Свекровь стояла на пороге с таким видом, будто пришла не в гости, а на обыск.
— Открывай давай, некогда мне тут мёрзнуть, — бросила она, даже не поздоровавшись.
Я отступила в сторону, пропуская Раису Петровну в прихожую. Она прошла, не снимая туфель, и её острый взгляд тут же начал сканировать каждый угол нашей двушки. Я знала этот взгляд — он всегда искал изъяны, недостатки, поводы для критики.
— Ну и холодина у вас, — процедила она, поёжившись. — Экономите на отоплении? Или Егор зарплату всю в карты проигрывает?
Я сглотнула раздражение. Два года замужества научили меня не реагировать на каждый её выпад. Свекровь могла превратить любую встречу в поле боя, и лучшей стратегией было молчание.
— Чай будешь? — спросила я, направляясь на кухню.
— Некогда мне тут чаи распивать. Дело есть серьёзное.
Она прошла в гостиную и устроилась на диване, разложив вокруг себя сумки. Раиса Петровна никогда не приходила с пустыми руками — но и никогда не приносила подарков. Её сумки всегда были полны какими-то странными вещами, которые она пыталась нам подсунуть: старыми кастрюлями, потёртыми полотенцами, треснутыми тарелками.
Я села напротив, сложив руки на коленях. Ждать долго не пришлось.
— Вот что, Вера, — начала свекровь, и в её голосе зазвучали металлические нотки. — Мне квартиру продавать надо.
Пауза. Она смотрела на меня выжидающе, словно ждала какой-то реакции. Я молчала, не понимая, при чём тут я.
— Ну, ты что, совсем тупая? — не выдержала она. — Продавать буду. А жить-то где мне? Вот и решила — переезжаю к вам. Надолго. А может, и насовсем.
Слова упали в тишину комнаты, как камни в колодец. Я почувствовала, как внутри что-то сжалось в тугой узел. Свекровь? Здесь? Постоянно?
— Раиса Петровна, но мы же не обсуждали… — начала я осторожно.
— А чего тут обсуждать? — перебила она. — Я мать Егора. Имею полное право жить со своим сыном. Или ты против, невестка дорогая?
Последние слова она произнесла с такой ядовитой интонацией, что я невольно вздрогнула. В её глазах плясали победные огоньки. Она знала, что загнала меня в угол. Возразить — значит стать плохой, чёрствой женой, которая разлучает мать с сыном.
— Но это же наша квартира, — попыталась я. — Нам с Егором нужно сначала поговорить…
— Вот и поговорите, когда он придёт, — отмахнулась свекровь. — А пока покажи, где я буду спать. Сюда вот диван поставите раскладной, мне много не надо.
Она похлопала по дивану, на котором сидела, и я поняла — она уже всё решила. Уже распланировала нашу жизнь, уже вписала себя в наше пространство. И возражения не принимаются.
Звук ключа в замке прозвучал как спасение. Егор вернулся с работы раньше обычного. Он вошёл, увидел мать и на мгновение замер. На его лице промелькнуло что-то похожее на… вину? Но это было так быстро, что я засомневалась, не показалось ли мне.
— Мам? Ты чего тут? — спросил он, снимая куртку.
— Сыночек! — Раиса Петровна вскочила с дивана и бросилась к нему. — Ну наконец-то! А я уже жду, жду! Вере вот рассказала про свой переезд. Она, конечно, не очень рада, но ты-то меня поддержишь, правда?
Егор посмотрел на меня, потом на мать. Его лицо было бледным.
— Мам, может, на кухню пройдём? Поговорить надо.
Они ушли, оставив меня одну в гостиной. Я слышала приглушённые голоса, но слов разобрать не могла. Только интонации. Умоляющий голос свекрови. Ровный, но усталый — Егора. Разговор длился минут десять. Когда они вернулись, лицо у Раисы Петровны было торжествующим.
— Ну вот, Вера, мы с Егором всё обсудили, — объявила она. — Он согласен. Я переезжаю через три дня.
Я посмотрела на мужа. Он не встретился со мной взглядом.
— Егор? — позвала я тихо.
— Вера, ну она же моя мать, — пробормотал он. — Куда ей ещё деваться? Поживёт немного, потом что-нибудь придумаем.
— Немного? — переспросила я. — Она же сказала, что насовсем.
— Ну не насовсем же! — вспыхнул он вдруг. — Год, может, два. Что тут такого? У многих родители с детьми живут!
