет, Сережа.
Блондинка, поняв, что романтический вечер перестал быть томным, а перспективы «богатого папика» тают на глазах, уже убежала в спальню и лихорадочно одевалась. Через пять минут хлопнула входная дверь.
Участковый хмыкнул, составил протокол о том, что препятствий для проживания Ольги нет, и удалился, намекнув, что семейные разборки лучше решать без полиции.
Остались вдвоем.
— Ну что, — сказала Ольга, садясь в кресло, где еще вчера сидела её мама. — Давай поговорим о разделе имущества.
Сергей молчал. Весь его лоск слетел. Перед ней стоял уставший, злой, но проигравший мужчина. Он привык воевать со слабой женой, которая боится его потерять. К войне с равноправным партнером он был не готов.
— Я никуда не уйду, — буркнул он.
— Я тоже. Мама вернется из санатория через неделю. И мы будем жить здесь втроем. Ты, я и мама. В одной квартире. Как тебе перспектива?
Следующий месяц был показательным. Сергей пытался давить, угрожать, приводил друзей, устраивал пьянки. Ольга врезала замок в свою комнату, поставила камеру в коридоре и молча фиксировала каждое нарушение.
Но главным ударом для Сергея стало другое. Ольга перестала платить. Раньше она молча оплачивала коммуналку, интернет, заполняла холодильник и даже гасила платежи по его автокредиту со своей зарплаты, пока он тратил свои доходы «на бизнес» и развлечения. Теперь этот кран перекрыли.
Долги начали копиться снежным комом. Новая пассия, с которой он пытался встречаться на нейтральной территории, требовала ресторанов, а денег катастрофически не хватало. Сергей, привыкший жить на широкую ногу за счет «невидимого» вклада жены, начал тонуть. Ему начали звонить из банка.
Развязка наступила, когда ему пригрозили арестом машины.
Однажды вечером он пришел домой трезвый и тихий.
— Давай договариваться, — сказал он, глядя в пол. — Я согласен на твои условия. Выкупай долю. Мне нужны деньги срочно, иначе я останусь без колес.
Ольга кивнула. Она была готова. Мамину квартиру они решили пока не трогать, но Ольга быстро нашла покупателя на дачу родителей — они давно хотели её продать, так как уже не было сил там работать. Денег как раз хватало на выкуп доли мужа, учитывая, что цена была рыночной, но без накруток «за вредность».
Сделка прошла быстро. Когда Сергей выносил последнюю коробку, Ольга стояла в дверях.
— Знаешь, — он обернулся на пороге. — Я ведь тебя любил когда-то.
— Я знаю, — кивнула Ольга. — Я тоже тебя любила. Но тот человек умер в тот вечер, когда выгнал больную старуху под дождь. А с мертвецами я не живу. Иди, Сережа. Ищи ту, которая будет терпеть. Я больше не буду.
Дверь закрылась. Ольга осталась одна в пустой, гулкой квартире.
Она подошла к окну. Дождя не было. Светило неяркое осеннее солнце, освещая мокрый асфальт. Дворник сгребал желтые листья в кучи.
Ольга набрала номер пансионата.
— Мам, привет. Как ты?
— Оленька! Хорошо, процедуры сделали, нога почти не болит. Ты как там? С Сережей помирились?
— Нет, мам. Сережа уехал. Насовсем.
На том конце провода повисла пауза.
— Ох, доченька… Как же ты теперь одна?
— Я не одна, мам. Я с тобой. И с собой. Завтра я за тобой приеду. Готовься, дома будем делать ремонт. Хочу переклеить обои в гостиной, смыть эту серость. Тебе какой цвет нравится?
— Персиковый… — неуверенно сказала Валентина Петровна. — Или светло-зеленый, успокаивает.
— Значит, будет светло-зеленый. Цвет жизни.
Ольга положила телефон и впервые за долгое время вдохнула полной грудью. Воздух в квартире был чистым. Он пах не страхом и лекарствами, и не дорогим табаком. Он пах свободой и, совсем немного, надеждой.
Она пошла на кухню, поставила чайник. Достала красивую чашку, которую ей подарила коллега и которой она никогда не пользовалась — берегла для особого случая. Случай настал.
Через неделю они с мамой сидели на той же кухне. Валентина Петровна уже лучше ходила, опираясь на трость. На столе дымился пирог с капустой.
— Вкусно, мам, — сказала Ольга, откусывая кусок.
— Старалась, — улыбнулась мама. Морщинки у глаз разгладились, исчезло выражение вечного испуга.
В дверь позвонили. Ольга вздрогнула по старой привычке, но тут же расслабилась. Это был не хозяин, требующий отчета. Это пришел мастер по ремонту, обсуждать цвет новых обоев.
— Я открою, — легко сказала Ольга.
Она шла по коридору своего дома, чувствуя под ногами твердый пол. Собственность — это не метры в свидетельстве. Собственность — это право жить так, как ты считаешь нужным, и не позволять никому вытирать о себя ноги. Даже если этот кто-то — часть твоей жизни длиною в пятнадцать лет.
Она открыла дверь, впуская в дом свежий ветер перемен. И на этот раз дождь за окном казался не предвестником беды, а просто водой, которая смывает всё лишнее, оставляя только чистое и настоящее.
