Ключ поворачивался в замке беззвучно — я всегда смазывала механизм, чтобы не скрипел. Сегодня нас отпустили с работы на три часа раньше, в клинике отключили воду, операции перенесли. Я сняла ботинки в прихожей, поставила сумку на пол и услышала из кухни смех.
Не обычный смех свекрови, натянутый и вежливый, которым она отвечала на мои шутки. А настоящий — громкий, довольный, расслабленный.
— Витюша, ты посмотри на меня, — говорила Анна Михайловна, и я слышала, как шуршит ткань. — Дублёнка как влитая сидит. Я ей вчера сказала, что старая совсем износилась, и она сразу деньги дала. Даже не спросила, сколько стоит. Простофиля.
Я замерла в коридоре, держась за косяк двери. Ноги не слушались.
— Мам, да она ничего не замечает, я же говорю, — это был Виктор, мой муж. Голос ленивый, довольный. — Я ей год назад сказал, что меня на полный день поставили, а сам после обеда в гараж к Санычу езжу. Пенное пьём, в карты играем. Она даже ни разу не проверила. Слишком влюблена, чтобы голову включать. Она нас содержит и не догадывается.
Звон бокалов. Они чокнулись.
— За твою Наташку, — сказала свекровь, и они засмеялись. — Пусть вкалывает дальше в своей клинике, а мы тут как на курорте. Ты главное помни, Витенька, — через два года надо подавать на развод. Ты здесь прописан, имеешь право на половину дома.
Она его на свои деньги отремонтировала, мебель купила, крышу перекрыла. Хороший дом получился, в центре, участок большой. Разведёшься, отсудишь свою долю и продашь. Наташка без тебя не справится, она мягкая. Поплачет и денег ещё даст, чтобы ты съехал спокойно.
— Два года ещё потерпим, мам. Она же удобная — готовит, стирает, деньги зарабатывает, не скандалит. Зачем сейчас разводиться? Пусть ещё поработает на нас.
Я стояла и слушала, как два человека, которых я кормила, одевала, за которых платила, обсуждают, как меня обмануть. У меня онемели пальцы на руках.
— А помнишь, Витюша, как она в прошлом месяце переживала, что у тебя зарплату задержали? — свекровь говорила сквозь смех. — Чуть не плакала, деньги из заначки достала. Господи, ну и дурочка.
Виктор рассмеялся.
Я развернулась, взяла сумку и вышла из дома так же тихо, как вошла.
В машине я сидела десять минут, глядя на свой дом. Одноэтажный, с новой крышей, которую я оплатила позапрошлым летом. Окна поменяла год назад. Фасад покрасила весной. Дом деда, который он построил сам и завещал мне.
Виктор говорил, что работает с восьми до шести. Жаловался на усталость, на начальника, на то, как ему тяжело. Я верила. Гладила ему рубашки, варила суп, давала деньги, когда он говорил, что зарплату задерживают. Не спрашивала, не проверяла. Зачем? Я же доверяла.
Анна Михайловна переехала к нам три года назад. Сказала, что у неё в квартире трубы прорвало и жить невозможно. Виктор попросил пустить её на месяц. Месяц превратился в три года. Она заняла комнату, я купила ей кровать, шкаф, телевизор. Она говорила, что пенсия маленькая, и я помогала с одеждой, с лекарствами, с продуктами. Не считала. Я же думала, что мы семья.
Я завела машину и поехала в банк.
Через сорок минут общая карта была заблокирована, все деньги переведены на мой личный счёт. Потом я поехала к Оксане.
Подруга открыла дверь в домашних штанах и футболке, посмотрела на меня и сразу поняла.
— Рассказывай.
Я рассказала всё. Оксана слушала, не перебивая, и её лицо краснело с каждой фразой.
— Чеки на ремонт у тебя есть?
— Есть. Я всё храню, у меня папка.
— Выписки по картам?
— Всё сохранено. Я веду таблицу расходов, там каждая копейка расписана.
Оксана улыбнулась, но улыбка была жёсткая.
— Наташа, дом твой, он записан на тебя до брака. Ремонт оплачивала ты — это доказуемо. Машина твоя. Деньги заблокированы. Сейчас я составлю документы, и ты выставишь их обоих за неделю. Виктор останется ни с чем. Но ты должна быть железной. Никаких слёз. Поняла?
Я кивнула. Внутри что-то переломилось.
Домой я вернулась на следующий день в обед. Виктор сидел на кухне, бледный, с телефоном в руках. Анна Михайловна стояла у окна, в той самой новой дублёнке.
— Наташа, карта не работает, — Виктор вскочил, когда увидел меня. — Я пытался снять деньги, банкомат пишет отказ. Ты не знаешь, что случилось?
Я поставила сумку на стол и посмотрела на него.
— Я знаю. Я заблокировала карту вчера вечером.
Тишина.
— Как это… заблокировала? — голос Виктора дрожал.
— Вчера я пришла домой на три часа раньше. Стояла в коридоре и слушала, как вы обсуждаете, какая я дура. Как ты уже год работаешь на полставки, а остальное время пьёшь пенное с друзьями. Как вы планируете развестись через два года и отсудить у меня половину дома. Я всё слышала.
Анна Михайловна схватилась за спинку стула. Виктор открыл рот, но не произнёс ни звука.
— Все деньги теперь на моём личном счёте. Машина оформлена на меня. Дом мой, он был моим до брака, и весь ремонт я делала на свои деньги. У меня есть каждый чек, каждая выписка, всё задокументировано. У вас сутки, чтобы съехать отсюда. Если послезавтра будете здесь — вызову полицию.
Виктор шагнул ко мне, лицо белое.
— Наташка, ты что несёшь? Мы же пошутили просто, мам, скажи ей!
