— Марина, ну сколько можно тянуть кота за хвост? Лето на носу! Цены на стройматериалы растут каждый божий день! Арматура подорожала на двадцать процентов за неделю! Ты понимаешь, что мы теряем деньги?! Мы, можно сказать, выбрасываем наши будущие миллионы в трубу!
Олег, мой законный супруг, нервно ходил по нашей тесной кухне «хрущевки», которую мы снимали уже три года, и размахивал перед моим носом листком бумаги, исписанным кривым, скачущим почерком свекрови.
— Мама уже договорилась с бригадой! Отличные ребята, узбеки, берут недорого, но делают на совесть! У них «окно» в графике, они готовы зайти на объект в следующий понедельник! Им нужен аванс и материалы! Марин, ну?! Решайся!
Я сидела за столом, обхватив чашку с давно остывшим чаем двумя руками, пытаясь согреться. Меня трясло. Не от холода — батареи жарили как в аду, — а от нервного напряжения. Этот разговор, похожий на пытку китайской каплей, длился уже третий месяц. День за днем. Вечер за вечером. Ночью вместо «спокойной ночи». Утром вместо «доброе утро».
— Олег, я не уверена, — тихо, но твердо сказала я, глядя ему в глаза, которые горели фанатичным блеском. — Это очень серьезный шаг. Ты просишь меня продать всё, что у меня есть. Это моя единственная квартира. Добрачная. Студия, пусть маленькая, всего 25 квадратов, но моя. Мой тыл. Моя опора. Если я её продам и вложу деньги в дом твоей мамы… я останусь ни с чем. Голой на морозе. Если что-то случится… куда я пойду?
— Опять ты за свое! — вспыхнул муж, его лицо пошло красными пятнами, жилка на виске вздулась. — Что значит «ни с чем»? Что значит «если что-то случится»? Ты что, разводиться собралась? Мы еще и трех лет не прожили, а ты уже пути отхода ищешь? Мы же семья! Единое целое! Одна сатана! Мы будем жить в большом, просторном загородном доме! На свежем воздухе! Птички поют, яблони цветут, воздух чистый, не то что в этом городе! Второй этаж — полностью наш! Сто квадратных метров! Спальня, детская (ты же хочешь ребенка?), мой кабинет, огромная гардеробная для твоих шмоток! Это тебе не твоя конура в 20 квадратов, где не развернуться и локтем об стену бьешься!
— Но дом, Олег, оформлен на твою маму. И земля на маму. И разрешение на строительство (точнее, уведомление о реконструкции) — на маму.
— И что?! — заорал он так, что ложечка в моей чашке звякнула. — Она моя мать! Святая женщина! Она меня родила и воспитала! Она что, нас выгонит? Ты в своем уме? Ты кого в ней видишь? Врага народа? Ты ей не доверяешь? Это же Тамара Петровна! Она тебя как родную дочь любит! Пирожки тебе печет с капустой! Варенье передает! А ты — «оформлен, не оформлен»… Юристка, блин!
Я опустила глаза, чтобы скрыть горькую усмешку.
Я вспомнила, как Тамара Петровна «любила» меня.
— Мариночка, ты опять суп пересолила, — морщилась она, отодвигая тарелку с гримасой отвращения. — У нас в семье такое не едят. Мама не учила готовить?
— Мариночка, зачем тебе новая помада? Ты и так яркая, вульгарно смотрится, как продавщица на рынке. Мужчинам нравится скромность, естественная красота.
— Мариночка, квартиру твою надо сдавать, а деньги в общий котел, а то Олег один тянет семью, ему тяжело, он мужчина, его беречь надо. (Хотя я, работая ведущим юрисконсультом в крупной строительной фирме, зарабатывала в два раза больше Олега, который «искал себя» в продажах, меняя работу раз в полгода — то менеджер по окнам, то страховой агент, то теперь вот — «помощник логиста»).
Идея «Родового гнезда» возникла у свекрови полгода назад, аккурат после того, как она посмотрела какой-то слезливый сериал по «России-1» про дружную семью, живущую в особняке и пьющую чай на веранде.
