— Ну все, Ивановна, — крякнул он, вручая ей связку ключей. — Теперь только танком. Твой-то бывший, Гришка, говорят, вахтовиком заделался?
— Сварщиком, — поправила Татьяна, разглядывая блестящие ключи как драгоценность. — Был сварщиком, теперь он «свободный художник» по части ликеро-водочной продукции. Но жить он здесь больше не будет. Суд развел, вещи его я собрала, пусть катится.
Она закрыла за слесарем дверь, щёлкнула замком: один оборот, второй, третий. Сладкий звук.
Татьяна прошла на кухню, налила себе кофе в любимую чашку (тонкий фарфор, Гриша ее чудом не разбил в пьяном угаре), села у окна.
Ей сорок пять, работа в реанимации научила ее не бояться. Но она боялась возвращаться домой, где ее ждал пьяный царь горы, требующий ужин и уважения.
Пятнадцать лет назад, когда приватизировали квартиру, Гриша, тогда еще рукастый и не совсем пропитой, махнул рукой:
— Тань, да на кой мне эта возня с бумагами? Очереди, бюрократия… Пиши на себя! Мы ж семья, какая разница? Я тебе доверяю.
Татьяна тогда умилилась: «доверяет». Оформила все на себя, Гриша написал отказ и вот теперь, спустя годы запоев, кодировок и срывов, она наконец-то свободна. Квартира ее, Гриша выписан из ее жизни (хоть и не из паспорта пока, штамп о разводе ещё свежий).
Прозвучал звонок в дверь.
Татьяна вздрогнула, расплескав кофе.
«Неужели ключи забыл? — мелькнула дурацкая мысль. — Стоп, у него нет ключей».
Она подошла к двери, посмотрела в глазок.
На площадке стоял Гриша, в своей неизменной кожаной куртке времен 90-х, потертой на локтях. Рядом с ним переминался с ноги на ногу молодой парень в полицейской форме. Лейтенант, совсем мальчишка, лет двадцати пяти.
Татьяна почувствовала, как холодок пробежал по спине, полиция? Зачем?
Она открыла дверь.
— Добрый вечер, — сказала она сухо.
— Добрый, гражданочка! — гаркнул Гриша. Он был пьян, но не «в дрова», а в то самое мерзкое состояние, когда море по колено и тянет на подвиги. — Открывай! Хозяин пришел!
— Татьяна Ивановна? — спросил лейтенант, краснея. — Участковый уполномоченный Скворцов. Тут заявление поступило… О незаконном препятствовании доступу в жилое помещение.
— Какое препятствование? — спросила она, глядя на лейтенанта в упор. — Это мой бывший муж, мы разведены. Квартира моя, собственность оформлена на меня, он здесь никто.
— Никто?! — взвизгнул Гриша. — Слышал, начальник? Я никто! Я, который тут обои клеил в 98-м!
Он полез в внутренний карман куртки, достал мятую бумажку.
— Вот читай, Танька! Мне адвокат всё разъяснил! Я отказник! У меня, понял, ИММУНИТЕТ!
Лейтенант вздохнул, достал папку.
— Татьяна Ивановна, к сожалению, гражданин прав: лица, отказавшиеся от приватизации, сохраняют бессрочное право пользования жилым помещением, даже после развода. Вы не можете его выселить.
— Как бессрочное? — у Татьяны подкосились ноги. — Но он же не собственник!
— Не собственник, — кивнул участковый. — Продать, подарить не может, а жить может хоть сто лет. Вы обязаны предоставить ему ключи и доступ, иначе штраф.
Гриша расплылся в улыбке, показав редкие прокуренные зубы.
— Слышала, Хозяйка? Закон! Я тут до гроба жить буду и не один!
Он обернулся к лестнице.
— Люська, поднимайся! Заходи, не бойся!
На площадку поднялась девица, яркая, как попугай: леопардовые лосины, розовая куртка, на голове начёс, которым можно пугать ворон. В руках клетчатая сумка челнока.
