Мать жениха приехала знакомиться в мою квартиру, а после обеда она кому-то позвонила, и уже через час грузчики привезли ее вещи, и она объявила.
— Теперь я буду жить с вами, будем спать в вашей комнате, кровать большая, места всем хватит.
Жених только обрадовался, а я, мило улыбнувшись, ответила…
Марина стояла у окна и смотрела, как закатное солнце заливает ее гостиную золотом. Лучи ложились на светлый ламинат длинными теплыми полосами, выхватывали из полумрака хромированную ножку торшера, играли на стеклянной дверце книжного шкафа. Это был ее любимый час, когда город за окном затихал, когда суета рабочего дня оставалась позади, когда можно было просто стоять вот так, босиком на тёплом полу и чувствовать себя дома. Дома. Это слово до сих пор отзывалось в ней чем-то щемящим, почти болезненным. Сколько лет она мечтала произнести его по-настоящему, не про съёмную комнату с чужими запахами, не про угол в материнской квартире, а про свое, только свое пространство. Она обвела взглядом комнату. 43 квадратных метра личной свободы на 16 этаже панельной новостройки в районе Северной. Светлые стены, белый потолок, простая, но со вкусом подобранная мебель. Серый диван, на котором так хорошо читать вечерами.
Рабочий стол у окна, за которым она иногда доделывала отчеты из дома. Кухня с белыми глянцевыми фасадами, маленькая, но функциональная, именно такая, какую она хотела. И ее особая гордость — шелковая подушка цвета топленого молока, небрежно брошенная на диван. Она купила ее на распродаже в мебельном магазине, куда зашла без всякой цели, просто скоротать время. Подушка стоила недорого, 900 рублей, но в ней было что-то праздничное, необязательное. Такие вещи покупают люди, которые уже решили главные жизненные вопросы и могут позволить себе маленькие радости просто так, без повода. Марина свои главные вопросы еще не решила. Ипотека, 23 года, ежемесячный платеж 47300 рублей. Эта цифра была выгравирована в ее памяти как имя на солдатском медальоне. Иногда, просыпаясь среди ночи, она машинально повторяла ее про себя и от этого становилось то тревожно, то наоборот спокойно.
Цифра была якорем, державшим в реальности, напоминанием о том, ради чего все это. Но эта подушка, эта глупая, ненужная, прекрасная подушка была авансом. Обещанием того, что когда-нибудь все получится. Что она справится. Марине было 34 года. Возраст, когда бывшие одноклассницы давно вышли замуж, родили детей, обменивались в чатах фотографиями семейных ужинов и жаловались на мужей. Марина в этих чатах почти не появлялась. Ей нечего было показать ни мужа, ни детей, ни даже кота. Только квартира. Но эта квартира стоила всего остального. Чтобы понять, почему эти 43 квадратных метра значили для нее больше, чем что-либо в жизни, нужно было вернуться назад, на много лет назад, в маленький городок под Воронежем, где Марина родилась и выросла.
Она была старшей из двоих детей. Младший брат Костик появился, когда ей исполнилось 4 года. Отец работал водителем на междугородних рейсах, мать — продавщицей в продуктовом магазине. Денег в семье всегда было впритык, хватало на еду, на одежду с рынка, на школьные принадлежности, но никогда не оставалось на что-то сверх необходимого. Жили они в двухкомнатной квартире в старой пятиэтажке. Марина делила комнату с братом, у нее был свой угол за шкафом, где помещались кровать, тумбочка и крошечный письменный стол. Она ненавидела этот угол. Ненавидела Костика, который вечно разбрасывал свои игрушки, орал по ночам, а когда подрос, включал музыку на полную громкость и приводил друзей в любое время дня и ночи. Ненавидела тонкие стены, через которые было слышно каждое слово родительских ссор. Ненавидела запах жареного лука с кухни, который пропитывал всю ее одежду. На стене над кроватью она повесила картинку, вырезанную из какого-то глянцевого журнала. Светлая комната с большими окнами, белые шторы, развивающиеся от ветра, ваза с цветами на подоконнике. Никакого хлама, никакого лука, никакого храпящего за стенкой брата. Просто тишина, свет и покой.
— Что это у тебя? — спросила как-то мать, заглянув в ее угол.
— Моя будущая комната, — ответила Марина.
Мать усмехнулась.
— Ну-ну, выйдешь замуж удачно, может, и будет такая.
Марина ничего не ответила. Ей было 12 лет, и она уже тогда знала, что не хочет зависеть от чьего-то удачно. Она хотела сама, своими руками. Когда ей исполнилось 14, отец ушел. Не к другой женщине, просто ушел, в никуда, растворился на своих бесконечных рейсах. Сначала приезжал все реже, потом перестал присылать деньги, потом и вовсе исчез. Мать пыталась его искать, звонила, писала, подавала на алименты, все бесполезно. Человек просто испарился, словно его никогда не существовало.
Стало еще тяжелее. Мать работала на двух работах, возвращалась домой затемно, падала на диван и засыпала, не раздеваясь. Марина научилась готовить, стирать, убирать, следить за Костиком. Все это легло на ее плечи, пока другие девочки ее возраста красили губы и бегали на дискотеке. Она не жаловалась. Жаловаться было некому и бесполезно. Она просто решила, что вырвется отсюда, любой ценой. После школы она поступила в экономический колледж в Воронеже. Не потому что мечтала о бухгалтерии, просто это была специальность, которая гарантировала стабильную работу.
Романтика — это хорошо, но романтикой не оплатишь счета. Она усвоила этот урок рано. В колледже было тяжело. Она жила в общежитии, комната на четверых, общая кухня на этаже, туалет и душ в конце коридора. Но это было лучше, чем дома. Здесь никто не орал по ночам, не устраивал пьяных скандалов, не требовал готовить ужин после занятий. Здесь можно было просто учиться. Она училась хорошо, не блестяще, на репетиторов денег не было, приходилось до всего доходить самой, но достаточно, чтобы получить красный диплом.
На третьем курсе она встретила Андрея. Ей было 19, ему — 23. Он работал менеджером в какой-то торговой компании, красиво ухаживал, дарил цветы, водил в кафе. Марина влюбилась. Впервые в жизни по-настоящему. Ей казалось, что это судьба, что они будут вместе всегда, что все ее проблемы позади. Через полгода Андрей предложил ей переехать к нему. Он снимал комнату в коммунальной квартире, тесную, с общей кухней на четыре семьи, но для Марины это было счастьем. Наконец-то они вместе, наконец-то своя жизнь, наконец-то взрослость. Она переехала сразу после диплома. Устроилась помощником бухгалтера в строительную фирму, начала откладывать деньги. Они с Андреем мечтали о своей квартире, по вечерам листали объявления, считали, сколько нужно накопить на первоначальный взнос. Все казалось возможным, достижимым, близким. А потом Андрей уволился.
— Хочу найти себя, — сказал он.
Полгода лежал на диване, играл в компьютерные игры, жаловался на несправедливость мира. Денег не приносил, все расходы легли на Марину. Она тянула, надеялась, Верила, что это временно, что он возьмется за ум. Однажды ночью она проснулась от странной тишины. Андрея рядом не было. На кухонном столе лежала записка. «Прости, я не создан для семейной жизни». Ей было 22 года. Она осталась одна. В чужой комнате, которую через неделю пришлось освободить, Андрей задолжал хозяйке за три месяца. Все деньги, которые она скопила, около 90 тысяч рублей, ушли на погашение долга и переезд.
Она вернулась к матери. Это было самым унизительным в ее жизни. Полный круг, та же квартира, тот же запах лука, тот же храпящий за стенкой костик, только теперь ему было 18, и он жил там с какой-то девицей.
— Я же говорила. Надо замуж удачно выходить, — сказала мать, глядя на ее чемодан в прихожей. — А ты все своим умом.