Год или два. Я представила два года жизни под одной крышей с Раисой Петровной. Два года её замечаний, упрёков, вечного недовольства. Два года без личного пространства, без тишины, без возможности просто побыть наедине с мужем.
— Но мы же можем ей помочь по-другому, — попыталась я последний раз. — Снять квартиру, помогать деньгами…
— Деньгами! — фыркнула свекровь. — Да у вас самих денег кот наплакал! Что я на съёмной норе буду делать? Нет уж, я с сыном буду. Это моё законное право!
Три дня пролетели как один страшный сон. Раиса Петровна переехала в субботу утром, привезя с собой столько вещей, что наша двушка превратилась в склад. Коробки громоздились в коридоре, в гостиной, даже в нашей спальне.
— Это временно, — бормотал Егор, спотыкаясь о очередную сумку. — Разберём потом.
Но ничего не разбиралось. Свекровь обживалась стремительно и агрессивно, как захватчик на чужой территории. Она переставила мебель в гостиной, повесила на стены свои старые фотографии, заняла половину холодильника своими продуктами. А главное — она установила свои правила.
Утро теперь начиналось не с будильника, а с грохота кастрюль на кухне. Раиса Петровна вставала в шесть и начинала готовить завтрак. Громко. Очень громко.
— Надо приучать себя к здоровому режиму! — заявляла она, когда я, заспанная и измученная, выползала из спальни. — А то спите до одурения!
Она критиковала всё. То, как я мою посуду. То, как я глажу рубашки Егору. То, как я готовлю. Её любимой фразой стало: «В наше время женщины умели вести хозяйство, а вы, молодые, только по телефонам своим сидите».
Егор молчал. Он уходил на работу раньше, возвращался позже. Дома он прятался за ноутбуком или телевизором, избегая любых конфликтов. А конфликты начались почти сразу.
Первый случился через неделю. Я готовила ужин, когда свекровь ворвалась на кухню с недовольным лицом.
— Вера, ты чего там наводишь? Дом пахнет, как в столовой какой-то!
— Я делаю рагу, — ответила я, помешивая овощи на сковороде.
— Рагу она делает! — передразнила Раиса Петровна. — Егор борщ любит, а ты тут свои заморочки готовишь!
— Егор сказал, что хочет сегодня рагу, — возразила я как можно спокойнее.
— Егор! — гаркнула свекровь в сторону гостиной. — Иди сюда!
Муж появился в дверном проёме, с виноватым выражением лица.
— Ты борщ хочешь или эту её стряпню? — спросила мать, ткнув пальцем в сковороду.
Егор посмотрел на меня, потом на неё. Я видела, как в его глазах мечется что-то загнанное.
— Мам, ну какая разница… — начал он.
— Значит, борщ, — решила за него свекровь. — Вера, вылей это и начинай нормальную еду готовить.
Я стояла со сковородой в руках и смотрела на мужа. Ждала, что он скажет что-то. Заступится. Объяснит матери, что это наш дом и мы сами решаем, что готовить. Но он просто пожал плечами и ушёл обратно в гостиную.
Я вылила рагу в мусорное ведро. Не потому что свекровь приказала. А потому что поняла — есть это всё равно никто не будет.
Следующий конфликт был из-за стирки. Раиса Петровна решила, что я неправильно стираю её вещи. Слишком горячая вода. Не тот порошок. Не та программа. В итоге она заняла стиральную машину на целый день, стирая свои тряпки партиями по три вещи.
Потом началась история с ванной. Свекровь принимала душ по сорок минут, расходуя всю горячую воду. Когда я попробовала об этом заговорить, она взорвалась:
— Что, мне теперь грязной ходить?! Я старый человек, мне водные процедуры нужны для здоровья! А ты потерпишь, невестка!
Невестка. Она произносила это слово с таким презрением, будто оно означало что-то грязное.
Месяц превратился в испытание. Два месяца — в кошмар. Я перестала спать нормально. Перестала есть. Когда смотрела в зеркало, видела чужое, осунувшееся лицо с тёмными кругами под глазами. Раиса Петровна высасывала из меня жизнь по капле, день за днём.
А Егор продолжал делать вид, что ничего не происходит. Он жил в своём мире, где мать и жена каким-то волшебным образом сосуществовали мирно. Когда я пыталась с ним поговорить, он только отмахивался:
— Вера, ну потерпи ещё немного. Она скоро найдёт себе что-нибудь.
Но свекровь ничего не искала. Она и не собиралась. Она устроилась в нашей квартире, как клещ в коже.