— Здрасьте, — буркнула она, жуя жвачку. — Я к Грише, мы теперь вместе.
— А это ещё кто? — Татьяна почувствовала, что сейчас упадет в обморок.
— Это Людмила, — гордо заявил Гриша. — Моя гражданская жена и в законе не сказано, что нельзя приводить гостей!
— До 23:00, — тихо поправил участковый. — После 23:00 гости должны покинуть помещение, если нет согласия всех собственников.
— Ну так сейчас семь вечера! — хохотнул Гриша. — Заходи, Люська! Располагайся! Танька, ключи гони!
Татьяна смотрела на них: ухмыляющегося Гришу, на хабалистую Люську и смущенного лейтенанта.
Её рай рухнул, победа обернулась поражением.
Она молча сняла с крючка запасную связку (старую, от нижнего замка, который не меняли).
— На, — бросила она ключи Грише. — Подавись.
— Вот и ладненько! — Гриша поймал ключи на лету. — Ну, мы на кухню, отметить новоселье. А ты, Тань, не отсвечивай, у нас медовый месяц.
Следующая неделя пахла перегаром и дешевым парфюмом «Шахразада», которым поливалась Люська.
Гриша оккупировал маленькую комнату (бывшую детскую, сын давно вырос и уехал). Он перетащил туда свой старый диван, телевизор и Люську.
Утро Татьяны начиналось не с кофе, а с очереди в туалет.
— Гриша! — стучала она в дверь. — Ты там уснул? Мне на смену пора!
Из-за двери доносился кашель и дым сигарет.
— Имей совесть, Танька! У меня, может, запор на нервной почве! Ты меня довела!
Когда он наконец выползал, в туалете стоял такой смрад, что резало глаза. Татьяна заливала все хлоркой, но запах въелся в стены.
На кухне хозяйничала Люська.
Она работала на рынке, торговала рыбой и приносила домой.
В среду Татьяна вернулась со смены (сутки на ногах), мечтала о душе и чае.
Зашла на кухню.
Люська жарила мойву, дым стоял коромыслом. Вся плита (новая, стеклокерамика!) была заляпана жиром.
На столе стояла початая бутылка водки, банка кильки в томате и нарезанный хлеб прямо на скатерти.
— Окна открой, если воняет, — бросила Люська, не оборачиваясь. Она стояла в Татьянином фартуке! — Мы тут едим, Гриша любит жареное.
Татьяна подошла к плите, молча выключила газ.
— Э! Ты чё творишь? — возмутилась Люська. — Не дожарилось ещё!
— Сковорода моя, — сказала Татьяна ледяным тоном. — Газ мой (счетчик на мне). Продукты ваши? Вот и ешьте сырое или валите в свою комнату и грызите там сухари.
Гриша, сидевший в майке-алкоголичке, стукнул кулаком по столу.
— Танька, не борзей! Я участковому наберу!
— Набирай, — кивнула Татьяна. — Скажи ему, что ты привёл постороннюю гражданку, которая портит мое имущество и кстати, время 23:05. Люська, на выход.
— Чего?! — Люська уперла руки в боки. — Я никуда не пойду! Я у мужа!
— У какого мужа? — усмехнулась Татьяна. — Штамп в паспорте есть? Нет, регистрация есть? Нет. Значит, ты посторонняя. По закону, Гриша, ты же любишь закон? Без согласия собственника проживание третьих лиц запрещено. Я согласия не давала, вон.
Люська открыла рот, чтобы выдать тираду на рыночном диалекте, но Гриша её остановил.
— Ладно, Люсь… Танька ментов вызовет, она дурная. Перекантуйся сегодня у себя, завтра придешь.
Люська фыркнула, содрала фартук, швырнула его на пол.
— Ну и стерва ты, Татьяна. Мужика довела, теперь меня гнобишь. Гриша, я пошла, но завтра я вернусь! Мы ещё посмотрим, чья возьмет!
Она ушла, хлопнув.
Татьяна осталась одна на кухне.