У нее был старый дом в пригороде, в поселке «Заветы Ильича». 15 км от города. Крепкий, кирпичный, но одноэтажный, постройки 80-х годов. Три смежные комнаты, маленькая кухня, удобства на улице (точнее, септик был, но старый, вечно переполнялся). Газ по меже, но в дом не заведен, топила углем и дровами.
На семейном совете (куда меня вызвали как на ковер в воскресенье утром) она предложила «гениальный план спасения семьи от ипотечного рабства»:
1. Я продаю свою добрачную студию в новостройке (которую я успешно сдавала за 25 тысяч рублей «чистыми» и получала пассивный доход, плюс сама квартира росла в цене).
2. Мы вкладываем эти 4 миллиона (рыночная цена моей «крошки») в капитальную реконструкцию её дома. Сносим старую шиферную крышу, надстраиваем полноценный второй этаж из газоблока, делаем евроремонт, проводим газ (подключение стоит 300 тысяч!), облагораживаем участок, ставим баню.
3. Живем все вместе «дружной семьей». Мама на первом этаже («мне по лестницам бегать уже тяжело, ноги болят»), мы — на втором, в своих хоромах.
Олег загорелся этой идеей как ребенок, которому пообещали пожизненный абонемент в Диснейленд.
— Марин, представь! Сад, гамак, шашлыки каждые выходные! Своя клубника! У нас будет детская, когда ребенок родится, он будет бегать по траве босиком! Свежий воздух! Перестанем платить за съем дяде 20 тысяч, будем экономить! Мама с внуками поможет! Красота! Рай на земле!
Но меня, как юриста с десятилетним стажем (и специализацией, кстати, по гражданским делам), смущало одно «маленькое но». Юридическое. Размером с этот самый дом.
Оформлять долю на меня никто не собирался.
Когда я, набравшись смелости, заикнулась об этом за чаем с «любимыми» пирожками, Тамара Петровна всплеснула руками, чуть не уронив вазочку с вишневым вареньем.
— Зачем эти бумажки, Мариночка? Мы же родные люди! Это же бюрократия! Лишние налоги платить, пошлины… Да и земля на мне, это сложно переоформлять, межевание делать, кадастрового инженера вызывать… Долго, дорого! Зачем деньги тратить нотариусам? Они и так дерут три шкуры! Лучше в стройку вложим, лишнее окно поставим! Живите так! Я завещание на Олега напишу! Вот прямо завтра пойду и напишу! Умру — всё вам достанется!
Я смотрела на её «честные», голубые глаза и понимала: меня разводят. Классически. Как цыгане на вокзале.
Завещание — это филькина грамота. Его можно переписывать хоть каждый день. Сегодня на Олега, завтра на фонд защиты амурских тигров, послезавтра на соседку, которая стакан воды подала. И наследники первой очереди (если есть пенсионеры) имеют обязательную долю.
Вложения в чужую недвижимость — это, по закону, неотделимые улучшения. Если нет договора займа или инвестиционного договора — это подарок собственнику. В случае развода (а живя с Тамарой Петровной под одной крышей, развод был вопросом времени, причем короткого) я не получу ничего. Ни кирпича. Ни рубля. Я останусь на улице, без своей студии, без денег, с чемоданом вещей и депрессией.
А Олег останется в «родовом гнезде» с мамой. С домом, отремонтированным за МОЙ счет.
Но Олег давил. Он включил режим «психологического террора». Он умел это делать виртуозно.
— Ты меркантильная! Ты думаешь только о бабках! Ты мне не веришь! Ты не хочешь строить общее будущее! Если ты не согласишься, я… я не знаю, как мы дальше будем жить. Значит, мы не семья. Значит, у нас разные цели. Я хочу дом, детей, семью, родовое гнездо, а ты — сидеть на своих метрах, как собака на сене, и трястись над своей бетонной коробкой!
Это был ультиматум. Либо я продаю квартиру и «вляпываюсь» в эту авантюру, либо развод.
