— А ты, Ниночка, майонеза-то пожалела, — Лариса Викторовна поджала губы, брезгливо ковыряя вилкой салат «Мимоза». — Суховато. В наше время на стол последнее выставляли, чтобы гостей уважить. А ты всё экономишь.
Нина замерла с противнем в руках. Жар от духовки опалил уставшее лицо, но ещё сильнее обожгла обида. Она не спала с шести утра. Ноги гудели так, словно к лодыжкам привязали гири, а пальцы, изрезанные овощечисткой, ныли от сока лимона.
— Лариса Викторовна, я положила столько, сколько нужно по рецепту, — тихо ответила Нина, ставя на стол главное блюдо — утку с яблоками. — И банка была большая, «Провансаль», как вы любите.
— Ой, да ладно тебе оправдываться, — махнула рукой золовка Оля, уже нацелившись на бутерброд с красной икрой. — Мам, не придирайся. Нинка просто не умеет готовить так душевно, как ты. У неё всё… по инструкции.
За столом сидело всё семейство мужа. Свекровь Лариса Викторовна, восседавшая во главе стола как императрица в изгнании. Золовка Оля со своим мужем Глебом и их капризным сыном-подростком. И, конечно, Рома — муж Нины, который сейчас старательно делал вид, что очень занят открыванием бутылки шампанского и не слышит колкостей в адрес жены.
Нина опустилась на стул. Стул скрипнул, словно тоже устал от этой бесконечной гонки.
История этого застолья началась две недели назад. Лариса Викторовна собрала «семейный совет» и постановила: Новый год встречаем у Ромы и Нины, потому что у них квартира больше.
— Скидываемся поровну! — громко объявил Глеб, муж Оли, мужчина с вечно бегающими глазками и необъятным животом. — Чтобы без обид.
В итоге «поровну» вышло так: Нина потратила восемнадцать тысяч на продукты, бегала по рынкам, таскала пакеты. Оля перевела на карту полторы тысячи и принесла с собой бутылку дешёвого вина и банку маринованных огурцов, которые сама же и открыла. Глеб вообще «забыл» перевести, сославшись на задержку премии. Свекровь принесла себя и своё драгоценное мнение.
— Глебушка, передай мне грибочки, — пропела Оля, игнорируя тот факт, что Нина ещё даже не положила себе ничего в тарелку. — Кстати, Нин, а чего ты в этом халате? Переоделась бы. Праздник всё-таки.
Нина посмотрела на своё платье. Это был не халат, а вполне приличное трикотажное платье, купленное три года назад. Просто оно немного выцвело.
— Я не успела купить новое, Оля, — голос Нины дрогнул. — Все деньги ушли на стол.
— Ну, кто на что учился, — хмыкнул Глеб, запихивая в рот кусок утки. Жир тёк по его подбородку. — Моя вот умеет крутиться. Маникюр свежий, прическа. Женщина должна быть украшением, а не посудомойкой.
В этот момент у Нины к горлу подступил ком. Она посмотрела на свои руки. Маникюра не было. Ногти были коротко острижены, кожа вокруг них покраснела от бесконечной чистки картошки, свеклы, моркови. Вчера она хотела записаться к мастеру, но потом посчитала бюджет: если пойти на ногти, не хватит на хорошую колбасу и сыр с плесенью, который так любит свекровь. Она выбрала сыр.
А теперь эти люди сидят, едят этот сыр и попрекают её внешним видом. Глаза защипало. Она вспомнила, как стояла вчера на кассе в супермаркете. Уставшая, взмыленная. Ей не хватило мелочи, чтобы оплатить зеленый горошек, пришлось рыться в сумке.
— С вас 340 рублей, — сказала кассирша. — Ой, у меня сдачи мелочью нет. Возьмите лотерейный билет? Как раз сто рублей. «Новогодний миллиард».
— Давайте, — махнула рукой Нина, лишь бы быстрее уйти. Она сунула яркую бумажку в карман пуховика и забыла о ней. Вспомнила только сейчас, когда рука нащупала в кармане домашней кофты переложенный чек и билет.
— Что приуныла, невестка? — громкий голос Ларисы Викторовны вырвал её из мыслей. — Включайте телевизор, куранты скоро!
Глеб потянулся за пультом, опрокинув соусник на скатерть.
— Опять! — всплеснула руками Нина.
— Да постираешь, не барыня, — отмахнулся Глеб. — Ромка, наливай!
Рома, наконец, подал голос:
— Глеб, аккуратнее можно? Нина два дня убиралась.
— Ой, защитник выискался, — фыркнула Оля. — Мать родную лучше бы защищал от одиночества, чаще бы звонил.