— Витенька прав, мы просто так говорили, — свекровь заговорила быстро, нервно. — Ты же понимаешь, мы не всерьёз. Мы семья, как ты можешь нас выгонять?
Я посмотрела на неё и усмехнулась.
— Анна Михайловна, вы назвали меня дурочкой и простофилей. Вы смеялись надо мной, пока я вас кормила. Вы не семья. Вы двое взрослых людей, которые двенадцать лет жили за мой счёт и считали меня идиоткой. Сутки. Всё.
Я взяла сумку и ушла. Остановилась в дверях и обернулась.
— Ах да, Виктор. Ключи от машины оставь на тумбочке. Машина моя.
Виктор звонил мне пять раз подряд. Я не отвечала. На следующий день он пришёл ко мне на работу. Я принимала пациента — кота с переломом лапы, когда администратор сказала, что в коридоре меня ждёт муж.
Я вышла через двадцать минут. Виктор стоял у окна в мятой куртке, лицо серое, глаза красные.
— Наташа, прости. Я был полным ублюдком, я понимаю. Но мы можем всё исправить. Я устроюсь на нормальную работу, мама съедет, мы начнём сначала. Дай мне шанс.
— Виктор, я двенадцать лет содержала двух взрослых людей. Больше не буду. Теперь я потрачу деньги на себя.
— Наташка, ну ты же меня любишь…
— Любила. До вчерашнего дня. А вчера я стояла в коридоре и слушала, как ты смеёшься надо мной. Любовь кончилась там, у двери в кухню.
Он попытался взять меня за руку, я отдернула.
— Наташа, пожалуйста…
— Уходи. Работать иди. Так же, как я работала, пока ты в картишки играл.
Я вернулась в кабинет и закрыла дверь. Села на стул и глубоко вдохнула. Руки дрожали. Но внутри было пусто и спокойно.
Через пару дней Оксана позвонила мне вечером.
— Наташа, у меня для тебя новость. Виктор с матерью сняли комнату в коммуналке на Вокзальной. Знаешь, в той пятиэтажке, где общая кухня и один туалет на пять семей. Твой бывший устроился грузчиком на склад, полный день, с шести утра до восьми вечера. А Анна Михайловна ходит в старом пальто, дублёнку продали.
Я молчала.
— Тебе не жалко его? — спросила Оксана осторожно.
— Нет. Он выбрал этот путь сам. Мог работать честно, мог ценить меня. Но он предпочёл смеяться за моей спиной и планировать, как меня обмануть. Пусть теперь живёт с этим выбором.
Три месяца спустя я стояла в очереди в магазине и увидела Анну Михайловну у кассы. Худая, в потёртом пальто, с потрёпанной сумкой. Она расплачивалась за хлеб и дешёвую колбасу мелочью, долго искала монеты в кошельке. Кассирша ждала, поджав губы. Люди в очереди начали роптать.
Анна Михайловна обернулась и увидела меня. Лицо её дёрнулось.
Я подошла, достала кошелёк и протянула кассирше купюру.
— Это за неё.
Свекровь замерла. Кассирша пробила чек, дала сдачу. Я взяла сдачу и повернулась к Анне Михайловне.
— Считайте, что мы квиты, — я протянула ей сдачу. — Двенадцать лет я вас с сыном кормила. Вот вам последние деньги от меня. Больше не будет.
Анна Михайловна схватила купюры, сжала в кулаке.
— Ты разрушила нашу жизнь, — прошипела она. — Витюша работает как проклятый, мы живём в комнате с чужими людьми, у нас нет ничего. А ты…
— А я, — перебила я спокойно, — перестала вас содержать. Вы сами разрушили свою жизнь, Анна Михайловна. Я просто открыла глаза и закрыла кошелёк.
Я развернулась и пошла к выходу. Она крикнула мне вслед:
— Виктор говорит, что ты бессердечная! Что у тебя камень вместо сердца!
Я остановилась у двери, обернулась. Люди в очереди смотрели на нас.
— Бессердечная? — я усмехнулась. — Анна Михайловна, я двенадцать лет горбатилась на вас, халява кончилась. Теперь у меня есть только здравый смысл.
Я вышла из магазина и больше не оглядывалась.
Ещё через месяц Виктор снова позвонил. Вечером, когда я сидела дома и разбирала документы.
— Наташа, это я.
— Я вижу номер. Что тебе?
Он молчал несколько секунд, потом заговорил, и голос был усталым, надломленным.
— Мне очень тяжело. Я работаю каждый день без выходных, зарабатываю копейки. Мама больна, ей нужны лекарства, дорогие. Комната в коммуналке стоит почти всю зарплату. Наташа, может, ты поможешь? Я верну, клянусь. Просто сейчас совсем плохо.
Я слушала и не чувствовала ничего. Ни жалости, ни злости. Ничего.
— Поздно. Иди работай. Так же, как я работала двенадцать лет. Это называется справедливость.
— Наташка, ну мы же были мужем и женой…
— Были. Пока ты не решил, что я дура, которую можно использовать. Всё, Виктор. Больше не звони.
Я повесила трубку и заблокировала номер. Села обратно за стол, открыла папку с документами. Продолжила работать.
Прошло полгода.
Я всё так же работала в клинике, с утра до вечера. Но теперь деньги, которые я зарабатывала, я тратила на себя. Купила новый диван вместо старого, который помнил ещё Виктора. Поменяла посуду. Сделала в спальне ремонт — покрасила стены в светло-серый, повесила новые шторы.
По выходным ездила за город. Одна. Брала машину и ехала к озеру, которое нашла случайно прошлым летом. Сидела на берегу, смотрела на воду и думала о своём.