Перелом произошёл в воскресенье. Я проснулась рано и решила приготовить завтрак для Егора — его любимые блинчики. Простое желание сделать приятное мужу. Я тихо прокралась на кухню, достала продукты и начала замешивать тесто.
— Что ты тут делаешь? — раздался голос за спиной.
Я вздрогнула, чуть не уронив миску. Раиса Петровна стояла в дверях в своём застиранном халате, с лицом, искажённым возмущением.
— Я готовлю завтрак, — ответила я.
— В семь утра? Шум развела! Мне спать мешаешь!
— Я старалась тихо…
— Тихо! — передразнила она. — Грохочешь тут, как слон в посудной лавке! И вообще, кто тебе разрешил мои продукты брать?
Я посмотрела на пачку муки в руках. Обычная мука из нашего общего шкафа.
— Это не ваши продукты, Раиса Петровна. Я сама их покупала.
— Ах, покупала! — голос свекрови взлетел до визга. — А кто тут живёт бесплатно? Кто электричество жрёт? Кто воду льёт литрами? Ты! Так что всё, что в этом доме есть — моё! Потому что это дом моего сына!
Что-то во мне щёлкнуло. Тихо и окончательно. Я поставила миску на стол.
— Дом вашего сына? — переспросила я, и мой голос прозвучал странно спокойно. — Эту квартиру мы с Егором купили вместе. На наши общие деньги. Я работала наравне с ним, я вкладывала свои сбережения, я платила половину первого взноса. Это наш дом. Не ваш.
Раиса Петровна побагровела.
— Ты как разговариваешь со старшими?! Ты…
— Я разговариваю как хозяйка этой квартиры, — перебила я её. Впервые за всё время. — И знаете что, Раиса Петровна? Мне надоело. Надоело терпеть ваши выходки, надоело слушать ваши упрёки, надоело жить на цыпочках в собственном доме. Собирайте вещи. Вы съезжаете.
Тишина была такой плотной, что казалось, воздух превратился в желе. Свекровь смотрела на меня, открыв рот, не в силах вымолвить ни слова. А потом её лицо исказилось от ярости.
— Егор! — завопила она. — Егор, иди сюда немедленно!
Муж выскочил из спальни, застёгивая на ходу рубашку. Он был растрёпанный, заспанный, явно не понимающий, что происходит.
— Что случилось? — пробормотал он.
— А то случилось, что твоя женушка меня выгоняет! — заголосила свекровь, и в её голосе появились истерические нотки. — Меня, родную мать! На улицу! Вот она какая, твоя Вера! Бессердечная! Жестокая!
Егор посмотрел на меня. В его глазах я увидела усталость, растерянность и… страх. Он боялся этого момента. Боялся, что когда-нибудь ему придётся выбирать. И вот этот момент настал.
— Вера, что происходит? — спросил он тихо.
— Происходит то, что я больше не могу так жить, — ответила я. — Три месяца, Егор. Три месяца я молчала, терпела, пыталась приспособиться. Но твоя мать не даёт мне жить. Она захватила наш дом, наше пространство, нашу жизнь. И ты ничего не делаешь. Просто смотришь, как она меня раздавливает.
— Раздавливает! — фыркнула Раиса Петровна. — Драму развела! Я всего лишь…
— Вы всего лишь превратили мою жизнь в ад, — оборвала я её. Мой голос был ровным, холодным. — И я больше не собираюсь это терпеть. Поэтому выбирайте — или вы уезжаете, или уезжаю я.
Слова повисли в воздухе. Ультиматум. Последняя черта.
Егор смотрел на меня, потом на мать, потом снова на меня. Его лицо было бледным. Он открыл рот, закрыл. Сделал шаг вперёд, остановился. В его глазах металась паника загнанного зверя.
— Вера, ну… ну давай спокойно поговорим, — начал он примирительно. — Не надо так сразу…
— Сразу? — переспросила я. — Три месяца — это сразу?
— Ну не при ней же! — он кивнул на мать.
— Именно при ней. Потому что это касается её. Егор, я устала. Устала быть чужой в собственном доме. Устала от того, что ты прячешься, вместо того чтобы защитить меня. Устала от того, что твоя мать считает меня прислугой.
— Прислугой! — взвилась свекровь. — Да я…
— Мам, помолчи! — неожиданно рявкнул Егор.
Раиса Петровна замолчала, ошарашенная. Первый раз за всё время он повысил на неё голос.
Егор провёл рукой по лицу. Он выглядел измученным, постаревшим. Когда он заговорил, голос его был тихим и усталым:
— Вера, она моя мать. Я не могу просто взять и выставить её на улицу.
