Елена Викторовна пила чай так, словно совершала священный ритуал, от которого зависело вращение Земли. Мизинец отставлен ровно на сорок пять градусов, фарфоровая чашка едва касается блюдца, не издавая ни звука. В этой тишине, нарушаемой только тиканьем напольных часов в углу гостиной, я чувствовала себя мухой, попавшей в банку с формалином.
— Марина, деточка, — начала она, и от слова «деточка» у меня по спине пробежал холодок. В устах моей свекрови это звучало как «подсудимая». — Ты же знаешь, как мы с Аркадием ценим честность в семье.
Я посмотрела на своего мужа. Аркадий сидел рядом, уткнувшись в телефон, и делал вид, что изучает котировки акций, хотя я знала, что он просто листает ленту новостей. Он всегда так делал, когда его мать начинала свои «профилактические беседы». Стратегия страуса в дорогом костюме.
— Конечно, Елена Викторовна, — ответила я, стараясь держать спину так же прямо, как она. — Мы с Аркадием тоже это ценим.
Мой трехлетний сын Мишка возился на ковре с машинками, что-то бормоча себе под нос. Он был копией отца: тот же разрез глаз, та же манера хмурить брови, когда что-то не получается. Для любого человека с нормальным зрением родство было очевидным. Но Елена Викторовна никогда не доверяла тому, что видела. Она верила только тому, что придумывала сама.
— Вот и славно, — она поставила чашку. Звук все-таки раздался — тонкий, неприятный дзынь. — Видишь ли, в последнее время в нашем кругу столько сплетен… У Скворцовых невестка, как выяснилось, нагуляла ребенка от фитнес-тренера. У Бельских — вообще от водителя. Какой позор, какой мезальянс.
Я почувствовала, как краска приливает к щекам. Не от стыда, а от гнева. Мы женаты пять лет. Я ни разу не дала повода усомниться в себе. Я бросила карьеру архитектора, чтобы соответствовать статусу семьи Валевских, занималась благотворительностью, терпела её бесконечные придирки к сервировке стола и выбору штор.
— К чему вы клоните? — спросила я прямо. Аркадий наконец оторвался от телефона, почувствовав напряжение в воздухе.
— Мама, перестань, — вяло пробормотал он.
— Аркаша, не перебивай старших, — осадила она его тоном, которым обычно отчитывают нашкодивших школьников. Затем она перевела свой ледяной взгляд на меня. — Я не клоню, Марина. Я требую. Чтобы прекратить любые, даже гипотетические пересуды за нашими спинами, мы должны иметь на руках факты.
Она полезла в свою сумочку из крокодиловой кожи и достала визитку клиники.
— Тест ДНК. На отцовство. Для Мишеньки.
В комнате повисла тишина, густая и липкая. Мишка перестал катать машинку и посмотрел на нас, чувствуя, что взрослые говорят о чем-то плохом.
— Вы шутите? — мой голос дрогнул, но я быстро взяла себя в руки.
— Я никогда не шучу с репутацией рода Валевских, — отчеканила она. — Это простая формальность. Если тебе нечего скрывать, ты согласишься без истерик.
Я посмотрела на мужа. Он был бледен.
— Мам, это уже перебор, — сказал он, но в его голосе не было твердости. Аркадий любил меня, я знала это, но он панически боялся матери. Она держала в руках не только семейный бизнес, где он числился вице-президентом, но и нити управления его самооценкой с самого детства.
— Это не перебор, это гигиена отношений, — отрезала Елена Викторовна. — Марина?
Внутри меня бушевал ураган. Хотелось встать, опрокинуть этот проклятый фарфор и высказать ей всё, что я думаю о её «роде», её снобизме и её паранойе. Но я посмотрела на Мишку. Потом на Аркадия, который смотрел на меня с мольбой во взгляде: «Пожалуйста, просто сделай это, чтобы она отстала».