Марина прожила у матери три недели. Спала на раскладушке в кухне, потому что ее бывшая комната была занята братом. Эти три недели она запомнила на всю жизнь. Каждое утро просыпалась с одной мыслью. Больше никогда. Больше никогда она не окажется в такой ситуации. Больше никогда не будет зависеть от мужчины. Больше никогда не останется без своего угла. Она сняла комнату, крошечную, 6 квадратных метров, в старом деревянном доме на окраине. Горячей воды не было, туалет — во дворе. Но это было ее пространство, за которое она платила сама. И она начала копить. Следующие 12 лет были похожи на марафон. Нет, на сражение. Сражение за каждую копейку, за каждый шаг вперёд. Она сменила несколько работ, каждый раз поднимаясь чуть выше. Помощник бухгалтера, бухгалтер, старший бухгалтер, заместитель главного бухгалтера. Зарплата росла медленно, но росла.
Она экономила на всем. Готовила дома только простые дешевые блюда — гречка, рис, курица, овощи. Не ходила в кафе ни разу за 12 лет. Одежду покупала на распродажах или в секонд-хендах, носила вещи, пока тени расползались по швам. Не ездила в отпуск, вообще никуда, ни разу. Когда коллеги показывали фотографии из Турции или Таиланда, она улыбалась и говорила, что не любит жару. На самом деле, каждая поездка означала бы минус 60-80 тысяч из ее копилки, месяцы экономии, выброшенные на ветер. Она не покупала ничего лишнего. Никаких украшений, никакой косметики дороже масс-маркета, никаких гаджетов. Ее телефон был самым дешевым из возможных. Звонит, и ладно. Ее ноутбук, старый, купленный с рук, еле тянул офисные программы. Но он работал, а большего не требовалось.
Каждый месяц, в день зарплаты, она переводила фиксированную сумму на накопительный счет. Сначала 10 тысяч, потом 15, потом 20, потом 25. Это было как закон природы, как восход солнца. без исключений, без поблажек. Она сменила несколько съемных квартир. Комната в деревянном доме, потом комната в хрущевке с вечно пьяным соседом, потом угол в коммуналке, потом, наконец, маленькая однушка в панельной девятиэтажке. Каждый переезд был шагом вперед, чуть лучше условия, чуть выше цена, чуть ближе к мечте.
Мужчины в ее жизни появлялись, но не задерживались. Несколько коротких романов, ни одного серьезного. У нее просто не было на это времени и сил. Вся энергия уходила на работу и на цель. Она была как солдат на марше. Нельзя останавливаться, нельзя отвлекаться, только вперед. Иногда ей становилось страшно. Ей было 25, потом 28, потом 30. а она все еще жила в съемной квартире, все еще не замужем, все еще без детей. Подруги звали на свадьбы, потом на крестины, потом на детские дни рождения. Марина приходила, улыбалась, дарила подарки, а внутри что-то сжималось от тоски. Может быть, она все делает неправильно? Может быть, надо было, как мать советовала, замуж, хоть за кого, лишь бы крыша над головой. Но потом она возвращалась в свою съемную однушку, смотрела на цифру на банковском счете и понимала — нет. Она идет правильным путем. Она справится.
К 32 годам на ее счете было 2 миллиона 100 тысяч рублей. Она изучила рынок недвижимости так, как готовилась бы к защите диссертации. Районы, застройщики, банки, условия ипотеки, она знала все. Каждые выходные ездила на просмотры, сравнивала, анализировала, составляла таблицы. И вот однажды, морозным ноябрьским утром, она стояла посреди бетонной коробки на 16 этаже и плакала. Вокруг были голые серые стены, торчащая арматура, провода, свисающие с потолка. Пахло цементом и холодом. Но это было ее. Впервые в жизни, по-настоящему ее. Ипотеку одобрили через две недели. Ремонт занял восемь месяцев. Она делала почти все сама. Выбирала материалы, торговалась с рабочими, контролировала каждый этап. Научилась разбираться в ламинате и штукатурке, в электрике и сантехнике. По вечерам после работы приезжала на объект, проверяла, ругалась, исправляла. Ночами читала строительные форумы, смотрела обучающие видео, похудела на 6 килограммов, от нервов и беготни. Но она справилась. К июлю квартира была готова. Светлые стены, белый потолок, ламинат цвета светлого дуба, мебель из Икеи, простая, но подобранная с любовью.
Каждую вещь она выбирала сама. Каждую несла на себе, каждую ставила на свое место. Она переехала в августе, в самый жаркий день лета. Занесла последний чемодан, закрыла дверь, прислонилась к ней спиной и расплакалась. Это были слезы счастья. Впервые за много лет просто счастье, без примеси страха, тревоги, усталости. Ей было тридцать два. Она дошла. Дмитрия она встретила через три месяца, в ноябре. На дне рождения общей знакомой Марина пришла одна, он тоже был один. Разговорились у фуршетного стола. Высокий, широкоплечий, с добрыми карими глазами и смущенной улыбкой. Работал инженером на заводе, жил в съемной квартире, был разведен, детей не имел.
— Почему разошлись? — спросила она, когда они сидели в кафе после вечеринки.
— Она хотела в Москву, — пожал плечами Дмитрий. — А я не смог все бросить. Здесь мама, работа, корни.
Это прозвучало разумно, даже благородно. Мужчина, который ценит семью, стабильность. После Андрея, который сбежал ночью, оставив записку, это казалось хорошим знаком. Они начали встречаться. Дмитрий оказался внимательным, заботливым, надежным. Звонил каждый вечер, приезжал по выходным, помогал с мелким ремонтом, повесить полку, собрать стеллаж, поменять лампочку. Не пытался командовать, не устраивал сцен, не требовал отчета. Был комфортным, как теплый плед. Марина не торопилась с выводами. Опыт научил ее не очаровываться быстро. Она присматривалась, анализировала, ждала подвоха. Но подвоха вроде бы не было. Единственное, что смущало, его мать, Лариса Павловна. Он говорил о ней часто, с особым придыханием.
— Мама у меня — героическая женщина, — рассказывал он. — Отец умер, когда мне было десять. Она одна меня вырастила, работала, тянула, не жаловалась. Я ей всем обязан.
Марина понимала. Она сама выросла без отца, знала, что это такое. Уважение к матери казалось достоинством.
— А когда я с ней познакомлюсь? — спросила она через полгода.
— Скоро, — пообещал Дмитрий. — Мама… Она сложный человек. Не всех принимает. Хочу, чтобы первая встреча была идеальной.
Это скоро растянулось на месяцы. Каждый раз находились причины. Лариса Павловна болела, уезжала к сестре, была занята, не любила неожиданностей. Марина не настаивала. Она умела ждать. Но иногда, оставаясь одна, Она ловила себя на странном чувстве. Дмитрий был рядом и в то же время словно не целиком. Часть его всегда оставалась там, в материнской квартире.
— Дима, твоя мама вообще знает, что мы встречаемся? — спросила она однажды напрямую.
Он замялся. Потер переносицу, его характерный жест в моменты неловкости.
— В общих чертах. Я говорил, что кто-то есть, но не вдавался в подробности.
— Почему?
— Мама ревнивая. Ей трудно принять, что я взрослый, привыкла, что я всегда рядом, хочу подготовить ее постепенно, понимаешь?
Марина понимала или пыталась понять. Прошел год, потом еще полгода, и вот теперь этот августовский вечер, этот закат за окном, эта квартира, пропитанная покоем и светом. Марина отошла от окна и опустилась на диван. Взяла в руки свою любимую подушку, провела ладонью по шелковой ткани. Через два часа приедет Дмитрий. Они планировали провести вечер вместе, посмотреть кино, заказать пиццу. Обычный, уютный пятничный вечер. Она улыбнулась. Жизнь наладилась. Своя квартира, стабильная работа, нормальные отношения с нормальным мужчиной. Не идеально, конечно. До свадьбы дело пока не дошло, с матерью его так и не познакомилось. Но неплохо. После всего, через что она прошла, очень даже неплохо. Зазвонил телефон. Дмитрий.