Я любила Олега. Или думала, что люблю. Привычка, три года брака, общие друзья, планы… Не хотелось рушить семью из-за «квартирного вопроса».
И я решила… согласиться.
Точнее, сделать вид. Разыграть свой гамбит. Сыграть по их правилам, но со своим финалом.
— Хорошо, Олег, — сказала я, поднимая глаза и тяжело, картинно вздыхая. — Я согласна. Ты меня убедил. Твои аргументы весомы. Давайте строить дом. Я хочу, чтобы мы были счастливы.
Олег замер. Он не ожидал такой быстрой сдачи. Он уже набрал воздуха для очередной тирады про «собаку на сене». Потом его лицо расплылось в широкой, довольной, победительной улыбке.
— Правда? Маринкин! Ты чудо! Я знал! Я знал, что ты умная баба! Что ты поймешь!
Он бросился меня обнимать, кружить по тесной кухне, сшибая магнитики с холодильника.
— Звони риелтору! Прямо сейчас! Выставляй студию на продажу! Цену ставь ниже рынка, чтобы быстрее ушла! Срочно! Маме скажу, пусть бригаду вызывает! Ура! Мы начинаем новую жизнь!
— Подожди, — сказала я мягко, высвобождаясь из его душных объятий. — Студия продается не быстро. Даже со скидкой. Документы собрать, покупателя найти, ипотеку ему одобрить… Месяц минимум, а то и два. А деньги нужны сейчас?
— Сейчас! Вчера! Бригада просит аванс за работу (они же заезжают!), и материалы закупить надо — газоблок, цемент, лес, пока акция в «Леруа» и сезонные скидки!
— Ну… у нас же есть накопления? Те 500 тысяч, что мы на новую машину копили два года? Они же на счете лежат. Сними их, отдай маме на аванс. Пусть начинают демонтаж, фундамент усилят. А я пока квартиру продам, и основные деньги (те самые 4 миллиона) подтянутся как раз к этапу стен.
— Точно! — Олег хлопнул себя по лбу. — Гениально! Отдам «машинные»! Машину потом купим, когда дом построим! Старая «Лада» еще поездит! Главное — начать! Ты гений, Марин!
И пошла карусель. Безумная, разрушительная стройка.
Олег на следующий же день снял все наши общие накопления (500 тысяч, которые я откладывала с премий) и торжественно, с видом благодетеля, вручил матери.
Тамара Петровна, сияя как начищенный медный таз, тут же наняла бригаду.
Узбеки заехали на участок. И начали ломать.
Ломать — не строить, душа не болит.
За два дня они полностью, под чистую, демонтировали крышу. Сняли старый шифер, разобрали стропильную систему, выломали лаги потолка (чтобы заливать армопояс). Свалили весь мусор в кучу посреди двора, раздавив мамины гортензии.
Дом стоял раскрытый, беззащитный, как вскрытая консервная банка. Небо смотрело в жилые комнаты первого этажа.
И, как назло (или по воле справедливой судьбы), в нашем регионе начался сезон дождей.
Не просто дождичек, а ливни.
Первый этаж, где жила свекровь (и где мы планировали временно ютиться на раскладушках во время стройки), начало заливать. Вода текла по стенам ручьями, капала с люстр (свет пришлось отключить, чтобы не замкнуло). Обои отклеивались пластами, штукатурка вздувалась пузырями, мебель накрыли пленкой, но сырость была жуткая.
Тамара Петровна звонила мне каждые полчаса. В истерике.
— Марина! Когда деньги?! Когда продашь?! Нужно срочно лес заказывать, стропила ставить, гидроизоляцию, металлочерепицу! Дом гниет! Потолок рухнет! Рабочие стоят, требуют оплаты за следующий этап (возведение стен)! Они уйдут на другой объект, если завтра не будет миллиона! У них график!
— Продается, Тамара Петровна, — успокаивала я её ровным, спокойным голосом. — Покупатель найден. Ипотеку одобряет в Сбербанке. Подождите недельку. Банк долго проверяет объект. Бюрократия.