Я знала правду. Я знала, что Мишка — сын Аркадия. У меня не было ни тени сомнения, ни единого скелета в шкафу. Если я откажусь, это будет выглядеть как признание вины. Она будет травить меня этим отказом до конца дней, нашептывать Аркадию гадости, настраивать внука против меня.
— Хорошо, — сказала я тихо. — Если это цена вашего спокойствия, Елена Викторовна, мы сделаем тест.
Свекровь победно улыбнулась. Это была улыбка хищника, загнавшего жертву в угол.
— Умница. Завтра в десять утра. Клиника «Генезис». Я уже всё оплатила и договорилась о срочном анализе. Результаты придут курьером прямо сюда, на семейный ужин в пятницу. Мы откроем конверт все вместе. Как в кино.
Следующие три дня прошли как в тумане. Я злилась на Аркадия за его бесхребетность.
— Марин, ну ты же знаешь её, — оправдывался он вечером в спальне, пытаясь обнять меня. — Ей просто нужно всё контролировать. Получит бумажку, успокоится и переключится на что-то другое. Может, наконец-то займется садом.
— Она унизила меня, Аркадий. Она назвала меня шлюхой, просто завуалированно, — я отстранилась. — И ты промолчал.
— Я не промолчал, я…
— Ты промямлил. Это разные вещи.
В клинике всё прошло быстро и стерильно. Елена Викторовна присутствовала лично, наблюдая, как медсестра берет мазок с внутренней стороны щеки Мишки, а потом у Аркадия. Она следила за каждым движением персонала, словно боялась, что я подменю пробирки силой мысли.
— Процедура «Бабушка и внук» тоже была бы полезна, но начнем с отцовства, — прокомментировала она, когда мы выходили из кабинета.
Я остановилась в коридоре.
— Что вы сказали?
— Говорю, наука творит чудеса, — невинно отозвалась она, поправляя меховой воротник. — До пятницы, дорогие мои.
Вечер пятницы наступил с неумолимостью цунами. Дом Валевских сиял огнями. Стол был накрыт на шесть персон: мы с Аркадием, Елена Викторовна, её муж — мой свёкор Петр Иванович, тихий и вечно погруженный в свои научные статьи профессор биологии, и нотариус семьи, господин Вольский. Присутствие нотариуса превращало семейный ужин в какой-то сюрреалистичный суд.
Петр Иванович, как всегда, был рассеян. Он любил Мишку, но к семейным дрязгам относился как к шуму дождя за окном — неизбежно и скучно.
— Леночка, зачем все это? — спросил он, протирая очки. — Мальчик же вылитый Аркаша в детстве. Тот же нос, те же уши.
— Генетика — наука точная, Петя, а не описательная, — отрезала Елена Викторовна. — Ты как биолог должен это понимать лучше всех.
Курьер позвонил в дверь ровно в семь. Елена Викторовна лично приняла плотный белый конверт с логотипом клиники. Она положила его в центр стола, рядом с запеченной уткой.
— Итак, — торжественно произнесла она. — Прежде чем мы начнем трапезу, давайте расставим все точки над «i».
Я сидела прямо, скрестив руки на груди. Я чувствовала себя абсолютно спокойной. Правда была на моей стороне. Сейчас она откроет конверт, увидит 99,9% вероятности отцовства, и я заставлю её извиниться. Я заставлю её съесть этот конверт вместо утки.
Елена Викторовна взяла серебряный нож для писем. Вжик. Бумага поддалась. Она медленно, наслаждаясь моментом, достала сложенный лист с водяными знаками.
— Читайте вслух, — попросил нотариус.
Свекровь надела очки в золотой оправе. Её глаза пробежали по строчкам. Сначала на её лице играла самодовольная ухмылка. Но вдруг её брови поползли вверх. Улыбка сползла, сменившись выражением искреннего недоумения. Она моргнула, словно пытаясь сфокусировать зрение, и поднесла лист ближе к глазам.