— Привет, солнце!
Голос его звучал как-то особенно бодро, но за этой бодростью Марина уловила знакомые нотки. Напряжение. Почти заискивание. Так он говорил всегда, когда ему предстояло сообщить что-то неприятное.
— Привет. Ты уже выехал?
— Почти. Слушай, Марин, тут такое дело. Мама звонила только что. Она… В общем, она хочет приехать. Прямо сейчас. К тебе. Познакомиться.
Марина замерла с подушкой в руках.
— Прямо сейчас? Без предупреждения?
— Ну да. Она как раз у подруги была недалеко от твоего района. И вот решила заехать. Говорит, хватит откладывать, пора уже посмотреть, с кем сын время проводит.
Посмотреть — слово царапнуло слух. Не познакомиться, не пообщаться. Посмотреть — как на товар в магазине.
— Дима, но я же не готова. Может, лучше на выходных. Я бы подготовилась, приготовила что-нибудь.
— Марин, пожалуйста. — В его голосе зазвучали умоляющие нотки. — Ты же знаешь, какая она. Если сейчас отказать, обидится насмерть. Решит, что ты ее видеть не хочешь. Она человек старой закалки, прямой. Что думает, то и говорит. Ты уж постарайся понять, ладно? Не обращай внимания, если что.
Человек старой закалки. Марина уже поняла, что это была кодовая фраза для оправдания любой возможной бестактности. Она вздохнула. Спорить было бесполезно. Если откажет, Дмитрий будет чувствовать себя виноватым перед матерью и весь вечер будет отравлен.
— Хорошо, пусть приезжает. Только ты не задерживайся.
— Через полчаса будем, — обрадовался он. — Я тебя люблю, Марин. Ты лучшая.
Она положила трубку и посмотрела на часы. Полчаса. 30 минут, чтобы подготовиться к встрече, которую она ждала полтора года и которая почему-то пугала ее до дрожи в коленях. Марина встала, отложила подушку на диван и пошла на кухню. Руки слегка дрожали. Она открыла холодильник, куриная грудка, овощи, сыр. Можно сделать отбивные с салатом. Она достала продукты, включила плиту и начала готовить. Нож стучал по разделочной доске ровно и методично. Так она всегда справлялась с тревогой, через действия. Готовка, уборка, работа. Любое механическое занятие успокаивало. Она думала о Ларисе Павловне. Дмитрий много о ней рассказывал. Вдова инженера, всю жизнь проработала на заводе, одна вырастила сына после смерти мужа. Женщина с твердым характером и железными принципами. Свою двухкомнатную квартиру получила от завода, выстояла в очереди, выбила, добилась.
— Мама квартиру выбила, — с гордостью говорил Дмитрий.
Марина, платившая банку по 47 тысяч в месяц, слушала это со странным чувством. Она свою квартиру не выбивала, она ее покупала. и ей казалось, что это ничуть не легче.
Через сорок минут раздался звонок в дверь. Сердце Марины дернулось. Она вытерла руки о полотенце, глубоко вдохнула и пошла открывать. За дверью стоял Дмитрий, сияющий с тортом в руках и невысокая сухопарая женщина в темно-сером пальто. Седые волосы, гладко зачесанные назад, и собранные в тугой пучок, тонкие, плотно сжатые губы. Маленькие светлые глаза, почти бесцветные, которые смотрели на Марину в упор. Цепко, оценивающе. И в руках у нее была сумка. Огромная, раздутая торба из потертого кожзаменителя. Слишком большая для простого визита. Марина этого еще не знала, но в этой сумке лежали домашние тапочки, ночная рубашка и набор лекарств. Лариса Павловна пришла не в гости. Она пришла насовсем.
— Мама, познакомься, это Марина. Марина, это моя мама, Лариса Павловна, — торжественно произнес Дмитрий, переступая порог.
— Здравствуйте, Лариса Павловна». Очень рада, наконец, познакомиться. Проходите, пожалуйста.
Марина улыбнулась. Той улыбкой, которую репетировала перед зеркалом еще в детстве, когда мать учила ее быть вежливой с неприятными родственниками. Губы растянуты, зубы видны, глаза мертвые. На безымянном пальце поблескивало кольцо с сапфиром. Подарок Дмитрия на ее 34-летие, три месяца назад. Не обручальное, но с намеком. Они уже обсуждали свадьбу. Осенью, скромную, без лишнего шума. Лариса Паловна не ответила на улыбку. Она молча кивнула, скользнув по Марине взглядом, как по предмету мебели, и шагнула в прихожую. Не разулась. Даже не посмотрела на обувную полку, где стояли аккуратно выстроенные тапочки для гостей. Марина проглотила замечание. Первая встреча. Нужно быть терпеливой. Лариса Павловна сняла пальто с такой церемонностью, будто это была соболья шуба, и повесила на крючок. Свою огромную сумку она не выпускала из рук. Прижимала к боку, как солдат, автомат. Не дожидаясь приглашения, она прошла в комнату. Марина переглянулась с Дмитрием. Тот пожал плечами и виновато улыбнулся. Мол, ну вот такая она. Что поделаешь?
В гостиной Лариса Павловна остановилась посередине и начала медленно поворачивать голову, осматривая всё вокруг. Взгляд её скользил по стенам, по мебели, по шторам. Это был не взгляд гостя, пришедшего в новый дом. Это был взгляд инспектора, ревизора, оценщика. Она подошла к окну, потрогала штору.
— Светлые. Будут пылиться.
Марина открыла рот, чтобы ответить, но Лариса Павловна уже двинулась дальше, провела пальцем по полке книжного шкафа, посмотрела на палец, поморщилась, постучала костяшками по стеклянной дверце, словно проверяла на прочность.
— Икея?» — спросила она, не оборачиваясь.
— Да, — ответила Марина.
— Ширпотреб. Через пять лет развалится.
Дмитрий засуетился.
— Мам, ну что ты? Нормальная мебель. Современная.
— Современная, — повторила Лариса Павловна с непонятной интонацией. — В наше время мебель делали на века. У меня сервант, 40 лет стоит, хоть бы что. А это…
Она не договорила, но презрительный взгляд сказал все. Марина стиснула зубы. Терпение. Первая встреча. Лариса Павловна дошла до дивана. Остановилась. Посмотрела на шелковую подушку цвета топленого молока, ту самую, любимую.
— Это что?
— Подушка, — сказала Марина, чувствуя, как внутри что-то напрягается.
— Вижу, что подушка. Зачем она здесь?
— Для красоты. Для уюта.
Лариса Павловна хмыкнула. Взяла подушку двумя пальцами, брезгливо, как грязную тряпку, и швырнула ее в угол комнаты. Подушка ударилась о стену и упала на пол, скомканная, жалкая.
— Пылесборник», — объяснила Лариса Павловна. — Только аллергию разводить.
И села на диван, на то самое место, откуда только что убрала подушку. Села по-хозяйски, широко откинувшись на спинку. Свою торбу поставила рядом, на сиденье. Торба заняла место второго человека. Марина стояла посреди собственной гостиной и не могла пошевелиться. Внутри что-то оборвалось. Это подушка. Это дурацкая, ненужная, любимая подушка, которую она купила как символ своей победы. Эта женщина только что швырнула ее, как мусор. Она посмотрела на Дмитрия. Он смотрел в пол.
— Ну что, застыли? — Голос Ларисы Павловны хлестнул, как плеть. — Чай будет? Я с утра ничего не ела. У Нинки, подруги моей, только печенье магазинное. Разве это еда?