На самом деле, покупатель нашелся быстро. Моя студия была «конфеткой» — центр, качественный ремонт, вид из окна. Я выставила её чуть ниже рынка, и звонки посыпались лавиной.
Я продала студию за 4,2 миллиона рублей. Без торга. Наличными (точнее, через безопасный счет аккредитива).
Деньги упали мне на счет во вторник утром.
В тот же день, вместо того чтобы перевести их свекрови на «спасение утопающего дома», я поехала в совершенно другой район города.
В офис крупного, надежного застройщика «Север-Строй».
Там, в новом, перспективном районе с парками и метро, достраивался ЖК «Новая Жизнь». Комфорт-класс, закрытые дворы без машин, подземный паркинг, охрана.
Я давно, еще тайком от мужа, присмотрела там «евродвушку». 45 квадратных метров. Просторная кухня-гостиная (20 метров!), отдельная спальня, гардеробная, лоджия с панорамным остеклением. Мечта.
Цена была 6 миллионов.
У меня было 4,2 миллиона.
На недостающую сумму (1,8 млн) я взяла ипотеку. Мне, как юристу с высокой «белой» зарплатой и идеальной кредитной историей, одобрили её за 5 минут в мобильном приложении. Платеж получился комфортным — около 20 тысяч в месяц (с учетом того, что я сдавала студию за 25 и привыкла к этим деньгам, для моего бюджета это было незаметно).
Я подписала ДДУ (договор долевого участия). Застройщик надежный, сдача дома через месяц (ключи выдают сразу, так как дом уже сдан госкомиссии, идет благоустройство территории).
Деньги с продажи студии ушли на эскроу-счет застройщика.
Я вышла из офиса продаж с красивой папкой документов, ключами (мне их показали, дали потрогать, но выдадут после регистрации в Росреестре) и чувством невероятной, пьянящей легкости. Словно крылья выросли.
Теперь у меня была СВОЯ нормальная квартира. Не студия-клетушка, где кровать упирается в холодильник. А полноценное жилье. Просторное. Светлое. Мое.
И главное — только моё.
Олег не имеет к ней никакого отношения.
Во-первых, большую часть я оплатила деньгами от продажи добрачного имущества. Это легко проследить по банковским выпискам: продала студию — деньги пришли — перевела застройщику. Цепочка прозрачная для любого суда.
Во-вторых, ипотеку я закрою сама.
В-третьих, и это самое главное — у нас был брачный контракт. Я настояла на нем перед свадьбой, жестко. Олег тогда смеялся, подписывая не глядя: «Маринка, ты параноик! У меня только долги по кредиткам и старая ‘Лада’, что с меня взять? Дели мои долги!». И подписал пункт: «Имущество, приобретенное в браке, и долговые обязательства являются личной собственностью того супруга, на чье имя они оформлены и зарегистрированы».
Аллилуйя. Я была готова. Шах и мат.
Я вернулась домой вечером. Олег сидел за кухонным столом, обложенный чеками, сметами, каталогами металлочерепицы и какими-то чертежами. Он был взъерошен, небрит и возбужден. Глаза лихорадочно блестели.
— Ну что? — спросил он нетерпеливо, даже не поздоровавшись, не спросив, как я устала. — Риелтор звонил мне (он нашел номер), сказал, сделка прошла! Росреестр подтвердил переход права! Деньги у тебя? Пришли?
— У меня, — кивнула я, спокойно ставя сумку на стул и снимая плащ.
— Отлично! — он хлопнул ладонью по столу так, что подпрыгнула солонка. — Переводи маме! Срочно! Прямо сейчас! Там рабочие бунтуют, крыши нет, дождь вчера лил как из ведра, у мамы ковер промок, диван накрыли! Нужно срочно лес везти, машину оплачивать, пока база не закрылась!
Он суетливо порылся в бумагах и протянул мне бумажку с номером карты свекрови, написанным крупным маркером.
Я взяла бумажку. Медленно посмотрела на цифры.
И порвала её. Медленно, с наслаждением. На четыре части. Потом еще на четыре.