— Я не прошу тебя выставить её на улицу. Я прошу найти ей отдельное жильё. Помочь деньгами. Поддержать. Но не здесь. Не в нашем доме.
— У меня нет таких денег!
— Зато есть деньги на твою новую приставку, да? — вырвалось у меня. — На сигареты? На посиделки с друзьями?
Он вздрогнул, будто я его ударила.
— Это другое…
— Нет, Егор. Это всё одно и то же. Вопрос приоритетов. И я вижу, какой у тебя приоритет. Не я. Не наша семья. Не наш брак. Твоя мать.
Я взяла куртку с вешалки. Руки мои были спокойными, хотя внутри всё дрожало.
— Я уезжаю к Свете на пару дней. Чтобы ты мог всё обдумать. И когда я вернусь, я хочу увидеть либо твою мать со своими вещами у двери, либо мои вещи собранными. Выбор за тобой.
— Вера, подожди…
Но я уже открыла дверь. Последнее, что я услышала, был торжествующий голос свекрови:
— Ну вот видишь, сынок, какая она! Бросила тебя! А я говорила — не та девушка, не та!
Дверь закрылась за мной, отрезая этот голос. Я спустилась по лестнице, вышла на улицу. Морозный воздух обжёг лёгкие, и я впервые за долгое время почувствовала, что дышу по-настоящему. Свободно.
Два дня у подруги пролетели в странном тумане. Света не задавала лишних вопросов, просто обняла и впустила в свою маленькую однушку. Я спала, ела, смотрела в окно. Думала.
Думала о том, каким был Егор, когда мы познакомились. Внимательным, заботливым, готовым на всё ради меня. И о том, каким он стал. Тенью. Человеком, который предпочитал не видеть проблему, лишь бы не решать её.
Думала о свекрови, которая, возможно, тоже когда-то была другой. Но одиночество и обида на жизнь превратили её в то, чем она стала — в токсичную, манипулирующую женщину, которая держалась за сына, как утопающий за соломинку.
И думала о себе. О том, сколько ещё я готова терпеть. Где проходит та черта, за которой любовь превращается в самоуничтожение.
На третий день зазвонил телефон. Егор.
— Вера, приезжай, — сказал он. И в его голосе было что-то новое. Твёрдость.
Я вернулась вечером. Открыла дверь своим ключом и замерла на пороге. В прихожей было пусто. Никаких коробок свекрови. Никаких её сумок. Тишина.
Егор вышел из гостиной. Он выглядел усталым, но… каким-то более живым, что ли.
— Она уехала? — спросила я тихо.
— Да. Я нашёл ей квартиру. Однушку недалеко отсюда. Снял на полгода. Буду помогать деньгами, но жить она будет отдельно.
Я смотрела на него, не веря своим ушам.
— И как она это приняла?
Егор усмехнулся без радости.
— Скандал был знатный. Рыдала, кричала, что я предатель. Что я выбираю женщину вместо матери. Но я выдержал. Впервые в жизни не сдался.
Он подошёл ближе, взял меня за руки.
— Прости меня, Вера. За то, что был трусом. За то, что позволил ей издеваться над тобой. За то, что чуть не потерял тебя из-за своей слабости. Я люблю мать, но ты — моя жена. Моя семья. И я должен был защитить тебя с самого начала.
В его глазах стояли слёзы. Я видела, каких усилий ему это стоило. Противостоять матери, отстоять свой выбор, взять на себя ответственность.
— Она будет и дальше пытаться давить, — предупредила я. — Она не сдастся так просто.
— Я знаю. Но теперь у нас есть границы. И я буду их держать. Обещаю.
Я прижалась к нему, и мы стояли так, посреди освобождённого дома, среди тишины, которая больше не давила. Впереди были трудности — я понимала это. Раиса Петровна не простит нам этого. Будут звонки, упрёки, новые попытки манипуляций.
Но мы были вместе. И в этот раз — по-настоящему.
Наша квартира снова стала нашей. Пахла моим кофе по утрам, Егоровым одеколоном, свежестью проветренных комнат. Мы вернули на место мебель, сняли со стен чужие фотографии, разобрали завалы.
А когда через неделю позвонила свекровь с очередной претензией, Егор спокойно, но твёрдо сказал:
— Мам, я люблю тебя. Но Вера — моя семья. И если ты хочешь быть частью нашей жизни, тебе придётся это принять.
Он положил трубку и посмотрел на меня. Я улыбнулась ему. Впервые за долгое время — по-настоящему.
Мы выстояли. И наша семья стала наконец настоящей.