Марина заставила себя выдохнуть. Разжала кулаки. Оказывается, она сжимала их так сильно, что ногти впились в ладони.
— Конечно. Сейчас накрою на стол. Я отбивные приготовила.
— Отбивные, — повторила Лариса Павловна. — Ну, посмотрим.
Марина ушла на кухню, закрыла за собой дверь, прислонилась к ней спиной и несколько секунд просто дышала. В голове стучало. Уйди. Скажи им, чтобы ушли. Это твой дом, твои правила. Но она не сказала. Вместо этого достала тарелки, разложила приборы, нарезала хлеб. Руки двигались автоматически, а мысли метались, как птицы в клетке. Может быть, это просто нервы. Первая встреча — всегда стресс. Лариса Павловна наверняка тоже волнуется. Люди, когда волнуются, говорят глупости. Нужно дать ей шанс. Нельзя судить по первому впечатлению. Она вынесла блюда с отбивными и салатник. Расставила на столе. Дмитрий уже сидел рядом с матерью и что-то тихо ей говорил. Лариса Павловна слушала с каменным лицом.
— Прошу к столу.
Лариса Павловна пересела к столу первой. Осмотрела сервировку, переставила свою тарелку чуть левее, провела пальцем по вилке.
— Не ржавейка?
— Да.
— У меня дома мельхиор. Настоящий. От бабушки еще.
Дмитрий потянулся к блюду.
— Мам, попробуй отбивные. У Марины отлично получается, пальчики оближешь.
Он положил матери самый большой кусок. Марине — то, что осталось. Лариса Павловна взяла нож и вилку, отрезала крошечный кусочек, поднесла ко рту, пожевала медленно, сосредоточенно, как профессиональный дегустатор на конкурсе. Марина ждала. Сердце колотилось так, будто от этого вердикта зависела ее жизнь. Какая глупость! Какая унизительная глупость! Суховато! произнесла наконец Лариса Павловна, отложив вилку.
— Ты, девочка, небось, грудку берешь?
— Да, грудку.
— Вот то-то. Грудка для бульона. На отбивные надо бедро, без кости. Там жирок, там сок. А это диетическое, для больных.
— Я слежу за питанием, — сказала Марина ровным голосом.
— Следишь? — Лариса Павловна окинула ее взглядом. — Оно и видно. Худая, как щепка. В наше время таких замуж не брали. Мужику нужна женщина в теле, чтобы было за что подержаться. А ты — кожа до кости.
— Мама! — Дмитрий поперхнулся.
— Что? Мама? Правду говорю. Димочка у меня видный мужчина. Ему нужна хозяйка, а не модель с подиума.
Марина положила вилку. Есть больше не хотелось, вообще ничего не хотелось, только чтобы этот вечер закончился.
— Салат будете? — спросила она, потому что надо было что-то сказать.
— Буду. Только без этой твоей заправки. Оливковое масло для буржуев. Нормальные люди подсолнечным заправляют.
Марина молча подвинула к ней салатник. В голове крутилась одна мысль. Терпи. Скоро уйдут. Скоро это закончится. После ужина Лариса Павловна откинулась на спинку стула и начала говорить. Это был монолог. Длинный, обстоятельный, не предполагающий ответов. Она рассказывала о своей жизни. О заводе «Электроприбор», где проработала 37 лет. О том, как начинала ученицей и дошла до мастера участка, о том, как пережила перестройку, когда завод чуть не закрылся, о том, как похоронила мужа и одна подняла сына.
— Это вы сейчас не знаете, что такое труд, — говорила она, глядя сквозь Марину. — Пришли на готовенькое. За компьютерами сидите, кнопочки нажимаете. А мы руками работали. Я своими руками весь цех держала.
Она говорила о своей квартире. Двухкомнатная в кирпичной пятиэтажке, полученная от завода.
— Двенадцать лет в очереди. Двенадцать лет борьбы. Каждую бумажку сама собирала. Каждую справку выбивала. По правкомам, по месткомам, по кабинетам. Муж, царствие ему небесное. Руки опустил, говорил, брось, не дадут. А я нет дадут. Положено, значит, добьюсь. И добилась. Когда ордер получила, впервые в жизни заплакала.
Она посмотрела на Марину, в упор, как на подсудимую.
— Это побе.. да была, понимаешь? Побе.. да. А у вас сейчас что? Пришла в банк, расписалась и живи. Никакой борьбы.
Марина сжала руки под столом.
— Я копила на первоначальный взнос 12 лет, — сказала она тихо. — Работала без отпусков, экономила на всем.
— Экономила? — Лариса Павловна усмехнулась. — Это не экономия. Это вы так считаете, потому что телефоны ваши дорогие не каждый месяц покупали. Экономия — это когда на хлебе и воде сидишь, чтобы ребенку ботинки справить. Ты это знаешь? Нет, потому что не рожала.
Дмитрий кашлянул.
— Мам, может, чаю еще?
— Чаю? Давай. Только покрепче, не эту водичку, что она заваривает.
Марина встала и пошла на кухню. В висках стучала кровь. Руки тряслись. Она налила чай, крепкий, как требовала гостья, добавила сахар и несколько секунд стояла у плиты, глядя в стену. Нужно было что-то делать. Нельзя так это оставлять. Эта женщина пришла в ее дом и унижает ее уже два часа подряд. А Дмитрий сидит и молчит. Поддакивает. Подливает матери чай. Марина вздохнула и вернулась в комнату с чайником.
— Вот что я тебе скажу, девочка. — Лариса Павловна взяла чашку и отхлебнула. — Квартира эта твоя. Она не твоя. Она банковская. Сегодня платишь, а завтра — раз, и все. Работу потеряла. На улицу. Кризис какой? На улицу. Заболела? На улицу. А моя квартира? Моя. С ордером. Никто не отнимет.
— Я работаю 12 лет без перерыва, — сказала Марина. — Я заместитель главного бухгалтера. Я не потеряю работу.
— Все так говорят. Пока не теряют.
Она замолчала и посмотрела на часы. Было почти девять. Лариса Павловна достала из кармана телефон, старый, кнопочный, и набрала номер.
— Алло? Да, это я. Приезжайте. Адрес я вам скидывала. Да, прямо сейчас.
Марина нахмурилась.
— Кому вы звоните?
Лариса Павловна не ответила. Убрала телефон, допила чай и откинулась на спинку стула с видом человека, который сделал важное дело. Следующий час прошел в странном напряжении. Лариса Павловна продолжала рассказывать о своей жизни. Теперь уже о болезнях, о давлении, о том, как тяжело одной в пустой квартире. Дмитрий поддакивал, иногда бросая на Марину виноватые взгляды. Марина слушала вполуха, пытаясь понять, кому звонила эта женщина и зачем. В десять вечера раздался звонок в дверь. Марина пошла открывать и замерла на пороге. На лестничной площадке стояли двое мужчин в рабочих спецовках, за ними — гора коробок, баулы, свернутый ковер, старый торшер с бахромой, кресло-качалка.
— Квартира 16? — спросил один из грузчиков. — Вещи для Лорионовой.
Марина не могла произнести ни слова. Она смотрела на эту гору чужого барахла и чувствовала, как земля уходит из-под ног.
— Сюда, сюда! — Лариса Павловна появилась за ее спиной и оттеснила Марину в сторону. — Заносите! Коробки! В большую комнату! Ковер! Туда же! Осторожнее с сервантом! Он антикварный!
Грузчики начали заносить вещи. Мимо Марины проплывали коробки с надписями «Посуда», «Постельная», «Фото». торшер с облезлой бахромой, ковер красно-коричневый с олиповатым узором, швейная машинка в деревянном футляре.
— Стойте! — Марина наконец обрела голос. — Стойте! Что вы делаете?
Грузчики остановились, переглянулись.
— Нам сказали занести вещи, — сказал один из них. — Нам заплачено.