Олег вытаращил глаза. У него отвисла челюсть. Он замер с протянутой рукой.
— Ты… ты чего? Марин, ты перегрелась? Зачем порвала? Рука дрогнула? Я сейчас новый напишу…
— Не надо, Олег. Денег не будет.
— В смысле? — он побледнел, став похожим на мертвеца, из лица ушла вся кровь. — В смысле «не будет»? Марин, не шути так. У меня сердце слабое. Там дом раскрытый стоит! Там катастрофа! Там мама в предынфарктном! Рабочие с ломами стоят!
— Я купила квартиру. Себе.
— Что?! — он вскочил, опрокинув стул. Грохот был страшный. — Какую квартиру?! Мы же договорились! Дом! Родовое гнездо! Общее будущее!
— Я передумала, — спокойно, ледяным тоном ответила я, глядя ему прямо в переносицу. — Я купила «евродвушку» в ЖК «Новая жизнь». Деньги ушли застройщику. Сделка состоялась. Эскроу-счет открыт. Обратного пути нет. Щелк. Дверь закрылась.
Повисла тишина. Звенящая, ватная тишина. Было слышно, как капает вода из крана, как жужжит муха на оконном стекле и как тяжело, с хрипом, дышит Олег.
Он открывал и закрывал рот, как рыба, выброшенная на берег. Он не мог поверить. Его мозг отказывался обрабатывать эту информацию. Это не укладывалось в его картину мира, где я — послушная жена, спонсор его желаний.
— Ты… ты что наделала? — прошептал он хрипло, срываясь на сип. — Ты с ума сошла? А как же дом? А как же мама? А как же мы?
— А мама пусть перекрывает крышу за свой счет. Или ты перекрывай. Ты же мужчина, добытчик. Это твой дом, твое наследство, твое родовое гнездо.
— У меня нет денег! Ты знаешь! Я последние 500 тысяч отдал! Мы на мели! У меня на карте сто рублей!
— Ну, возьми кредит. Потребительский. Сейчас дают. Продай машину (ах да, она старая и ржавая). Продай почку. Займи у друзей. Придумай что-нибудь. Ты же глава семьи.
— Ты… ты тварь! — заорал он, лицо его исказилось гримасой ненависти, он бросился ко мне, но остановился, наткнувшись на мой спокойный взгляд. — Ты сука! Ты нас кинула! Ты нас подставила! Мама на улице останется зимой! Дом сгниет без крыши! Стены рухнут! Ты этого хотела?! Ты смерти моей матери хочешь?!
— А я тут при чем? — спокойно спросила я, наливая себе воды в стакан. Руки не дрожали ни капли. — Я не просила ломать крышу. Это была твоя идея. И твоей мамы. Вы побежали ломать, не получив денег на руки. Вы же умные, вы же хитрые. «Устные договоренности». «Мы семья». Вот и живите с ними. Стройте из обещаний.
— Мы договорились! Ты обещала! Ты клялась!
— Я передумала. Имею право. Это мои деньги. Моя собственность. Я не обязана спонсировать твои инфантильные фантазии о «родовом гнезде», из которого меня выпнут при первом же скандале, как бездомную собаку, потому что «тут ничего твоего нет». Я юрист, Олег. Я видела сотни таких историй в суде. И я не хочу быть 101-й идиоткой. Я выиграла этот суд до суда.
В этот момент зазвонил его телефон. На громкой связи (он всегда так ставил, чтобы мама его контролировала).
— Олег! — визжала Тамара Петровна, перекрывая динамик, голос был похож на визг циркулярной пилы. — Где деньги?! Прораб орет! Лесовоз приехал, водитель матерится, платить надо за доставку и разгрузку! Переводи немедленно!
Олег посмотрел на меня. В его глазах были слезы бессилия, ярости и ненависти.
— Мама… Денег не будет. Марина… она… она купила квартиру себе. Кинула нас.
Тишина в трубке длилась секунду. А потом раздался такой вопль, что у меня заложило уши, казалось, телефон сейчас взорвется.