— Ниче, Танька. Ты меня не сломаешь, я тут прописан. А Люська… она баба простая, душевная. Не то что ты, сухарь медицинский.
Татьяна смотрела на его опухшее лицо, на грязную майку.
Чувствовала бессилие, она хозяйка, это её стены, пол и кухня, но она здесь заложница.
«Ничего, Гриша, — подумала она, моя плиту. — В реанимации мы и не таких с того света доставали».
Она вымыла плиту, вытерла стол.
Зашла в свою комнату, закрыла дверь на замок.
Включила ноутбук. В поисковой строке набрала: «Как сделать жизнь соседа невыносимой законными методами».
Первым пунктом выпало: «Ремонт».
Татьяна улыбнулась.
— Ну что ж, Гриша ты хотел жить по закону? Будет тебе закон. Санитарные нормы и правила эксплуатации жилых помещений.
За стеной Гриша включил телевизор на полную громкость, шёл какой-то боевик.
Татьяна достала беруши.
Завтра она пойдет к юристу, а послезавтра… Гриша узнает, что такое «капитальный ремонт» в исполнении операционной сестры.
Юрист, к которому Татьяна пришла на консультацию, оказался мужчиной лет пятидесяти с уставшими глазами и циничной ухмылкой. Он выслушал историю про Гришу, отказ от приватизации и Люську, барабаня пальцами по столу.
— Ситуация классическая, Татьяна Ивановна, — резюмировал он. — Выселить нельзя, это его крест, который вам нести. Но… — он сделал паузу. — Кто сказал, что крест должен быть удобным?
— Что вы имеете в виду? — не поняла Татьяна.
— Жить он имеет право, но условия проживания определяет собственник. Вы имеете полное право проводить улучшения своего имущества. Например сделать Ремонт капитальный.
— У меня денег нет на капитальный, — вздохнула она.
— А деньги и не нужны, нужен процесс, — юрист подмигнул. — Снимите двери, вскройте полы. Отключите воду для замены труб. Все по закону, у вас же трубы старые?
— Старые, — кивнула Татьяна. — С постройки дома не меняли.
— Вот, а если трубы меняют, то санузел не функционирует. Это форс-мажор, Гриша ваш взвоет через три дня.
Татьяна вышла от юриста с легким сердцем и четким планом.
Вечером она зашла в хозяйственный магазин. Купила гвоздодер, набор отверток, пленку и респиратор.
Дома было тихо, Гриша спал, Люськи не было – торговала на рынке.
Татьяна переоделась в старый медицинский костюм.
Подошла к двери туалета.
Взяла отвертку.
Петли были старые, советские, закрашенные краской на сто рядов. Пришлось попотеть, отколупывая краску ножом. Но Татьяна была женщиной упорной. Через двадцать минут дверь скрипнула и повисла на одной петле. Ещё рывок и тяжелое полотно рухнуло на пол.
Грохот разбудил Гришу.
Он выскочил в коридор в трусах, с вытаращенными глазами.
— Танька! Ты че творишь?!
— Ремонт, Гриша, — спокойно ответила Татьяна, вытирая пот со лба. — Двери меняю, старые рассохлись, сквозят.
— Какие двери?! Мне посрать надо! Я куда пойду?!
— В ведро, — пожала плечами Татьяна. — Или в «Макдональдс», тут недалеко. Новые двери привезут… — она сделала вид, что вспоминает, — …через месяц. Завод задерживает поставку.
— Ты дура?! — заорал Гриша. — Поставь обратно!
— Не могу и вообще, Гриша, не мешай у меня по плану ванная.
Она подошла к двери ванной, Гриша кинулся грудью на амбразуру.
— Не дам! Я мыться хочу!
— Мойся, — разрешила Татьяна. — Только без дверей.
Гриша понял, что она не шутит и отступил, матерясь сквозь зубы.
В тот вечер Люська, придя с работы, обнаружила, что туалет зияет черным проемом прямо в коридор.