— Я не разрешала! Это моя квартира. Выносите все обратно.
Лариса Павловна шагнула вперед.
— Димочка, скажи им.
Дмитрий стоял в дверях комнаты, бледный и растерянный.
— Марин, мама просто… Она решила… Нам же все равно жениться.
Что? Решила?
Лариса Павловна выпрямилась. В ее глазах блеснуло что-то похожее на торжество.
— Я переезжаю», — сказала она спокойно. — Сюда. К вам. Хватит мне одной в пустой квартире сидеть. Старый человек. Здоровье не то. А тут Димочка рядом. Присмотр, уход. И тебе полегче будет. Я по хозяйству помогу. Готовить буду. Правильно готовить, не эту твою диетическую безвкусицу.
Марина почувствовала, как пол уходит из-под ног.
— Это невозможно.
— Почему невозможно? Квартира большая, места хватит. Вон, кухня какая просторная. Диван есть, кровать есть. Разместимся.
— Я вас не приглашала.
— А меня и не надо приглашать. Я мать. Мать жениха. Считай, почти свекровь. Семья. — Она повернулась к грузчикам.
— Чего встали? Заносите давайте. Времени мало, мне еще разбираться.
Грузчики, пожав плечами, продолжили таскать вещи. Марина стояла посреди прихожей, не в силах пошевелиться. Мимо нее проносили чужую жизнь. Коробка за коробкой, вещь за вещью.
— Дима! — Она схватила его за руку. — Дима, ты знал об этом?
Он отвел глаза. Потер переносицу, тот самый жест.
— Ну, мама говорила, что хочет быть ближе. Я думал, ты не против.
— Не против? — Она привезла грузчиков с вещами, не спросив меня.
— Но мы же все равно поженимся. Какая разница, сейчас или потом?
Марина отпустила его руку, посмотрела на него, на этого взрослого 37-летнего мужчину, который стоял перед ней с видом нашкодившего ребенка. И вдруг поняла. Он знал. Он все знал. Может быть, не детали, но суть. Знал. И согласился. Потому что так хотела мама. Грузчики закончили. Лариса Павловна дала им деньги, закрыла за ними дверь и прошла в комнату, по-хозяйски, не спрашивая разрешения.
— Так, диван надо к стене подвинуть. Тут мой ковер ляжет. Сервант вот сюда, к окну. Тумбочку эту убрать громоздкое, место занимает.
Марина вошла следом. Ее гостиная, ее любимая, Светлая гостиная была завалена чужими вещами. Коробки громоздились у стен. Старый ковер уже лежал посреди комнаты, накрыв половину светлого ламината. Торшер с бахромой торчал в углу, как памятник ушедшей эпохи. Пахло нафталином и чужой жизнью.
— Вы… Вы сдали свою квартиру? — Спросила она, хотя уже знала ответ.
— Конечно. Жильцы въехали сегодня утром. Хорошие люди, семья с ребенком. Платить будут исправно.
— То есть вам некуда возвращаться.
— А зачем мне возвращаться? Я теперь тут живу.
Марина прислонилась к дверному косяку. Ее квартира. Ее 43 метра. Ее 12 лет экономии. И вот эта женщина просто пришла и забрала все. Лариса Павловна вышла из кухни, вытирая руки о полотенце. Маринино полотенце.
— Пока вещи разбираем, надо обсудить правила.
— Какие правила?
— Проживание. Я человек конкретный, не люблю недомолвок. Значит так, большая комната моя. Тут мой диван поставим, мой ковер, мой сервант. Вы с Димочкой в маленькой, там кровать ваша поместится. Готовить буду я, ты все равно не умеешь. Убираться по очереди, хотя я буду проверять, потому что молодежь сейчас убираться не умеет.
— Подождите. — Марина подняла руку. — Вы собираетесь жить в моей гостиной?
— А что такого? Гостиная большая, светлая. Старому человеку свет нужен. А вам, молодым, и в спальне хорошо. Вам же главная кровать, правда?
Она подмигнула. Похабно, по-свойски.
— Кстати, о кровати. Она большая у тебя?
— Двуспальная.
— Отлично. Значит, все, поместимся.
Марина решила, что ослышалась.
Простите? Все?
— Ну да. Ты, Димочка и я. Кровать двуспальная, места хватит. Я к стеночке лягу, храплю немножко, но вы привыкнете.
Марина открыла рот. Закрыла. Снова открыла.
— Вы… Вы хотите спать с нами. В одной кровати.
— А что такого? В войну люди по десять человек на одних нарах спали. И ничего. Подумаешь, втроем. Я же не чужая. Я мать.
Из кухни вышел Дмитрий. Он слышал весь разговор, по его лицу было видно. И на этом лице… На этом лице была радость. Настоящая, неподдельная радость.
— Здорово, мам. Как в детстве? Помнишь, когда батя умер? Мы с тобой на одной кровати спали. Ты мне сказки рассказывала.
— Помню, Димочка. Конечно, помню.
Они посмотрели друг на друга. Мать и сын, с такой нежностью, что Марину замутило. Она стояла посреди собственной квартиры, заваленной чужими вещами, и смотрела на этих двоих. На мужчину, за которого собиралась замуж. На его мать, которая только что объявила, что будет спать с ними в одной кровати. И она поняла, вдруг ясно, как вспышка, что это не кошмарный сон. Это реальность. Это ее жизнь. Это ее будущее, если она сейчас промолчит. Лариса Павловна повернулась к ней.
— Ну что, девочка, договорились? Теперь мы — одна семья. Заживем душа в душу.
Марина посмотрела на нее, потом на Дмитрия, потом снова на нее и улыбнулась. Это была странная улыбка, спокойная, почти ласковая. От нее Лариса Павловна на секунду растерялась.
— Значит, вы хотите здесь жить, — сказала Марина. — В моей квартире, спать в моей кровати, командовать на моей кухне.
— Ну, да, мы же теперь семья.
— Семья, — повторила Марина. — Хорошо. Тогда давайте я вам кое-что покажу. Она подошла к комоду, выдвинула верхний ящик, достала папку с документами.
— Вот это! Договор купли-продажи. Видите? Покупатель — Марина Сергеевна Воронова. Это я. Продавец — застройщик. Никакого Дмитрия Ларионова в этом договоре нет.
Лариса Павловна нахмурилась.
— И что?
— А вот это свидетельство о регистрации права собственности. Собственник Марина Сергеевна Воронова. Опять я. И опять никакого Дмитрия.
— К чему ты клонишь?
Марина положила документы на стол.
— К тому, Лариса Павловна, что эта квартира моя, единолично моя. Ваш сын не имеет к ней никакого отношения. Он здесь не прописан, не вписан ни в какие документы, не платит за нее ни копейки. Он — гость. И вы — гость. Незваный.
— Но он твой жених.
— Был. — Марина сняла с пальца кольцо с сапфиром и положила его на стол рядом с документами. — Был жених. Больше не жених. Свадьбы не будет.
Тишина. Дмитрий побледнел.
— Марина, ты что?
— Я? Что? Я защищаю свой дом, свою жизнь, свое пространство, то, на что я пахала 12 лет, то, что вы двое решили отобрать за один вечер.
— Никто ничего не отбирает, — Лариса Павловна повысила голос. — Мы просто хотим жить вместе, по-семейному.
— Без моего согласия, без моего разрешения. Вы сдали свою квартиру, заказали грузчиков, привезли вещи и поставили меня перед фактом. Это не семья, Лариса Павловна. Это оккупация.
Она достала телефон и набрала номер.
— Алло, полиция? Добрый вечер. Я хотела бы сообщить о незаконном проникновении в жилище. Да, по этому адресу. Двое человек ввезли вещи в мою квартиру без моего согласия и отказываются уходить. Жду.
Лариса Павловна позеленела.
— Ты… ты вызвала полицию? На меня?