— Что-о-о?! Ах ты дрянь! Ах ты проститутка! Ах ты змея подколодная! Я тебя пригрела! Я тебя пропишу! Я тебя уничтожу! Я в суд подам! Я тебя посажу за мошенничество! Верни деньги, воровка! Это наши деньги! Мы на них рассчитывали! Мы крышу сняли под твои слова!
— Рассчитывать надо на свои, Тамара Петровна, — громко, с расстановкой сказала я в телефон, подходя ближе. — А на чужой каравай рот не разевай. Крышу пленкой закройте, дожди обещают затяжные. И с иском в суд поторопитесь, посмешите людей.
И нажала красную кнопку «отбой».
Олег ушел в тот же вечер.
Он бегал по квартире, швырял вещи, орал, проклинал. Собрал свой скарб в черные мусорные пакеты (чемодан я покупала, он остался мне) и уехал к маме «спасать дом».
Они взяли три потребительских кредита под бешеные проценты (сейчас ставки почти 25%!). Заняли у всех родных, кто дал. Продали что-то из мебели, кажется, старинный буфет.
Крышу они накрыли. Но не второй этаж, о котором мечтали. Не газоблок, не мансарда. Просто вернули как было — холодный чердак, шифер (только новый, самый дешевый). Денег с трудом хватило на материалы и работу бригады, которая за «срочность, простой и нервы» взяла втридорога.
Внутри дома теперь разруха — пока искали деньги, все протекло до подвала. Грибок пошел по стенам, полы вздулись, проводку замкнуло. Ремонт нужен капитальный, еще миллиона на два.
Живут теперь в долгах как в шелках. Олег работает на двух работах, таксует по ночам, чтобы платить кредиты. Злой, дерганый, постаревший на 10 лет. Тамара Петровна продает овощи с огорода у метро, чтобы платить за свет.
Он пытался вернуться через месяц.
Пришел ко мне в новую квартиру (я уже переехала, вещи перевезла, ключи от съемной отдала хозяевам).
Стоял под дверью, жалкий, побитый, с букетом вялых роз из супермаркета.
— Марин, ну я погорячился. Ну прости. Нервы. Мама тоже погорячилась, она старая, давление, что с нее взять. Давай мириться. Квартира у тебя классная, я в окно видел, большая. Место нам двоим хватит. Я люблю тебя. Давай начнем все сначала. Я прощу тебе этот поступок.
Я посмотрела в глазок. Увидела его бегающие глазки.
— Нет, Олег.
— Почему? Мы же муж и жена! Мы венчаны (нет)!
— У нас брачный контракт, Олег. И квартира моя. Личная собственность. А ты иди в свое родовое гнездо. Ты же так о нем мечтал. Там крыша течет, маме помощь нужна, огород копать.
— Я подам на развод и раздел имущества! — заорал он, поняв, что «любовь» не сработала. — Я отсужу половину квартиры! Половину платежей по ипотеке! Я докажу, что мы вели совместное хозяйство!
— Попробуй, — усмехнулась я через дверь. — Контракт. Статья 40 Семейного кодекса РФ. Железобетонно. И деньги — целевые, с продажи добрачного, вся цепочка в банке. Любой судья тебя пошлет и еще пошлину взыщет. Иди, Олег. Не позорься. У тебя кредиты неплаченые.
Мы развелись через два месяца. Быстро, без дележа, благодаря контракту.
Я живу в своей новой, просторной квартире. Делаю ремонт «под себя» — белые стены, сканди-стиль, минимум вещей, никакой «цыганщины» и ковров, которые так любила свекровь.
И каждый раз, когда начинается осенний холодный дождь, я подхожу к панорамному окну с чашкой горячего какао, смотрю на стекающие по стеклу капли, на огни большого города и думаю:
Господи, как же хорошо иметь свою собственную крышу над головой. Юридически оформленную, сухую, теплую и надежную. И никакая «свекровь-мама», никакой «любящий муж» отсюда меня не выгонит.
Цена свободы — 4 миллиона? Нет. Цена свободы — вовремя снятые розовые очки.
Это стоило того.