— Это чё за шоу «За стеклом»? — визжала она. — Я стесняюсь!
— Стеснение — это хорошо, — кивнула Татьяна. — Скромность украшает женщину, можете повесить шторку.
Но это было только начало.
Через два дня Татьяна вручила лично под роспись, заставив расписаться в получении прямо на кухне Грише заказное письмо.
«Уведомление. Уважаемый Григорий Павлович! Сообщаю вам, что с 15 числа в квартире начинаются работы по замене полового покрытия в связи с аварийным состоянием лаг. Прошу освободить коридор и кухню от личных вещей».
— Ты чё, совсем с катушек съехала? — читал Гриша, шевеля губами. — Какие лаги? Нормальный пол!
— Скрипит, — отрезала Татьяна. — Грибок там.
В субботу в 8 утра пришли двое рабочих, крепкие ребята с перфораторами и ломами.
— Ломать — не строить! — весело сказал старший. — Хозяйка, начинаем?
— Начинайте, мальчики, до бетона.
Грохот стоял, пыль поднялась столбом. Она лезла в нос, в рот, покрывала слоем всё: диван Гриши, шубу Люськи, тарелки с едой.
Гриша выбежал из комнаты, кашляя.
— Прекратите! У меня астма!
— Респиратор надень, — посоветовала Татьяна, сама уже в маске. — Я же говорила: ремонт.
— Сколько это будет длиться?!
— Ну… вскроем за два дня, а потом стяжка, сохнуть будет неделю. Потом ламинат… Месяца два, Гриша. Если деньги будут, а денег пока нет. Так что поживём на бетоне в стиле лофт.
К вечеру в квартире не было пола в коридоре и кухне, торчали кривые плиты перекрытия, куски арматуры и горы мусора. Ходить можно было только по узкой досочке, проложенной вдоль стены.
Люська, придя вечером, поскользнулась на досочке и рухнула в строительный мусор, порвав колготки.
— Будьте вы прокляты! — орала она, отряхиваясь. — Гриша, поехали к тебе или ко мне, я тут не могу!
— Ко мне нельзя, там мать злая, — буркнул Гриша. — И к тебе нельзя, там брат с зоны вернулся. Терпи, Люська, она не вечно будет ремонтировать.
Татьяна в тот же вечер собрала сумку и уехала к подруге.
— Живи, Гриша, — сказала она на прощание. — Наслаждайся простором, я через недельку загляну, проверю, как стяжка сохнет.
Гриша остался один без туалета и в пыли.
Он сел на свой диван.
— Ниче, переживем.
Татьяна вернулась через неделю. Стяжку она так и не залила, но она пришла не одна. С ней были трое парней: молодые, лет по двадцать в очках, с рюкзаками. На вид ботаники, но какие-то… жилистые.
— Знакомься, Гриша, — сказала Татьяна. — Это Антон, Илья и Магомед. Студенты медакадемии, будущие хирурги.
— И чё? — насторожился Гриша. Он сидел на кухне и пил чай.
— А то, я сдала им свою комнату и зал. Ребятам нужна практика и жилье, а мне нужна охрана.
— Какая охрана?! Я тут живу! Я согласия не давал!
— А твоё согласие на сдачу моей собственности не требуется, — улыбнулась Татьяна. — Комнаты определены судом. Я могу там хоть слона поселить, ребята располагайтесь.
Студенты оказались страшнее гастарбайтеров: они не пили, не курили, не шумели, они учились.
Вечером Гриша хотел посмотреть телевизор, включил «Ментов». В комнату зашел Антон (очкарик).
— Григорий Павлович, — вежливо сказал он. — Не могли бы вы убавить звук? У нас завтра коллоквиум по нейрохирургии, мы учим строение мозга.
— Пошёл вон! — рявкнул Гриша. — Мой телевизор!
— Хорошо, — кивнул Антон.
Через пять минут телевизор погас.
— Э! — Гриша потыкал пульт.
— Пробки выбило, наверное, — сказал Антон из коридора. — Старая проводка не выдержала напряжения ваших эмоций.