— На вас. И на вашего сына. Потому что вы находитесь в моей квартире без моего разрешения и завезли сюда свои вещи без моего согласия. Это статья 139 Уголовного кодекса, нарушение неприкосновенности жилища. До двух лет лишения свободы.
— Димка, скажи ей.
Дмитрий стоял белый, как стена.
— Марина, не надо. Давай поговорим.
— Разговаривать будете с полицией. А сейчас собирайте вещи. У вас есть время до их приезда.
— Но… Но грузчики уехали. Как мы все вынесем?
— Это ваши проблемы.
Лариса Павловна вскочила.
— Ты пожалеешь об этом? Ты думаешь, ты такая умная? Я тебя по судам затаскаю, я тебе жизни не дам.
— Попробуйте. А пока на выход.
Марина открыла входную дверь и встала рядом, скрестив руки на груди. Следующие 20 минут были хаосом. Дмитрий метался по квартире, хватая коробки, роняя их, спотыкаясь о ковер. Лариса Павловна кричала то на него, то на Марину, то просто в пространство. Соседи выглядывали из дверей, наблюдая за происходящим. Когда приехала полиция, молодой сержант и усталый лейтенант, примерно треть вещей уже была вытащена на лестничную площадку.
— Что тут происходит? — спросил лейтенант, оглядывая гору коробок в коридоре.
— Гости уходят, — сказала Марина. — Я вызвала вас, чтобы зафиксировать. Они завезли вещи в мою квартиру без моего разрешения и сейчас добровольно их забирают.
Лейтенант посмотрел на Ларису Павловну, на бледного Дмитрия, на разбросанные коробки.
— Добровольно, значит.
Лариса Павловна открыла рот и закрыла. Полицейские смотрели на нее выжидающе.
— Да, добровольно, — процедила она сквозь зубы. — Просто недоразумение вышло.
— Недоразумение, — повторил лейтенант. — Ну, бывает. Давайте, заканчивайте. Мы подождем.
Следующий час. Дмитрий и Лариса Павловна выносили вещи. Марина стояла в дверях, молча наблюдая. Полицейские курили у лифта, изредка бросая любопытные взгляды. Наконец последняя коробка была вынесена. Грузовая газель, вызванная Дмитрием, забрала вещи. Лариса Павловна стояла на лестничной площадке среди баулов и сумок и смотрела на Марину.
— Ты еще пожалеешь, — сказала она тихо. — Я тебе это припомню.
— Всего доброго, Лариса Павловна.
И Марина закрыла дверь. Она прислонилась к ней спиной и сползла на пол. Ноги не держали, руки тряслись. Сердце колотилось так, что казалось, сейчас выпрыгнет из груди, но на губах ее была улыбка. Она справилась. В комнате еще пахло нафталином, еще валялись какие-то забытые вещи, пустая коробка, смятая газета. На полу, в углу, лежала ее подушка, та самая, шелковая, цвета топленого молока, скомканная, затоптанная. Марина встала, подошла к ней. Подняла, отряхнула, положила обратно на диван, провела ладонью по мягкому шелку. И только тогда заплакала. Это были странные слезы, ни от горя, ни от обиды, от облегчения, от усталости, от понимания того, что она только что потеряла полтора года своей жизни, но сохранила главное — себя. Она плакала долго, сидя на диване, прижимая подушку к груди, а потом встала, умылась и начала убирать квартиру. К полуночи все было чисто. Открытые окна впустили ночной воздух, выветрив чужие запахи. Вымытые полы блестели в свете торшера, ее торшера, не того, с бахромой. Подушка лежала на своем месте. Марина легла спать. Одна. В своей кровати. В своей квартире. И впервые за этот безумный вечер почувствовала покой. Утро началось со звонка. Не от Дмитрия, а от незнакомого номера.
— Марина Сергеевна, это участковый, старший лейтенант Ковалев. Вчера к вам выезжал наряд. Хотел уточнить, у вас все в порядке. Жалоб нет.
— Все в порядке. Спасибо, что позвонили.
— Гражданка Ларионова написала на вас заявление. Утверждает, что вы ее оскорбили и применили физическую силу.
Марина рассмеялась. Нервно. Зло.
— Физическую силу? Я к ней пальцем не прикоснулась. Это легко проверить. Ваши коллеги были свидетелями.
— Я так и подумал. Заявление мы примем, но, скорее всего, откажем в возбуждении дела. Нет состава. Просто хотел вас предупредить. Она настроена серьезно. Может быть, еще какие-то шаги предпримет.
— Спасибо за предупреждение.
Она положила трубку и задумалась. Лариса Павловна не из тех, кто отступает. Это было ясно с первой минуты знакомства. Заявление в полицию… Только начало. И Марина оказалась права. Через три дня ей позвонила подруга Света, та самая, на чьем диване она ночевала когда-то много лет назад.
— Маринка, ты что творишь?
— В смысле?
— В прямом. Мне тут женщина какая-то звонила. Сказала, что она мать твоего жениха. Наплела, что ты ее из квартиры выгнала. Полицию вызвала, чуть ли не избила. Спрашивала, давно ли мы знакомы и не замечала ли я за тобой агрессивного поведения.
Марина закрыла глаза.
— Она нашла твой номер?
— Видимо, через Димку. Он же знал, что мы подруги. Слушай, я ее, конечно, послала куда подальше, но она реально неадекватная. Сказала, что обзвонит всех твоих знакомых и расскажет, какая ты на самом деле.
— Пусть звонит, мне нечего скрывать.
— Ты уверена, что все нормально? Может, помощь нужна?
— Справлюсь. Спасибо, Свет.
Лариса Павловна действительно обзвонила всех. Коллегу, с которой Марина иногда обедала. Бывшую соседку по съемной квартире. Даже двоюродную сестру из Краснодара, с которой они виделись раз в пять лет. Все звонили Марине, кто с вопросами, кто с поддержкой, кто просто из любопытства. Она объясняла ситуацию раз за разом, как заезженная пластинка.
— Да, выгнала. Да, полицию вызвала. Нет, не жалею.
Через неделю звонки прекратились. Видимо, у Ларисы Павловны закончился список номеров. Но она не успокоилась. Следующий удар был серьезнее. Марина пришла на работу в понедельник утром и сразу почувствовала, что-то не так. Коллеги смотрели странно, перешептывались. Секретарша Оля, обычно болтливая, буркнула «Привет» и уткнулась в монитор. В 10 утра ее вызвал главный бухгалтер. Ирина Петровна сказала, Женщина строгая, но справедливая, с которой Марина проработала бок о бок шесть лет, сидела за столом с каменным лицом.
— Садись, Марина, разговор будет неприятный.
Марина села. Сердце ухнуло вниз.
— Мне сегодня утром позвонили. Женщина представилась, неважно как. Сказала, что ты мошенница, что ты обманом завладела чужой квартирой, что на тебя заведено уголовное дело, что тебя вот-вот арестуют.
Марина открыла рот, но Ирина Петровна подняла руку.
— «Да слушай, я, конечно, не поверила ни единому слову. Я тебя знаю шесть лет, ты — один из лучших специалистов, которых я встречала, но директор, он тоже получил этот звонок, и ему она наговорила еще больше. Что ты воруешь деньги компании, что у тебя поддельный диплом, что ты связана с криминалом.
— Это бред, — сказала Марина. — Полный бред. Это мать моего бывшего жениха. Она…
— Я понимаю. Но директор — человек осторожный. Он хочет, чтобы ты написала объяснительную и принесла справку из полиции, что на тебя не заведено уголовное дело.
Марина почувствовала, как кровь приливает к лицу.
— Справку? После шести лет работы?
Я знаю, что это унизительно. Но лучше так, чем… Альтернатива.
— Какая альтернатива?
Ирина Петровна помолчала.
