«Тамарочка, ну что вы всё бегаете? Присядьте уже, право слово. В вашем возрасте вредно так суетиться, вы же не на работе», — мягко, с елейной улыбкой произнесла Лариса.
В её голосе было столько кислого, что, казалось, салат в моей тарелке сейчас свернется.
Когда родные делают тебя чужой в собственном доме
Виктор Петрович, мой муж, сидел во главе стола. Сегодня ему исполнилось семьдесят девять. Он выглядел безупречно: свежая рубашка, тот самый галстук в мелкую крапинку, который я гладила с утра, аккуратная седина.
Но глаза… Глаза у него были виноватые.
— Лара, не надо, — тихо попросил он, тяжело переводя дух. — Тамара — хозяйка этого дома.
— Ну конечно, папуля! — тут же подхватил Игорь, наливая себе сок. — Кто спорит? Хозяйка, хранительница очага… и прекрасная помощница. Мы же все понимаем, как тебе повезло. В твои годы найти женщину, которая так… кхм… профессионально заботится о быте. Это дорогого стоит.
Слово «профессионально» он выделил интонацией, превратив мою любовь в строчку из прайс-листа кадрового агентства.
Я молча поправила приборы. Пятнадцать лет брака. Пятнадцать лет я была для них «той женщиной», «папиной причудой», а в последние годы — «удобным вариантом».
Я работала в городском архиве, моя зарплата была скромной, но именно я знала, какие препараты Виктор принимает в восемь утра, а какие — в восемь вечера. Я знала, что он боится грозы и любит перечитывать Чехова.
Они знали только метраж его квартиры.
Когда дети предлагают «размен» при живом отце
— Кстати, о дороговизне, — Лариса промокнула губы салфеткой. — Пап, мы тут с Игорем прикинули. Коммуналка растет, на содержание уходит уйма денег. Тебе одному в трешке тяжело.
— Я не один, — твердо сказал Виктор. Его рука накрыла мою ладонь.
— Мы понимаем, — Лариса даже не взглянула на меня. — Но давай честно. Тамара Ивановна — женщина замечательная, но у неё наверняка есть свои планы, внуки… Рано или поздно вопрос встанет. Зачем тянуть?
Есть отличный вариант: размен. Тебе — шикарную однушку у парка, свежий воздух, тишина. А разницу мы пустим в дело. У Игоря бизнес буксует, мне Мишку учить надо. Это же рационально.
В комнате повисла тишина. Только старые ходики громко отсчитывали секунды уходящего праздника.
— Нет, — сказал Виктор. — Пока я жив, всё останется как есть.
— Как знаешь, — легко согласился Игорь, но его глаза остались холодными. — Просто потом будет сложнее. Налоги, оформление, нотариусы… Мы же о тебе заботимся. Чтобы ты не погряз в бумагах.
Я встала, чтобы убрать грязные тарелки. Архивная работа приучила меня к выдержке: документы не терпят суеты, а жизнь — это просто длинный документ, который мы пишем каждый день.
Разговор в прихожей который всё расставил по местам
Проводы гостей всегда были испытанием. Лариса долго крутилась перед зеркалом, надевая шубу.
— Тамара Ивановна, — она обернулась ко мне, понизив голос до доверительного шепота. — Вы уж проследите, чтобы папа принимал то, что специалисты назначили. А то он сдал сильно.
И… про квартиру. Вы же умная женщина. Понимаете, что это родовое гнездо? Мама тут каждый угол обустраивала.
— Я помню, Лариса.
— Вот и славно. Просто, чтобы не было иллюзий. Мы с Игорем люди не жадные, обижать вас не хотим. Как… всё случится, мы дадим вам месяц на сборы. Поможем с переездом. Чисто по-человечески.
Она улыбнулась — одними губами, не разжимая зубов.
— Игорек, ты такси вызвал?
В дверях Игорь обернулся к отцу:
— Пап, ты подумай насчет размена. Серьезно. Время сейчас такое, деньги в бетоне морозить глупо.
Когда родные уже мысленно распределили квадратные метры
Когда дверь захлопнулась, Виктор Петрович буквально осел на банкетку. Лицо его посерело.
— Прости их, Тома, — прошептал он, закрывая глаза. — Они не злые. Просто… современные. Деньги их испортили. Или отсутствие денег.
— Пойдем, Витя. Пойдем, родной. Тебе надо отдохнуть.
