Ресторан сиял позолотой и хрусталем, отражая торжественность момента: моей свекрови, Галине Петровне, исполнялось шестьдесят пять лет. Стол ломился от деликатесов, гости — в основном ее подруги и дальние родственники, которых я видела второй раз в жизни, — шумно обсуждали погоду и цены, то и дело поднимая бокалы за здоровье именинницы. Я сидела рядом с мужем Олегом, стараясь держать спину прямо и улыбаться, хотя внутри все сжималось от привычного напряжения, которое всегда охватывало меня в присутствии его матери. Я знала, что этот вечер — ее бенефис, и моя роль здесь — быть скромной тенью, подающей салфетки и восхищающейся ее «неувядающей красотой».
Мы с Олегом готовились к этому дню месяц. Зная, как Галина Петровна любит пускать пыль в глаза, мы отказались от летнего отпуска, чтобы оплатить этот банкет и подарить ей то, о чем она мечтала вслух последние полгода — путевку в элитный санаторий в Кисловодске. Я сама выбирала даты, договаривалась о люксе, предвкушая, как она обрадуется. Мне казалось, что этот щедрый жест наконец-то растопит лед между нами, докажет ей, что я достойная жена ее сына, что мы — одна семья.
Как же я ошибалась.
Когда пришло время тостов, Галина Петровна встала, поправила прическу и окинула стол властным взглядом. В зале воцарилась тишина.
— Дорогие мои, — начала она, и ее голос дрожал от наигранного волнения. — Спасибо, что разделили со мной этот праздник. Я смотрю на вас и думаю: как же мне повезло с сыном! Олежек, встань, пусть все посмотрят на тебя.
Олег, смущенный, поднялся. Он всегда робел перед матерью, превращаясь из сорокалетнего мужчины в послушного мальчика.
— Мой сын — моя гордость, — продолжала она, смахивая несуществующую слезу. — Он работает день и ночь, он всего добился сам. Он тянет на себе этот воз, обеспечивает семью, ни в чем не отказывает…
Я улыбалась, глядя на мужа. Он действительно много работал, но и я не сидела сложа руки. Моя зарплата главного бухгалтера была даже выше его, и ипотеку за нашу квартиру мы закрывали в основном с моих премий. Но я никогда не кичилась этим, считая, что бюджет у нас общий.
И тут взгляд свекрови переместился на меня. Улыбка на ее лице стала жесткой, холодной, словно маска.
— И как же обидно, — вдруг изменила она тон, — что рядом с таким золотым мужчиной часто оказываются те, кто просто умеет хорошо устроиться. Знаете, я всегда говорила: есть женщины-соратницы, а есть…
Она сделала паузу, наслаждаясь моментом.
— А есть такие, как моя невестка. Свекровь на своем юбилее назвала меня при всех гостях «меркантильной тарелочницей». Да-да, Леночка, не делай такие глаза. Ты же у нас ни копейки в дом не принесла, живешь на всем готовом, на шее у Олега сидишь, ножки свесила. Пришла в нашу семью с одним чемоданом и думаешь, мы не видим, ради чего ты замуж выходила? Ради московской прописки и денег моего сына!
Зал ахнул. Кто-то нервно хихикнул, кто-то отвел глаза. Я почувствовала, как кровь отливает от лица, а в ушах начинает звенеть. Это была ложь от первого до последнего слова. Я сама купила нашу первую машину. Я оплатила ремонт. Я, в конце концов, оплатила этот банкет со своей карты вчера вечером!
Я повернулась к Олегу, ожидая, что он сейчас же прервет мать, скажет, что это бред, защитит меня. Но Олег стоял, опустив глаза в тарелку с заливным, и теребил край скатерти. Он молчал. Его молчание было громче, чем оскорбления свекрови. Оно кричало о том, что он боится ее гнева больше, чем потери моего уважения.
— Что, правда глаза колет? — торжествующе продолжила Галина Петровна, видя мое замешательство. — Тарелочница и есть. Присосалась к хорошему парню…
Слезы брызнули из глаз сами собой. Это были слезы не слабости, а жгучей, невыносимой обиды и несправедливости. Я не смогла сказать ни слова — ком в горле перекрыл дыхание. Я схватила сумочку, вскочила со стула и, почти бегом, направилась к выходу, чувствуя спиной десятки взглядов — жалостливых, злорадных, любопытных.
— Лена, постой! Не устраивай сцен! — крикнул мне в след Олег, но даже не двинулся с места, чтобы догнать.
Я вылетела на улицу, в прохладную вечернюю темноту, и только там, за углом ресторана, позволила себе разрыдаться в голос. Макияж потек, нарядное платье казалось нелепым карнавальным костюмом.
Я стояла одна посреди чужого праздника жизни и понимала: возврата нет. Тарелка разбита, и склеить ее уже не получится. Но самое страшное было не в словах свекрови, а в том, что мой муж, мой самый близкий человек, позволил смешать меня с грязью публично, лишь бы не расстроить маму в ее юбилей.