— Этого не может быть… — прошептала она.
— Что там, мама? — Аркадий подался вперед. — Отрицательный?
У меня внутри всё оборвалось. Отрицательный? Как это возможно? Ошибка лаборатории? Подлог? Я знала, что я верна мужу!
— Нет… — голос Елены Викторовны дрогнул. Она побледнела так, что стала сливаться с белой скатертью. — Вероятность отцовства Аркадия Петровича Валевского… 99,9%.
— Ну вот! — выдохнул Аркадий с облегчением. — Я же говорил! Мам, ты довольна?
Я тоже выдохнула, чувствуя, как напряжение отпускает плечи. Но почему она так выглядит? Почему её руки дрожат так сильно, что лист бумаги ходит ходуном?
— Тут… тут есть примечание, — её голос сорвался на хрип. — Расширенный генетический профиль. Они сделали более глубокий анализ по маркерам… Господи.
— Что там написано, Лена? — Петр Иванович встревоженно посмотрел на жену.
Елена Викторовна подняла на мужа глаза, полные животного ужаса. Она попыталась спрятать лист, скомкать его, но нотариус мягко, но настойчиво перехватил её руку.
— Позвольте, — сказал он профессионально бесстрастным тоном и взял документ.
Он пробежал глазами по тексту. Его лицо осталось невозмутимым, но я заметила, как дернулся уголок его губ.
— «Согласно проведенному анализу, — зачитал он вслух, и в тишине столовой его голос звучал как приговор, — подтверждается отцовство Аркадия Петровича Валевского. Однако, при сравнении аллелей по Y-хромосоме и митохондриальной ДНК для подтверждения родственной линии, выявлено несоответствие генетического материала предполагаемой бабушки, Елены Викторовны Валевской, и отца ребенка, Аркадия Петровича Валевского».
Нотариус сделал паузу.
— Проще говоря, — продолжил он, глядя поверх очков, — Аркадий Петрович является биологическим отцом ребенка. Но вы, Елена Викторовна, не являетесь биологической матерью Аркадия Петровича.
Звон разбитого бокала разорвал тишину. Это Петр Иванович выронил вино. Красное пятно начало медленно расползаться по белоснежной скатерти, как свежая рана.
Аркадий замер с открытым ртом, переводя взгляд с матери на отца. Я смотрела на свекровь. Её безупречная броня рассыпалась в прах. Передо мной сидела не «железная леди», а испуганная, загнанная в угол старуха, чья главная ложь, хранимая тридцать пять лет, только что вывалилась на обеденный стол.
— Это ошибка, — прошептала она мертвыми губами. — Это ошибка клиники…
— Нет, Лена, — тихо сказал Петр Иванович, поднимаясь со стула. Его лицо вдруг стало жестким и чужим. — Клиника «Генезис» не ошибается. Я сам её рекомендовал.
Красное пятно от вина на скатерти напоминало карту какой-то несуществующей, кровавой страны. Петр Иванович стоял, опираясь руками о стол, и его костяшки были белыми, как мел. Впервые за пять лет брака я видела этого мягкого, интеллигентного человека в такой ярости. Его гнев был тихим, но от этого еще более страшным.
— Мама? — голос Аркадия сорвался на фальцет. Он смотрел на Елену Викторовну так, словно у нее внезапно выросла вторая голова. — Что это значит? Какое еще «несоответствие»? Я же родился в роддоме имени Грауэрмана, ты сто раз рассказывала, как тебя везли туда на «Волге» деда…
Елена Викторовна сидела неподвижно. Её лицо превратилось в застывшую маску. Только губы мелко дрожали, разрушая этот скульптурный образ.
— Выйдите все, — вдруг сказала она хрипло. — Мне нужно поговорить с мужем.
— Нет, — отрезал Петр Иванович. Он снял очки и потер переносицу, этот жест всегда означал крайнюю степень усталости, но сейчас в нем сквозила решимость. — Никто никуда не выйдет. Мы начали этот спектакль при зрителях, Лена. Твоя идея, помнишь? «Как в кино». Так давай досмотрим его до титров.