Я не стала говорить ему то, что думала на самом деле. Что дело не в современности.
Дело в том, что они уже мысленно попрощались с ним и теперь просто раздражались, что тело продолжает занимать драгоценные квадратные метры.
Ночь которая всё изменила
Это случилось под утро.
Я проснулась от странного звука — словно кто-то скребся в дверь. Виктор сидел на краю кровати, схватившись за грудь. Его дыхание вырывалось с клекотом.
— Жжет… Тома… как утюгом…
Я действовала на автомате. Препарат под язык. Тонометр. Пульс срывается, давление рухнуло.
Служба помощи ответила мгновенно, но диспетчер предупредила: «Ждите, много вызовов по сердечным приступам, погода тяжелая».
Пока мы ждали бригаду, я позвонила Игорю. Три часа ночи.
— Алло? — голос был недовольный, хриплый.
— Игорёк, папе плохо. Проблемы с сердцем. Ждем бригаду.
— Тамара? — он зевнул. — Ну вы даете… Слушай, ну я же не специалист. Вызвала — молодец. Утром набери, как ясно будет. Мне завтра на встречу к десяти, выспаться надо. Не нагнетай.
Отбой.
Когда помощь приезжает но родные спят
Бригада приехала через двадцать минут. Медик, хмурый мужчина лет сорока, быстро снял кардиограмму.
— Обширный приступ. В отделение интенсивной терапии. Срочно. Носилки нужны.
— Я не донесу, — честно сказала я. — Спина.
— Я тоже один не потащу, — буркнул медик. — Ищите соседей.
Я побежала на второй этаж, к дяде Коле, который вечно курил на лестнице. Он вышел заспанный, в майке, но, узнав, в чем дело, молча кивнул. Вдвоем с водителем они аккуратно снесли Виктора по лестничным пролетам сталинки.
Я ехала в машине скорой помощи, держа мужа за ледяную руку. Он был в сознании, но смотрел куда-то сквозь крышу автомобиля.
— Тома… — шевельнул он губами. — Папка… синяя…
— Я знаю, Витя. Я помню. Молчи, береги силы.
Семь утра и первая правда о родных
В приемном покое пахло казенным кофе. Виктора увезли. Я осталась один на один с кафельными стенами и телефоном.
К семи утра примчалась Лариса. Без макияжа, злая.
— Ну что? Где он?
— В отделении интенсивной терапии. Состояние тяжелое.
— Ох, папа, папа… — она плюхнулась на стул. — Вечно он не вовремя. У меня у Мишки экзамены, у самой отчетный период. Медики что говорят? Прогнозы есть?
— Говорят, нужны препараты. Хорошие, импортные. В медучреждении сейчас перебои с поставками по квоте. И нужен индивидуальный пост, помощников не хватает.
Я протянула ей список, который мне вынесла медсестра. Сумма там была внушительная.
Лариса пробежала глазами список, и её лицо вытянулось.
— Ты с ума сошла? Откуда такие цены? Это что, частная клиника?
— Это жизнь твоего отца, Лариса.
Когда родные предлагают позвонить друг другу
Она сунула листок мне обратно.
— У меня нет сейчас свободных денег. Всё на репетиторов ушло. И вообще, он же ветеран, пусть государство помогает! Звони Игорю.
— Я звонила. Он не берет трубку.
— Значит, занят! — отрезала она. — Слушай, Тамара. Ты жена. У вас общий бюджет. Вот и решай. Папина пенсия наверняка у тебя на карте скапливалась. Не прибедняйся.
Я посмотрела на неё долгим взглядом. Вспомнила наши ужины — гречка с курицей, потому что говядина стала дорогой. Вспомнила, как Виктор штопал свои домашние брюки, чтобы не покупать новые.
«Скапливалась»…
— Хорошо, — сказала я тихо. — Я решу.
Я достала из сумки свой потрепанный кошелек. Там лежала банковская карта. На ней были «запасные» — деньги, которые я откладывала пять лет. Себе на последний день. Триста двадцать тысяч рублей.
Всё, что у меня было.
— Оформляйте платную палату и уход, — сказала я подошедшей медсестре. — И препараты… я сейчас схожу в аптеку внизу, всё куплю.
Лариса хмыкнула:
— Ну вот видишь. А то прикидываешься бедной родственницей. Нашла же заначку. Ладно, мне бежать надо. Держи в курсе.