— Директор предложил тебя уволить. Превентивно. Я его отговорила. Пока отговорила. Принеси справку. Напиши объяснительную, и инцидент будет исчерпан.
Марина вышла из кабинета на негнущихся ногах. Она чувствовала себя так, будто ее ударили под дых. Шесть лет безупречной работы, и вот какая-то сумасшедшая старуха может одним звонком поставить все под угрозу. Она взяла отгул и поехала в полицию. Получение справки заняло полдня. Очереди, бумажки, равнодушные лица. Но справку дали. Никаких уголовных дел в отношении Марины Сергеевны Вороновой не возбуждено. Она привезла справку директору лично. Положила на стол вместе с объяснительной на двух страницах, где изложила всю историю с ухо, без эмоций, с датами и фактами. Директор прочитал, покачал головой.
-Бывают же люди… Ладно, Марина Сергеевна, инцидент исчерпан, извините за беспокойство.
Она вернулась к работе, но осадок остался, горький, ядовитый. Вечером того же дня ей пришло письмо, бумажное, в конверте, в почтовый ящик, без обратного адреса. Она открыла его в лифте, на пути к своему шестнадцатому этажу.
— Ты думаешь, победила? Это только начало. Я заберу у тебя все — работу, репутацию, покой. Ты выгнала меня на улицу. Я сделаю так, что ты сама окажешься на улице. Жди.
Подписи не было. Но почерк, корявый, старческий, был узнаваем. Марина смяла письмо и выбросила в мусоропровод. В ту ночь она не спала. Лежала в темноте, глядя в потолок, и думала, что делать, как остановить эту женщину. Она явно не собиралась отступать. Звонки, доносы, письма — это только то, что Марина знала. А сколько еще было за кадром? Можно было подать в суд за клевету. Но суды… Это долго, дорого и изматывающе. И не факт, что выиграешь. Доказать клевету сложно, а Лариса Павловна наверняка всё отрицала бы. Можно было пойти к участковому, попросить провести беседу. Но что это даст? Пожурят старушку. И отпустят. А она продолжит с удвоенной энергией. Можно было просто ждать, пока она устанет. Но сколько ждать? Месяц? Год? Всю жизнь? К утру Марина приняла решение.
Она взяла еще один отгул и поехала к адвокату. Не к первому попавшемуся, к хорошему, дорогому, специализирующемуся на семейных делах и преследованиях. Нашла его через знакомых знакомых, записалась на консультацию. Адвоката звали Андрей Викторович. Седой, интеллигентный, с цепким взглядом из-под очков. Марина рассказала ему все, с самого начала. Визит свекрови с грузчиками, вызов полиции, звонки, донос на работу, письмо. Андрей Викторович слушал, делал пометки, изредка задавал уточняющие вопросы.
— Что ж, — сказал он, когда она закончила, — ситуация неприятная, но не безнадежная. У вас есть несколько вариантов. Он перечислил их. Заявление о преследовании, иск о защите чести и достоинства, требование компенсации морального вреда. Каждый вариант имел свои плюсы и минусы. Но я бы рекомендовал другой путь, — сказал он, — более быстрый и эффективный.
— Какой?
— Поговорить с сыном, с вашим бывшим женихом. — Он — ключ ко всему. Если он повлияет на мать, она остановится. Если нет, тогда суд.
— Он не будет со мной разговаривать.
— Будет. Когда узнает, что альтернатива — судебное разбирательство с возможной уголовной ответственностью для его матери. Статья 128.1. Клевета. До двух лет лишения свободы. Статья 137. Нарушение неприкосновенности частной жизни. Тоже до двух лет. Плюс моральный ущерб — это уже гражданский иск, но суммы могут быть существенными.
Марина задумалась. Дмитрий… Она не хотела его видеть, не хотела слышать его голос, его оправдание, его жалкое мычание. Но если это единственный способ…
— Хорошо, — сказала она. — Я попробую.
Она позвонила ему в тот же вечер. Он ответил сразу, будто ждал.
— Марина, ты… ты мне звонишь?
— Нам нужно встретиться, поговорить.
— Да, конечно. Я… я так рад. Я думал о тебе каждый день.
Это не то, что ты думаешь. Речь пойдет о твоей матери и о том, что она делает.
— А что она делает?
— Приезжай завтра в шесть. В кафе у метро. Там и поговорим.
Она положила трубку, не дожидаясь ответа. Кафе было маленьким, тихим, полупустым в будний вечер. Марина пришла первой. Заняла столик в углу, заказала чай, который остыл, пока она ждала. Дмитрий появился ровно в шесть, бледный, осунувшийся, с темными кругами под глазами. Она его почти не узнала. За три недели он постарел на несколько лет.
— Привет, — сказал он, садясь напротив.
— Привет.
Молчание. Он крутил в руках телефон, не глядя на нее.
— Я скучал, — сказал он наконец. — Очень. Каждый день думал о тебе. О том, что случилось. Если бы я мог…
— Дима, — перебила она. — Я не за этим тебя позвала. Мне нужно, чтобы ты остановил свою мать.
Он поднял глаза.
— Что?
Марина положила на стол папку. Распечатки звонков, копию письма, объяснительную с работы, справку из полиции.
— Вот что твоя мать делает последние три недели. Звонит моим друзьям и коллегам, рассказывает, что я мошенница, воровка, преступница. Написала донос моему начальству. Меня чуть не уволили. Присылает анонимные письма с угрозами.
Дмитрий листал бумаги, и его лицо становилось все более растерянным.
— Я… я не знал.
— Теперь знаешь, и у тебя есть выбор. Либо ты ее останавливаешь сам, по-семейному, либо я подаю в суд. Клевета, преследование, до двух лет лишения свободы, плюс моральный ущерб — это уже отдельный иск.
— Ты… ты хочешь посадить мою мать.
— Я хочу, чтобы она оставила меня в покое. И мне все равно, каким способом это произойдет.
Дмитрий откинулся на спинку стула, потер лицо руками.
— Это безумие какое-то. Она мне ничего не рассказывала. Говорила только, что ты ее унизила, выгнала, что она переживает.
— Она переживает так, что чуть не лишила меня работы. Это нормально, по-твоему?
— Нет. Нет, конечно. Но посадить ее… Она же старый человек. У нее сердце…
— У меня тоже сердце, Дима. И нервы. И жизнь, которую она пытается разрушить. Мне 34 года. Я 12 лет пахала, чтобы получить то, что имею. И я не собираюсь это терять из-за того, что твоя мама не умеет проигрывать.
Он молчал. Смотрел в стол, на свои руки, на чашку с остывшим кофе.
— Я поговорю с ней, — сказал он наконец. — Постараюсь объяснить. Но она сложный человек. Она может не послушать.
— Тогда суд. Выбор за вами. — Марина встала, оставила на столе деньги за чай. — У тебя неделя, Дима. Через неделю, если звонки и письма не прекратятся, я иду к адвокату.
Она ушла, не оглядываясь. Неделя прошла в тишине. Никаких звонков, никаких писем, никаких доносов. Коллеги перестали шептаться, директор здоровался, как обычно. Жизнь возвращалась в нормальное русло. На восьмой день позвонил Дмитрий.
— Я поговорил с мамой, — сказал он без приветствия. — Она… она больше не будет, — обещала.
— Посмотрим.
— Марина… — Его голос дрогнул. — Я понимаю, что все испортил, что был идиотом, что должен был встать на твою сторону с самого начала, но, может быть, когда-нибудь мы могли бы…
— Нет. Мы не могли бы. Никогда. То, что произошло, Это не ошибка, которую можно исправить. Это правда. Правда о тебе, о твоей матери, о том, какой была бы наша жизнь. И эта правда мне не подходит.
— Но я изменился.
— Нет, Дима, ты не изменился. Ты просто испугался. Испугался суда, скандала, последствий. Но если бы я не пригрозила, ты бы так и сидел, пока твоя мама меня уничтожает, потому что для тебя ее спокойствие важнее моей жизни. Так было всегда, так и останется.