Я инстинктивно прижала руку к плечу Аркадия. Он весь дрожал, как натянутая струна. Моя личная победа — доказательство моей верности — мгновенно померкла, растворилась в кислоте этой новой, чудовищной правды. Я хотела наказать свекровь за высокомерие, но не хотела уничтожать жизнь моего мужа.
— Объяснись, — потребовал Петр. — Тридцать пять лет. Тридцать пять лет, Лена. Ты врала мне каждый день?
Елена Викторовна подняла голову. В её глазах стояли слезы, но подбородок снова вздернулся вверх. Привычка доминировать умирала последней.
— Я делала это ради семьи, — выплюнула она. — Ради тебя, Петя! Ты был одержим наследником. Ты бредил сыном. А я… я была пуста.
— Пуста? — переспросил Аркадий.
— Бесплодна! — крикнула она, и этот крик, казалось, ударился о хрустальную люстру. — После того выкидыша врачи сказали — всё. Конец. Матка — как выжженная земля. А ты, Петя, ты уже смотрел на меня иначе. С жалостью. С разочарованием. Твоя мать, покойная Анна Сергеевна, уже подыскивала тебе новую партию. «Молодую, здоровую, способную родить Валевскому продолжателя рода». Я слышала их разговоры на кухне!
В комнате повисла тяжелая тишина. Мишка, испугавшись крика, тихо захныкал. Я подхватила его на руки, прижала к себе, укачивая, но не сдвинулась с места ни на шаг.
— И что ты сделала? — тихо спросил Петр Иванович.
— Я придумала беременность, — Елена говорила быстро, словно боясь, что её остановят. — Помнишь ту командировку в Крым? Санаторий ЦК? Я не лечила там нервы, Петя. Я искала выход. Я носила накладной живот. Я пила воду, чтобы отекать. Я играла роль, достойную «Оскара»! А потом… потом появилась та девочка.
— Какая девочка? — Аркадий опустился на стул, ноги его больше не держали.
— Студентка. Из провинции. Приехала поступать в театральный, закрутила роман, залетела. Парень её бросил. Ей было стыдно возвращаться домой с пузом, родители бы убили. Она хотела оставить ребенка в роддоме. Я… я просто предложила ей помощь. Денег. Много денег по тем временам.
Елена Викторовна посмотрела на сына. Взгляд её был странным — смесь любви и какого-то брезгливого страха.
— Я забрала тебя сразу после родов, Аркаша. Оформила все через знакомого главврача. За взятку тогда можно было купить Кремль, не то что метрику. Мы вернулись в Москву с «сыном». Петя был счастлив. Свекровь заткнулась. Я победила.
— Ты купила меня? — Аркадий произнес это безжизненным голосом. — Как щенка на птичьем рынке?
— Я спасла тебя! — огрызнулась она. — Та девка сдала бы тебя в детдом! Ты гнил бы в интернате, а не жил в особняке на Рублевке, не учился бы в МГИМО! Я дала тебе все! Имя, статус, будущее!
— И всю жизнь попрекала меня тем, что я недостаточно хорош, — горько усмехнулся Аркадий. — «Валевские так не поступают», «У Валевских голубая кровь», «Держи спину, ты же порода». Какая ирония, мам… То есть, Елена Викторовна. Я — сын несостоявшейся актрисы из провинции? Поэтому ты так ненавидела Марину?
Елена Викторовна дернулась, как от пощечины.
— При чем тут она?
— При том! — Аркадий вдруг ударил кулаком по столу, заставив посуду подпрыгнуть. — Ты ненавидела её, потому что она настоящая! Потому что она родила сама. Потому что она простая, без всей этой твоей фальшивой аристократической шелухи. Ты видела в ней ту самую студентку, которая меня родила? Ты боялась, что «дурная кровь» проявится во внуке?