На экране президент начал речь. Все засуетились, хватая бокалы. Нина сидела неподвижно. Ей не хотелось ни загадывать желание, ни пить, ни улыбаться. Внутри была выжженная пустыня.
«Бом-бом-бом…»
— С Новым годом! Ура! — заорали родственники, чокаясь так, что чуть не разбили хрусталь.
Нина машинально отпила глоток. И тут по телевизору началась трансляция розыгрыша лотереи.
— О, лохотрон для бедных, — загоготал Глеб, накладывая себе третью порцию оливье. — Кто вообще верит в эту чушь?
Нина, сама не зная почему, достала из кармана смятый билетик.
— А я купила. На сдачу.
— Ну-ну, — скривилась Лариса Викторовна. — Деньги девать некуда? Лучше бы сыну носки купила, вон у него пятка протерлась.
Ведущий на экране бодро выкрикивал цифры. Нина смотрела в билет.
Первая строка совпала. Вторая.
Сердце пропустило удар.
Третья. Четвёртая.
Номер билета высветился на экране огромными золотыми цифрами.
— Двадцать пять миллионов рублей! — объявил ведущий. — И этот билет был продан в городе…
Нина перестала дышать. Она знала этот номер. Она смотрела на него.
— Нин, ты чего побелела? — спросил Рома, наклоняясь к ней. — Тебе плохо?
— Рома… — прошептала она, и голос её сорвался на визг. — Рома, это мой билет!
Она положила бумажку на стол, прямо рядом с пятном от соуса.
В комнате повисла тишина. Такая плотная, что было слышно, как тикают дешёвые часы на стене.
Глеб первым схватил билет, едва не порвав его жирными пальцами. Он начал сверять цифры с экраном, где показывали повтор. Его лицо менялось: от насмешливого к растерянному, а затем — к хищному.
— Обалдеть… — выдохнул он. — Реально. Всё совпало. Двадцать пять лямов.
Тишина взорвалась.
— Да ты что?! — взвизгнула Оля, подскакивая с места. Она бросилась обнимать Нину, чуть не опрокинув салатницу. — Ниночка! Родная! Вот это счастье привалило! Господи, боженька всё видит!
Лариса Викторовна, которая минуту назад критиковала салат, вдруг расплылась в приторной улыбке:
— Я всегда знала, что у тебя легкая рука, доченька! Ну, теперь заживем! Мне как раз на операцию надо, на глаза, в Израиле. И дачу давно пора ремонтировать.
Нина сидела, оглушенная не выигрышем, а этой мгновенной переменой. Лицемерие было настолько густым, что его можно было резать ножом вместо утки.
— Подождите, — вдруг сказал Глеб, и его глазки забегали с удвоенной скоростью. Он постучал вилкой по бокалу, призывая к вниманию. — Тут есть нюанс. Юридический, так сказать.
Все уставились на него.
— Мы же договаривались, — Глеб обвел всех тяжелым взглядом, — что на стол скидываемся поровну. Общий котел. Так?
— Ну так, — настороженно кивнул Рома.
— Билет куплен на сдачу, когда Нина покупала продукты для общего стола, — Глеб поднял палец вверх. — Значит, технически, билет куплен на общие деньги. Деньги семьи. А значит, выигрыш нужно делить на всех присутствующих.
— Конечно справедливо! — подхватила Лариса Викторовна. — Мы одна семья. Рома, ты же не позволишь, чтобы твою мать и сестру обделили? Мы же родная кровь! Двадцать пять миллионов… На пятерых — это по пять миллионов каждому. Отличная сумма!
Нина смотрела на них и не верила своим глазам. Эти люди, которые полчаса назад попрекали её старым платьем, которые даже не помогли нарезать хлеб — теперь делили её удачу.
— Рома? — Нина посмотрела на мужа. Это был решающий момент.
Рома сидел, опустив голову. Он всегда боялся матери. Боялся конфликтов с наглым Глебом.
— Ну… мам, вообще-то Нина покупала… — начал он неуверенно.
— Что «Нина»?! — взвилась Лариса Викторовна. — Ты подкаблучник, Роман! Твоя сестра в долгах, у племянника брекетов нет, а ты хочешь всё этой… — она осеклась, но взгляд её был красноречивее слов. — Мы же скидывались!
И тут Нина встала.
Она вдруг почувствовала удивительную легкость. Словно те гири, что висели на ногах, исчезли. Слёзы высохли. Осталась только холодная, кристальная ясность.
— Скидывались, говорите? — громко крикнула она.
Она подошла к комоду, где лежала её сумка, достала кошелек и вынула оттуда аккуратно сложенную стопку чеков. Нина всегда собирала чеки — привычка экономить.