Телефон в руке завибрировал. Звонил Олег. Наверняка, чтобы сказать, что я «все преувеличила» и «мама старенькая, ей можно простить». Я смотрела на экран и понимала, что не хочу отвечать. Я больше не хочу быть удобной.
Такси несло меня по ночному городу, размывая огни фонарей в сплошные полосы света, но в голове у меня уже начало проясняться. Слезы высохли, оставив после себя лишь стянутую кожу на щеках и холодную, злую решимость. Я не поехала домой. Я попросила водителя отвезти меня в гостиницу. Возвращаться в квартиру, где каждый угол напоминал бы о том, как я старалась быть хорошей для людей, которые меня презирают, было выше моих сил.
В номере я первым делом выключила телефон, который продолжал разрываться от звонков Олега и даже, что удивительно, самой Галины Петровны. Видимо, гости начали задавать неудобные вопросы, и идеальная картинка юбилея пошла трещинами.
Я села за стол, взяла гостиничный блокнот и ручку. Мне нужно было увидеть факты. Я начала писать цифры. Зарплата Олега. Моя зарплата. Расходы на ипотеку, продукты, коммуналку, помощь его маме, тот самый банкет. Столбик с моими вложениями оказался в два раза длиннее и внушительнее. Слово «тарелочница» на фоне этих расчетов выглядело не просто оскорблением, а абсурдной, злой шуткой. Я не ела из их тарелки. Я наполняла эту тарелку последние десять лет.
Утром я включила телефон. Сотни сообщений. «Лена, ты сошла с ума? Вернись немедленно!», «Мама плачет, у нее давление!», «Ты опозорила нас перед родней!». Ни слова извинения. Ни слова о том, как мне больно. Только их эгоизм и страх за репутацию.
Я позвонила Олегу сама.
— Лена! Слава богу! — закричал он в трубку. — Ты где? Мы места себе не находим! Мама в шоке, говорит, ты неадекватная, устроила истерику на ровном месте. Приезжай домой, надо извиниться перед ней, она же пожилой человек, ну ляпнула лишнее, с кем не бывает…
— Извиниться? — переспросила я тихо, чувствуя, как внутри закипает ледяное бешенство. — Ты хочешь, чтобы я извинилась за то, что твоя мать публично назвала меня нахлебницей, пока я оплачивала ее праздник?
— Ну зачем ты про деньги… — замялся Олег. — Это некрасиво. Мы же семья.
— Были семьей, Олег. До вчерашнего вечера. А теперь послушай меня внимательно. Я не вернусь, пока не увижу публичных извинений от твоей матери. И пока ты, лично ты, не признаешь, что поступил как трус.
— Ты ставишь мне ультиматумы? — его голос стал жестким. — Лена, не дури. Ты без меня пропадешь. Кому ты нужна в сорок лет?
Это была его любимая манипуляция. Раньше она работала. Но сегодня она вызвала лишь смех.
— Я нужна себе, Олег. И своему банковскому счету, который теперь будет работать только на меня. Кстати, путевку в санаторий я аннулировала сегодня утром. Деньги вернутся мне на карту через три дня. Скажи маме, что «меркантильная тарелочница» забрала свой подарок. Пусть она едет в Кисловодск за счет своего «золотого сына».
В трубке повисла тишина. Олег переваривал информацию. Он прекрасно знал, что у него нет свободных ста тысяч на путевку, и что мама его съест живьем, если останется без санатория.
— Ты не посмеешь… — прошептал он. — Это подло!
— Нет, Олег. Это справедливость. Тарелочница больше не подает еду.
Я положила трубку и заблокировала его номер на неделю.
Эта неделя стала для меня временем перерождения. Я сняла квартиру, перевезла вещи, пока Олега не было дома (я знала, что он на работе). Я подала на раздел имущества. И когда Олег увидел, что я не блефую, его тон резко изменился. Он прибегал, плакал, стоял на коленях, говорил, что мама «все осознала».
Но я знала правду. Галина Петровна осознала не свою вину, а потерю кормушки.
Я не развелась сразу. Мы живем раздельно уже полгода. Олег ходит к психологу, пытаясь сепарироваться от матери. Он впервые в жизни начал защищать меня перед ней, когда она снова попыталась открыть рот. Я наблюдаю за этим со стороны. Я не знаю, сможем ли мы быть вместе, но я точно знаю одно: я больше никогда не позволю называть себя «тарелочницей» в собственном доме.
Моя финансовая независимость и самоуважение оказались дороже, чем статус замужней женщины любой ценой. И когда я смотрю в зеркало, я вижу там не заплаканную жертву, а сильную женщину, которая смогла уйти с высоко поднятой головой, даже если ее пытались смешать с грязью.
Дорогие мои, иногда самые жестокие слова становятся лучшим стимулом, чтобы наконец-то снять розовые очки и начать ценить себя. Лена смогла превратить оскорбление в точку опоры для новой жизни.