Гриша полез в щиток, там не хватало одной детали, которую Антон незаметно вынул.
Ночью Гриша проснулся от странного звука. Бубнеж, монотонный как молитва, он вышел на кухню.
За столом (который стоял криво на бетоне) сидели трое студентов, горел тусклый свет. Перед ними лежала… лягушка. Распластанная на доске.
— Nervus vagus… — бубнил Магомед, тыкая в лягушку пинцетом. — Nervus trigeminus…
— О господи! — вскрикнул Гриша. — Вы че, сатанисты?!
— Мы медики, — спокойно ответил Илья. — Препарируем земноводное, практика. Не мешайте, Григорий Павлович. Вы нарушаете асептику своим перегаром, дышите в сторону, пожалуйста.
Гриша попятился, вид расчлененной лягушки и блеск скальпелей в руках этих вежливых мальчиков нагнал на него жуть.
Он убежал в свою комнату и заперся на швабру (замка-то не было).
С Люськой студенты обошлись ещё жестче.
На следующий день Люська пришла с сумками.
На пороге ее встретил Магомед, широкий в плечах, с бородой.
— Добрый день, — сказал он вежливо, но перегородив проход. — Предъявите документы.
— Ты кто такой?! — опешила Люська. — Я к мужу!
— У Сидорова нет жены, вы кто?
— Я Людмила! Я тут живу!
— Регистрация есть? — Магомед достал телефон. — Если нет, я вынужден вызвать наряд. У нас тут стерильная зона, а у вас, простите, вид не стерильный. Флюорография есть? Справка от дерматовенеролога?
— Ты чё че, борзый?! — взвизгнула Люська.
— Я будущий врач, забочусь о здоровье, покиньте помещение. Или мы вас… продезинфицируем.
Люська посмотрела на бородатого студента, на его серьезные глаза… и сдулась.
— Психи! — крикнула она. — Гриша! Я ухожу! Звони, когда выгонишь этих маньяков!
И убежала.
Гриша остался один с тремя хирургами, лягушками и латынью.
Через неделю он перестал пить, потому что пить под пристальным взглядом Антона («Григорий Павлович, печень увеличена, склеры желтые, скоро асцит начнется, хотите, я вам пункцию сделаю? Прямо здесь?») было невозможно.
Он сидел в своей комнате, голодный (на кухню выйти боялся), трезвый и злой.
Понимал: его выживают.
Но он еще держался. «Не возьмешь! Я тут прописан!» — шептал он, глядя на обшарпанные стены.
Спустя месяц такой жизни Гриша похудел на пять килограммов и стал дергаться от латинских слов. Туалета по-прежнему не было (ходил в ведро, выносил ночью). Пола не было. Студенты учили уже не лягушек, а кости (притащили настоящий скелет, поставили в коридоре, Гриша чуть инфаркт не схватил).
В один из дней Татьяна пришла не одна.
С ней был мужик огромный, лысый, в кожаной куртке, с золотой цепью на шее. Настоящий «браток» из 90-х, только постаревший, риелтор Валера.
Они ходили по квартире, не обращая внимания на Гришу.
— Ну чё, мать, — гудел Валера басом. — Хата убитая, конечно, но метраж хороший, потолки высокие.
— Да, сталинка, — кивала Татьяна. — Только вот обременение…
Она кивнула на Гришу, который вжался в диван.
— Это? — Валера посмотрел на Гришу как на мебель. — Да какое это обременение? Это так, таракан. Дисконт 30% даешь?
— Даю.
— Тогда берем, у меня клиент есть. Бригадир строителей, у него бригада пятнадцать человек: таджики, узбеки. Ребята работящие, им прописка не нужна, им бы койко-место.
Валера начал мерить шагами комнату Гриши.
— Так… Сюда двухъярусные нары встанут… Штук пять, десять человек влезет. В коридоре еще пару матрасов кинем.
Гриша похолодел.
— Тань… — просипел он. — Ты чё, продаешь хату?! Со мной?!