— Давайте посчитаем, — её голос окреп. — Вот чек из «Ленты». Сумма: 18 450 рублей. Вот перевод от Оли: 1 500 рублей. От Глеба: ноль. От Ларисы Викторовны: ноль.
— Ты что, мелочиться будешь? — взвизгнула Оля. — У нас сейчас миллионы на кону, а ты чеками тычешь!
— Нет, это не мелочи, — Нина подошла к столу и взяла билет. Крепко сжала его в руке. — Это факты. Вы не скидывались на стол. Вы кинули мне подачку, которой не хватило даже на алкоголь, который вы сейчас пьёте. Этот билет я купила на сдачу. Сдача — это мои личные средства, оставшиеся после покупки. Вы не вложили в этот стол ни копейки сверх тех полутора тысяч, которые вы и так проели одной икрой.
— Ах ты, тварь неблагодарная! — Лариса Викторовна вскочила, опрокинув стул. — Я тебя в семью приняла! Я терпела твою бесхозяйственность! А ты теперь деньгами попрекаешь? Рома, скажи ей!
Рома медленно поднял глаза. Он смотрел на жену — в старом платье, с уставшими глазами и красными руками. И вдруг увидел её по-настоящему. Впервые за много лет. Увидел, как они её жрут. Как он сам позволял её жрать.
— Мама, сядь, — сказал Рома. Голос его прозвучал неожиданно жестко.
— Что?!
— Я сказал, сядь. И замолчи.
В комнате стало так тихо, что было слышно, как лопаются пузырьки в шампанском.
— Нина права, — Рома встал рядом с женой, плечом к плечу. — Вы не скидывались. Вы приехали на всё готовое, как всегда. Вы оскорбляли её еду, её одежду, её труд. А теперь хотите её денег?
— Ромка, ты берега попутал? — Глеб встал, выпячивая живот. — Мы родня!
— Родня помогает, а не доит, — отрезал Рома. — Глеб, положи вилку. Это утка, которую приготовила «посудомойка». Тебе не пристало такое есть.
— Да пошли вы! — Оля вскочила, лицо её пошло красными пятнами. — Подавитесь своими деньгами! Ноги моей здесь больше не будет!
— Вот и отлично, — спокойно сказала Нина. — И, пожалуйста, контейнеры с собой не забирайте. Вы же говорили, салат сухой.
— Прокляну! — театрально крикнула Лариса Викторовна, хватаясь за сердце. — Сына у матери украла!
— Уходите, — твердо сказал Рома, открывая входную дверь. — Сейчас же.
Сборы были быстрыми и яростными. Оля швыряла свои вещи, Глеб матерился, пытаясь попасть в рукав пуховика. Лариса Викторовна обещала, что Рома приползет к ней на коленях, но дверь захлопнулась, отрезая их крики.
В квартире наступила благословенная тишина.
Нина стояла посреди разгромленной комнаты. Стол был завален грязной посудой, скатерть испорчена. Она посмотрела на билет в своей руке, потом на мужа.
У Ромы дрожали руки. Он подошел к ней и неловко обнял.
— Прости меня, Нин. Прости за всё. За то, что не видел. За то, что молчал. Я… я такой дурак.
Нина прижалась к его плечу. Слёзы снова подступили, но теперь это были другие слёзы. Слёзы облегчения.
— Знаешь, — всхлипнула она, уткнувшись ему в рубашку. — А ведь есть секрет, чтобы лук в салате не горчил. Его нужно кипятком ошпарить, а потом в уксусе с сахаром подержать пять минут. Я всегда так делаю. А твоя мама просто этого не знает.
Рома засмеялся — нервно, с надрывом. Он гладил её по волосам, целуя макушку.
— Бог с ним, с луком, Нин. Мы теперь можем купить целую плантацию лука. И нанять повара.
— Нет, — Нина подняла голову и улыбнулась. — Повара не надо. А вот посудомоечную машину мы купим самую лучшую. И платье. И мы поедем на море. Только вдвоём.
За окном гремели салюты. На столе, среди недоеденных деликатесов и грязных тарелок, лежал маленький клочок бумаги, который разделил их жизнь на «до» и «после». Но настоящим выигрышем были не миллионы. Настоящим выигрышем было то, что Рома наконец-то закрыл эту дверь.
— Пойдём спать, — сказала Нина. — Посуду помоем завтра. Или вообще выкинем.
Рома крепче обнял жену:
— Выкинем. Купим новую.
На улице, под грохот фейерверков, удалялись три злые фигуры, ругая неблагодарных родственников и подсчитывая упущенную выгоду. Но их уже никто не слышал.