— Да! — выдохнула свекровь. — Да! Я боялась! Генетика — это бомба замедленного действия. Я не знала, кто твой отец. Может, алкоголик? Может, шизофреник? Уголовник? Я всю жизнь всматривалась в твои черты, ища признаки вырождения. Каждый твой каприз, каждую двойку в школе я списывала на «дурную наследственность». И когда родился Миша… я должна была знать. Если бы тест показал, что он не от тебя — это было бы спасением. Это значило бы, что род Валевских прервался на тебе, но хотя бы в моей семье больше не будет чужой, грязной крови.
Я задохнулась от возмущения.
— Грязной крови? — переспросил Петр Иванович. Он подошел к жене вплотную. — Лена, ты слышишь себя? Ты тридцать пять лет воспитывала ребенка как лабораторную крысу, ожидая, когда у него вырастет второй хвост?
— Я любила его! По-своему! — взвизгнула она.
— Ты любила свой статус, — холодно констатировал Петр. — Ты любила быть женой профессора Валевского. Ты любила власть.
Он повернулся к Аркадию.
— Сынок… — он запнулся. — Аркадий. Для меня ничего не изменилось. Ты мой сын. Я менял тебе пеленки, я учил тебя кататься на велосипеде, я лечил твои разбитые коленки. Отцовство — это не сперматозоид, это годы жизни. Ты — Валевский. Больше, чем кто-либо.
Аркадий поднял на него глаза, полные слез. В этот момент я любила своего свекра так сильно, как никогда раньше.
— А вот ты, Лена, — голос Петра Ивановича стал ледяным, — ты для меня теперь незнакомка. Я жил с женщиной, которая способна на чудовищную ложь длиною в жизнь.
Нотариус, который все это время сидел тише воды, деликатно кашлянул.
— Прошу прощения, — сказал он, поправляя галстук. — Ситуация, безусловно, драматичная. Но есть еще один юридический нюанс, который вскрылся в ходе подготовки документов. Я не хотел озвучивать это до теста, но теперь…
Все обернулись к нему. Казалось, лимит шокирующих новостей на сегодня исчерпан, но господин Вольский умел удивлять.
— Какой еще нюанс? — устало спросила я.
— Дело в том, — нотариус открыл свою папку, — что дед Аркадия Петровича, ваш отец, Петр Иванович, оставил завещание с очень специфическим условием. Основной семейный капитал, включая акции холдинга и этот дом, передается по наследству только прямому кровному потомку по мужской линии. Он был человеком старой закалки и параноидально боялся, что имущество уйдет на сторону.
Елена Викторовна побелела еще сильнее, хотя казалось, что дальше некуда.
— И что это значит? — спросил Аркадий.
— Это значит, — медленно произнес нотариус, — что, поскольку факт отсутствия кровного родства теперь задокументирован… Аркадий Петрович теряет право на наследство деда. И, соответственно, Миша тоже. Все активы переходят в фонд благотворительности, как указано в резервном пункте завещания.
— Вы хотите сказать, — прошептала Елена Викторовна, хватаясь за сердце, — что мы… нищие?
— Ну, не совсем нищие, — пожал плечами нотариус. — У вас остается ваша личная пенсия и квартира в центре, записанная на вас до брака. Но дом, бизнес, счета в Швейцарии… Юридически они вам больше не принадлежат. Вы сами инициировали этот тест, Елена Викторовна. Результат сертифицированной лаборатории — это юридический факт. Механизм запущен.
Свекровь смотрела на лист бумаги с результатами ДНК, который все еще лежал на столе. Тот самый лист, которым она хотела уничтожить меня. Теперь он стал приговором для неё самой. Она хотела чистоты крови, а получила руины своей империи.
Аркадий вдруг начал смеяться. Сначала тихо, потом громче. Это был истерический, но в то же время какой-то освобождающий смех.