Татьяна повернулась к нему. Глаза у нее были холодные.
— Да, Гриша продаю с тобой, ты же отказник, у тебя право пользования. Вот и будешь пользоваться вместе с новыми жильцами. Они ребята простые, веселые. Плов будут готовить, намаз читать, тебе понравится.
— Пятнадцать человек?! — Гриша вскочил. — Я не выживу!
— А это уже не мои проблемы, — вмешался Валера. — Ты, дядя, главное, не мешай. Будешь себя хорошо вести плов дадут. Будешь бузить в бетон закатают, они ремонт быстро доделают.
Гриша посмотрел на Валеру, на его кулаки размером с пивную кружку.
Посмотрел на Таню.
Он понял: это конец: студенты были цветочками, гастарбайтеры – это ягодки. А Валера, это бульдозер, который его снесет.
«Черные риелторы», — мелькнула мысль. — «Они меня тут и прикопают».
— Тань… — голос Гриши дрогнул. — Не надо таджиков, давай договоримся.
Татьяна села на стул.
— Договоримся? О чем, Гриша?
— Ну… я это… съеду.
— Куда?
— Ну… в общагу, купи мне комнату и я выпишусь.
Татьяна усмехнулась.
— Гриша, ты не понял, поезд ушел. Я не буду покупать тебе комнату, комната стоит миллион у меня таких денег нет.
— А чё есть? — Гриша с надеждой посмотрел на неё.
— Есть триста тысяч, отступные, это все. На эти деньги ты можешь купить домик в деревне. В области. Развалюху, как ты любишь. Или пропить их с Люськой. Мне все равно.
— Триста?! — возмутился Гриша. — Это копейки!
— Триста тысяч сейчас наличкой и мы едем к нотариусу. Прямо сейчас. Или… — она кивнула на Валеру, — …завтра тут живут Равшан и Джамшут. А Валера оформляет сделку дарения доли своему «клиенту» и тогда ты не получишь ни копейки.
Валера хрустнул пальцами.
— Решай, дядя. Время — деньги. У меня бригада на низком старте.
Гриша смотрел на пачку денег, которую Татьяна выложила на стол, пятитысячные купюры.
Триста тысяч.
И Люська в деревне живет… У нее там дом пустой от бабки остался. Можно туда поехать, баньку истопить…
А здесь? Студенты, скелеты, отсутствие туалета. И перспектива жить в ауле.
Он сломался.
— Ладно, — махнул он рукой. — Чёрт с тобой, Хозяйка. Давай бабки.
— Сначала к нотариусу, — Татьяна убрала деньги в сумку. — Заявление о снятии с учета и отказе от права пользования, потом деньги.
— Ты меня кинешь!
— Я не кидаю, Гриша.
Через два часа они вышли от нотариуса. Гриша подписал все бумаги. Руки у него дрожали, но глаза уже горели он предвкушал запой на триста тысяч.
Татьяна отдала ему конверт.
— Прощай, Гриша. Вещи свои заберешь завтра до обеда.
— Да пошла ты… — буркнул он, пряча конверт за пазуху. — Стерва, я ещё счастлив буду! Люська меня ждет!
Он побрел к остановке, сутулый, сгорбленный, но свободный.
Татьяна вернулась домой.
В квартире было тихо, студенты (подставные, конечно, дети подруг) уже ушли, забрав скелет и лягушек. Валера (актер из местного театра, муж коллеги) получил свой гонорар — бутылку коньяка и уехал.
Татьяна осталась одна.
Она надела резиновые перчатки. Налила в ведро воды, бахнула туда хлорки — много, от души.
Взяла тряпку.
Она мыла пол, смывала пятнадцать лет страха и унижений.
Тишина.
Никто не храпит, никто не требует жрать, никто не качает права.
— Дорого мне встал этот отказ от приватизации, — сказала она вслух. — Триста тысяч и нервы. Но свобода… бесценна.
Она закрыла глаза и улыбнулась.