Она ушла, стуча каблуками. Я осталась.
Цена любви в цифрах и документах
Я платила за жизнь мужа деньгами, отложенными на свой уход. И это казалось мне единственно правильным решением.
Они не знали главного. Они думали, что я трачу их наследство.
Но они ошибались.
Неделя на грани между жизнью и прощанием
Виктор держался долго. Неделю он балансировал на грани, то выныривая в ясность, то проваливаясь в медикаментозный сон. Я сидела рядом на жестком стуле, держала его за руку. Кожа у него стала тонкой, как пергамент.
Однажды ночью он открыл глаза. Взгляд был чистым, осмысленным.
— Тома, — позвал он едва слышно. — Ты помнишь? Двадцатый год.
— Помню, Витя.
— Они придут. Сразу придут. Не бойся их. Ты… ты заслужила этот покой. Прости, что я сам им не сказал. Духу не хватило. Боялся, что проклянут при жизни.
Он сжал мою ладонь с неожиданной силой.
— Ты меня спасла тогда. Не дай им себя растоптать.
Утром его не стало.
Когда прощание превращается в показательное выступление
Прощание Игорь и Лариса организовали с купеческим размахом. Дуб, бархат, поминальный зал в ресторане с белыми скатертями. Они словно соревновались в скорби, превращая прощание в отчетный концерт.
— Для отца — только лучшее, — громко говорила Лариса родственникам, поправляя черную вуаль. — Мы с Игорем решили: никаких полумер.
Театральность, от которой Виктора передернуло бы.
Ко мне они не подходили. Я стояла в стороне, словно бедная родственница, которую пустили погреться.
Но когда всё закончилось и гости начали расходиться, Игорь подошел ко мне вплотную. От него пахло дорогим парфюмом.
Счет за прощание выставлен немедленно
— Ну что, Тамара, — он расслабил узел галстука. — Помянули достойно. Счет вышел на двести тысяч. Мы с Ларкой оплатили. С тебя — треть. Ты же наследница. Всё по-честному.
— У меня нет денег, Игорь. Я всё отдала за палату и помощь.
— Ну, это твои проблемы, — жестко усмехнулся он. — Нет денег — отдашь натурой. Вещами отца, мебелью… Или долей в квартире.
Кстати, о квартире.
Он сделал паузу, оглянулся на сестру, которая уже спешила к нам с видом хищной птицы.
— Завтра приедем. С риелтором. Надо оценить имущество. Ключи подготовь. И начинай паковать вещи. Мы тебе, так и быть, неделю дадим на выезд.
Визит который всё расставил по местам
Они позвонили в дверь ровно в полдень следующего дня. Не вдвоем. Втроем.
С ними была женщина с цепким взглядом — риелтор. Она вошла в прихожую, даже не поздоровавшись, и сразу начала сканировать пространство.
— Потолки три двадцать, — бормотала она. — Паркет циклевать… Вид на сквер… Слушайте, объект шикарный. Если быстро скинуть, миллионов двадцать пять возьмем смело.
Лариса прошла в гостиную по-хозяйски, не разуваясь.
— Тамара Ивановна, вы чай не предлагайте, мы по делу. Вот, знакомьтесь, это Елена. Она займется продажей.
— Продажей чего? — спокойно спросила я.
Я сидела в кресле Виктора. На коленях у меня лежала та самая синяя папка.
Наследники первой очереди уверены в победе
— Как чего? — удивился Игорь. — Наследственной массы. Квартиры. Мы тут посовещались с юристом. Поскольку квартира куплена отцом до брака с тобой, она делится между нами троими. Тебе, как пенсионерке, положена обязательная доля, но она мизерная.
Мы предлагаем выкуп. Даем тебе миллион — и ты пишешь отказную. Это щедро. Суд тебе и того не присудит.
Риелтор Елена уже достала рулетку и примеривалась к стене.
— Женщина, — обратилась она ко мне через плечо. — Вы бы вещи пока разбирали. Шкафы освободить надо для фотосъемки.
Я медленно открыла папку. Достала один-единственный документ.
— Вы не будете ничего фотографировать, Елена. И продавать ничего не будете.
— Это почему еще? — взвилась Лариса. — Ты что, сражение решила объявить? Забаррикадируешься? Мы кого-надо вызовем! У нас права! Мы наследники первой очереди!