— Это гениально, — выдавил он сквозь хохот. — Мама… ты хотела вывести невестку на чистую воду, а в итоге вывела нас всех на улицу.
Елена Викторовна медленно сползла со стула на пол. Фарфоровая маска разбилась окончательно.
Елена Викторовна не упала в обморок в классическом понимании этого слова. Она просто осела на ковер, превратившись в груду дорогой одежды и спутанных амбиций. Господин Вольский, повидавший на своем веку немало семейных драм, невозмутимо налил стакан воды и протянул ей.
— Это можно оспорить, — прохрипела она, отталкивая воду. — Мы наймем адвокатов. Мы докажем, что дед был не в себе, когда писал это завещание. Мы скроем результаты теста! Вольский, сколько вам нужно? Назовите сумму!
Нотариус брезгливо отряхнул лацкан пиджака, хотя на нем не было ни пылинки.
— Елена Викторовна, вы меня оскорбляете. К тому же, результаты уже внесены в реестр. Процедура отчуждения активов запускается автоматически. Фонд «Наследие» уже получил уведомление. Попытка скрыть это теперь будет квалифицироваться как мошенничество в особо крупных размерах. Вы хотите на старости лет в тюрьму?
Аркадий подошел к окну. Он смотрел на огромный, ухоженный сад, на гараж с тремя машинами, на кованые ворота, которые отделяли их от мира простых смертных. Я ждала, что он начнет рвать на себе волосы, кричать, искать выход. Но он обернулся, и я увидела на его лице странную, почти блаженную улыбку.
— Пусть забирают, — сказал он.
— Что? — Елена Викторовна подняла на него глаза, полные безумия. — Ты спятил? Это миллиарды! Это дело всей жизни твоего… твоего деда!
— Не моего деда, — мягко поправил Аркадий. — Чужого деда. Сумасбродного старика, который любил свои гены больше, чем живых людей. Мам… то есть, Елена. Я ненавидел этот бизнес. Я ненавидел эти советы директоров, эти бесконечные отчеты, эту грызню. Я хотел быть ландшафтным дизайнером, помнишь? А ты смеялась и говорила, что Валевские не копаются в земле.
Он подошел ко мне и взял за руку. Его ладонь была теплой и сухой.
— Марин, ты сможешь жить в двушке? В ипотеку?
— Я смогу жить с тобой где угодно, — честно ответила я. — Лишь бы без этих еженедельных ужинов.
— Идиот! — взвизгнула свекровь, пытаясь встать, но ноги не слушались её. — Ты обрекаешь моего внука на нищету!
— Твоего внука? — переспросил Петр Иванович. Он все это время стоял у камина, глядя на огонь. Теперь он повернулся. В руках у него была небольшая спортивная сумка — он успел сходить в кабинет, пока мы переваривали новости. — Лена, у тебя нет внука. Технически. Ты же сама этого хотела — правды, чистой биологии. Получи и распишись. Миша — чужой тебе по крови ребенок.
— Петя, куда ты собрался? — в её голосе впервые зазвучал настоящий, животный страх одиночества.
— Я ухожу, Лена. Я переезжаю на дачу. Она записана на меня, и, слава богу, не входит в тот траст. Я буду жить там, писать книгу о мхах, как мечтал двадцать лет назад, и ловить рыбу.
— Ты бросаешь меня? Из-за какой-то бумажки?
— Я бросаю тебя из-за тридцати пяти лет лжи, — он подошел к Аркадию и крепко обнял его. — Сынок… Прости меня. Я был слеп. Если нужна будет помощь, ты знаешь, где меня найти. Для меня ты всегда будешь моим Аркашкой.
Петр Иванович поцеловал Мишку в макушку, кивнул мне и вышел из столовой. Хлопнула входная дверь. Этот звук поставил точку в истории «великого клана Валевских».
Елена Викторовна осталась сидеть на полу. Вокруг неё, как обломки кораблекрушения, лежали салфетки, опрокинутый стул и тот самый проклятый конверт.