Молчание. Долгое, тяжелое.
— Прощай, Дима. Не звони больше.
Она нажала отбой и выключила телефон. Прошел месяц, потом два, потом полгода. Лариса Павловна сдержала слово. Или Дмитрий её контролировал. Никаких звонков, писем, доносов. Тишина. Марина почти забыла о них обоих. Жизнь шла своим чередом. Работа, квартира, редкие встречи с подругами. Она записалась в спортзал впервые за много лет. Начала читать книги, которые откладывала годами, съездила в отпуск, настоящий, двухнедельный, в Калининград. Гуляла по куржской косе, ела рыбу в маленьких ресторанчиках, дышала балтийским воздухом. Она была одна. И это было… хорошо. Не идеально. Иногда накатывало одиночество, особенно по вечерам, особенно в праздники. Но это было честное одиночество, без компромиссов, без чужих тапочек в прихожей, без свекрови в соседней комнате.
Через восемь месяцев после того дня она встретила Сергея. Случайно в книжном магазине они потянулись за одной и той же книгой и рассмеялись. Разговорились, обменялись телефонами, встретились на кофе. Он был другим, совсем другим, взрослым, самостоятельным, собственной квартирой и собственной жизнью. Его мать жила в Новосибирске. Они созванивались раз в неделю, виделись дважды в год, и этого хватало обоим.
— У тебя странный взгляд, — сказал он на третьем свидании. — Как будто ты все время ждешь подвоха.
— Был опыт, — ответила она.
— Расскажешь?
Она рассказала. Все. От первой встречи с Дмитрием до последнего звонка». Сергей слушал молча, не перебивая, не оценивая.
— Жёстко, — сказал он, когда она закончила. — Но ты молодец. Не многие бы так смогли.
— Выбора не было.
— Выбор есть всегда. Ты могла бы терпеть. Многие терпят.
— Я — нет.
Он улыбнулся.
— Я заметил. И мне это нравится.
Они встречались уже четыре месяца, когда Марина решила познакомить его со своей квартирой. Не с ним переехать, не жить вместе, просто показать свое пространство, свою крепость, свои 43 метра свободы. Сергей вошел, огляделся, подошел к окну, посмотрел на парк внизу, провел рукой по полке с книгами, сел на диван и увидел подушку.
— Красивая, — сказал он, трогая шелковую ткань. — Откуда такая?
Марина улыбнулась. Это была ее подушка, та самая, цвета топленого молока, купленная на распродаже за 900 рублей. Она пережила тот безумный вечер, когда ее швырнули на пол и затоптали. Немного потерлась на углах, немного выцвела на солнце, но все еще лежала на своем месте.
— Долгая история, — сказала Марина.
— У нас есть время.
Она села рядом, взяла подушку в руки, погладила мягкий шелк.
— Я купила ее, когда въехала в эту квартиру, как символ, символ того, что я справилась, что теперь могу позволить себе такие глупости, просто так, без повода, для красоты.
— Хороший символ.
— Одна женщина однажды швырнула ее на пол, сказала «Пылесборник, ненужная ерунда».
— А ты? А я ее подняла и оставила, потому что это мое. Моя квартира, моя подушка, моя жизнь. И никто не имеет права решать за меня, что ерунда, а что нет.
Сергей посмотрел на нее. Внимательно, серьезно.
— Ты удивительная, — сказал он. — Знаешь об этом?
— Знаю», — ответила она. — Я двенадцать лет шла к тому, чтобы это понять.
Он обнял ее. Она прижалась к нему, закрыла глаза. За окном садилось солнце, такое же, как в тот первый вечер, когда она стояла у окна и любовалась своей квартирой. Лучи ложились на ламинат золотыми полосами, играли на стекле книжного шкафа, грели щеку. Все было хорошо. Не идеально, идеально не бывает. Впереди еще были платежи по ипотеке, рабочие овралы, бессонные ночи и ссоры по мелочам. Впереди была жизнь, настоящая, сложная, непредсказуемая. Но это была ее жизнь, в ее доме, на ее условиях. И это стоило всего. Через три года они поженились. Тихо, без пышной свадьбы, просто расписались и отметили с друзьями в небольшом ресторане. Сергей переехал к ней, в ту самую квартиру, которую она когда-то защитила от вторжения. Ипотеку они погасили вместе, досрочно, за пять лет до срока. В тот день, когда банк прислал справку о закрытии кредита, Марина достала из шкафа бутылку шампанского, которую хранила для особого случая.
— За что пьем? – спросил Сергей.
— За свободу, — ответила она, — окончательную и бесповоротную.
Они чокнулись. Шампанское было теплым, она забыла поставить его в холодильник. Но это было неважно. Важно было другое. Она стояла в своей квартире, по-настоящему своей, без банковских обременений, рядом с мужчиной, который любил ее такой, какая она есть. На диване лежала все та же шелковая подушка, потрепанная, выцветшая, но по-прежнему любимая. И впервые за много лет Марина почувствовала, что ей больше ничего не нужно, что она не идет к чему-то, не борется, не экономит, не ждет, что она на месте, дома. В дверь позвонили. Сергей пошел открывать. Марина услышала голоса в прихожей. Его, вопросительный и какой-то женский, властный. Она вышла в коридор. На пороге стояла Лариса Павловна, постаревшая, сгорбившаяся, с палочкой в руке. Но взгляд тот же, цепкий, бесцветный, оценивающий.
— Здравствуй, Марина, — сказала она. — Можно войти?
Марина смотрела на нее, на эту женщину, которая когда-то пыталась отнять у нее все. Три года прошло. Три года тишины, три года жизни, три года счастья.
— Зачем пришла?
— Поговорить. Димочка… — Ее голос дрогнул. — Димочка женился. На другой. Я… Я одна теперь, совсем одна.
Марина молчала.
— Я понимаю, ты меня ненавидишь, имеешь право. Но, может быть, мы могли бы начать сначала. Я изменилась. Я поняла, что была неправа. Я…
— Нет.
Одно слово. То же самое, что три года назад. Лариса Павловна сжала губы.
— Ты жестокая.
— Нет. Я просто больше не пускаю в свою жизнь людей, которые хотят ее разрушить. Это не жестокость. Это самосохранение.
— Но я же извинилась.
— Извинения ничего не меняют, Лариса Павловна. Вы позвонили моему начальству и чуть не лишили меня работы. Вы звонили моим друзьям и рассказывали про меня гадости. Вы присылали мне письма с угрозами. Это не ошибки, которые можно исправить словами. Это выбор, ваш выбор. И теперь вы живете с его последствиями».
— Но что мне делать?
Марина пожала плечами.
— Не знаю. Это не моя проблема.
Она отступила назад и начала закрывать дверь.
— Подожди. — Лариса Павловна шагнула вперед. — Ты не можешь так. Я старый больной человек, мне некуда идти. У вас есть сын, и квартира, и пенсия. У вас есть все, что нужно для жизни. А мое сочувствие вы потеряли три года назад. Прощайте.
Дверь закрылась. Марина постояла несколько секунд, прислушиваясь. За дверью было тихо, ни криков, ни стука. Потом послышались шаркающие шаги, удаляющиеся к лифту. Сергей подошел, обнял ее за плечи.
— Ты в порядке?
Она помолчала, подумала.
— Да, — сказала она наконец. — Я в порядке.
И это была правда. Она вернулась в комнату, к недопитому шампанскому, к закатному солнцу в окне, к своей подушке на диване, к своей жизни. Лариса Павловна ушла и больше никогда не вернулась, а Марина осталась. В своем доме. Счастливая. Не потому, что все было идеально, а потому, что она сама решала, чему быть в ее жизни, а чему нет. И это была самая главная побе.. да.