Документ который молчал пять лет
— Вы наследники, — согласилась я. — Наследники банковских счетов Виктора (там осталось тысяч тридцать), его библиотеки и старого автомобиля в гараже.
А эта квартира в наследственную массу не входит.
— Ты спятила? — Игорь побагровел. — Это папина хата! Я тут вырос!
— Ознакомьтесь.
Я положила документ на журнальный столик. Не копию. Оригинал. С печатью и штампом Росреестра.
Договор дарения недвижимого имущества. Дата: 12 марта 2020 года.
Даритель: Савельев Виктор Петрович.
Одаряемый: Савельева Тамара Ивановна.
— Что это? — Лариса схватила бумагу, руки её затряслись. — Дарственная? Двадцатый год? Это подделка! Он не мог!
Правда о марте двадцатого года
— Мог, Лариса. Посмотрите на дату. Март двадцатого. Помните? Начало изоляции. Все сидели по домам. Вы тогда полгода не приезжали, боялись заразиться. Продукты ему возили курьеры, которых заказывала я. Специалисты к нему ездили платные, которых вызывала я.
Я встала и подошла к окну.
— Он тогда очень испугался. Не вируса. Он испугался, что если его не станет, вы вышвырнете меня на улицу на следующий же день. Или, что еще хуже, начнете делить его метры, пока он еще жив.
Он вызвал нотариуса на дом. Это было его решение. Осознанное. Твердое.
Он купил не мою заботу. Он купил вашу совесть. Но оказалось, что её нет в продаже.
Когда планы рушатся за минуту
Игорь выхватил листок у сестры. Читал жадно, ища зацепки.
— Нотариус заверил… Росреестр зарегистрировал… Переход права собственности… — он поднял на меня глаза, полные бешенства и растерянности. — Ты… ты пять лет молчала?
Мы тут ремонты планировали, размен предлагали, а ты сидела и молчала?!
— А зачем мне было говорить? Чтобы вы устроили ему подземелье при жизни? Виктор просил меня молчать. Он хотел дожить спокойно, без ваших истерик и судов.
Он любил вас, как это ни странно. И берег ваши нервы. И свои.
Риелтор Елена тихо щелкнула рулеткой, сворачивая ленту.
— Так, господа, — голос её стал сухим и деловым. — Если есть зарегистрированный договор дарения пятилетней давности, тут ловить нечего. Сроки исковой давности прошли, дееспособность нотариус проверял.
Оспаривать — только деньги на адвокатов жечь. Я пошла. Мое время стоит дорого.
Она вышла, даже не попрощавшись.
Последние слова перед расставанием
— Это подлость, — прошипела Лариса. — Вкралась в доверие к старику… Окрутила…
— Нет, Лариса, — я забрала договор и аккуратно вложила его обратно в папку. — Подлость — это делить шкуру живого отца. Подлость — это не дать денег на помощь, но заказать ящик за сто тысяч, чтобы пустить пыль в глаза соседям.
— Убирайтесь, — сказала я тихо, но так, что Игорь, уже открывший рот для ругани, захлопнул его. — Ключи оставьте на тумбочке. И, пожалуйста, не хлопайте дверью. Виктор этого не любил.
Тишина после бури
Они ушли. Шумели в подъезде, Лариса плакала злыми слезами, Игорь кому-то звонил и орал в трубку.
Но это было уже там, за пределами моего мира.
Я закрыла дверь на верхний замок.
В квартире стало тихо. Так тихо, как бывает только после бури.
Я прошла на кухню, поставила чайник. Достала любимую чашку Виктора — с трещинкой на ручке. Налила себе чая.
За окном падал мокрый ноябрьский снег, засыпая следы машин, следы обид, следы прошлой жизни.
Когда цена любви измеряется не деньгами
Я достала телефон и открыла банковское приложение. На счету — ноль. «Запасные» ушли.
Но мне было не страшно.
У меня есть руки, есть работа, есть крыша над головой — моя крыша.
И есть память о человеке, который любил меня по-настоящему. Не за квадратные метры, а вопреки им.
Здесь мы не обсуждаем новости, здесь мы говорим о том, как не остаться у разбитого корыта, когда родственники показывают зубы.
У меня в запасе еще много историй из той самой «синей папки».
Подписывайтесь, ставьте лайк, если хоть раз хотели поставить на место наглецов.
А как бы вы поступили с такими детками? Жду вас в комментариях, давайте пошумим.