— Вы все пожалеете, — прошипела она, глядя в пустоту. — Вы приползете ко мне. У меня осталась квартира на Тверской. У меня есть связи. Я выживу.
Я присела перед ней на корточки. Мне не было её жаль. Мне было брезгливо, как бывает при виде раздавленного насекомого, которое все еще шевелит лапками.
— Елена Викторовна, — сказала я тихо. — Вы получили именно то, что искали. Абсолютную, стерильную чистоту. Вокруг вас теперь никого. Ни «грязной» крови невестки, ни «поддельного» сына, ни «неправильного» внука. Только вы и ваше зеркало. Наслаждайтесь обществом единственного человека, который вас достоин.
Я взяла Мишку на руки. Аркадий накинул мне на плечи пальто. Мы вышли из дома, не оглядываясь.
Год спустя.
Запах свежей выпечки наполнял нашу кухню. Это была не огромная столовая с лепниной, а обычная кухня в спальном районе, но мне она казалась дворцом.
Аркадий вошел, отряхивая снег с куртки. Он выглядел усталым, но счастливым. Его маленькая фирма по озеленению только начинала приносить доход, и он часто сам ездил на объекты, работая руками. У него под ногтями была земля, а не маникюр, и он никогда не выглядел более живым, чем сейчас.
— Как прошел день? — спросила я, целуя его.
— Отлично. Заказчик доволен, утвердили проект альпийской горки, — он улыбнулся и подхватил подбежавшего Мишку. — А у вас?
— Звонил папа, — сказала я, накладывая рагу. Папой мы теперь называли Петра Ивановича. — Приглашает на выходные на дачу. Говорит, баня готова, и щука пошла.
— Обязательно поедем, — кивнул Аркадий. — Кстати… я видел её сегодня.
В кухне стало тише. Мы редко говорили о Елене.
— Где?
— В городе. Я заезжал в центр за документами. Она сидела в кафе, одна. Пила чай.
— Она тебя видела?
— Нет. Я не подошел. Она… сильно постарела, Марин. Осунулась. И знаешь, что самое страшное? Она сидела с той же осанкой, оттопырив мизинец. Вокруг люди смеялись, болтали, а вокруг неё был вакуум. Словно невидимый купол.
— Она сама его построила, — ответила я.
Аркадий достал из кармана сложенный лист бумаги.
— Я нашел настоящую мать, — вдруг сказал он.
Я замерла с половником в руке.
— Ты серьезно?
— Да. Её зовут Ольга. Она живет в Самаре, работает логопедом. У неё двое детей, муж-инженер. Я не стал ей писать. Пока. Просто узнал, что она… нормальная. Что она не бросила меня в мусорный бак, а поверила Елене, которая обещала мне «королевскую жизнь». Она думала, что спасает меня от нищеты.
— Ты напишешь ей?
— Не знаю. Может быть, позже. Сейчас у меня есть все, что нужно.
Он обнял меня и Мишку одной рукой.
— Знаешь, я благодарен Елене за тот тест, — сказал он, глядя в окно, где падал крупный, пушистый снег.
— За то, что он лишил нас наследства?
— За то, что он доказал главное. Родство — это не спирали ДНК. Это когда ты приходишь домой, и тебя ждут. А то, что было там, в особняке… это была просто сделка. И срок контракта истек.
Мишка засмеялся, пытаясь стащить с тарелки кусок хлеба. Аркадий подмигнул ему.
Где-то в центре Москвы, в пустой квартире, набитой антиквариатом, старая женщина, вероятно, сейчас допивала свой идеально заваренный чай, глядя на свое отражение в темном окне. Она была безупречна. Она была богата своей правотой. И она была абсолютно, безнадежно мертва заживо.
А мы ужинали, смеялись и спорили, кому мыть посуду. Мы были живыми. И это было самым дорогим наследством, которое мы могли получить.
