Аня стояла в прихожей, и пакет с продуктами медленно выскальзывал из затекших пальцев. Банка с консервированным тунцом глухо ударилась о ламинат, но Аня даже не вздрогнула.
Прямо перед ней, в коридоре, который она выстрадала в ипотечных боях и дизайнерских муках, зияла пустота. Точнее, не пустота, а нечто гораздо худшее.
Её любимые графитовые обои — те самые, с едва заметным матовым тиснением, которые они с мужем заказывали из Бельгии и ждали два месяца — исчезли. На их месте красовались бумажные полотна в мелкий рыжий цветочек. Дешевые, тонкие, местами пошедшие пузырями из-за плохо разведенного клея.
— Анечка? Ты чего там застыла? — из кухни выплыла Галина Петровна.
Свекровь была в фартуке, с забранными в пучок волосами, от неё пахло хлоркой и жареным луком. В руках она держала мокрую тряпку.
— Мама, что это? — Аня указала дрожащей рукой на стену.
— Ой, сюрприз! — Галина Петровна сложила руки на груди, лучась довольством. — Ты не представляешь, как я намучилась. Эти твои темные… ну, как в склепе было, честное слово. Я всё утро потратила, чтобы этот ужас содрать. Зато посмотри, как светленько стало! Уютно, по-домашнему. Я в хозяйственном на углу взяла, там акция была.
Аня сделала шаг вперед. Она коснулась пальцами «цветочка». Бумага была еще влажной.
— Вы содрали мои обои. Без звонка. В моей квартире.
— Ну чего ты сразу «содрали», — свекровь поджала губы, и её благостное лицо вмиг приобрело выражение обиженной праведности. — Я же как лучше хотела. Ты вечно на работе, света белого не видишь, приходишь в эту темноту. А цветочки — они глаз радуют. Даже Пашенька сказал, что стало гораздо душевнее.
— Паша здесь? — голос Ани стал опасно тихим.
— В спальне он, работает.
Аня, не разуваясь, прошла по светлому ламинату, оставляя грязные следы. Паша сидел за ноутбуком. Услышав шаги, он обернулся и виновато улыбнулся.
— О, Ань, привет. Ты видела? Мама молодец, да? Энергии — вагон.
— Паш, ты сейчас серьезно? — Аня остановилась в дверном проеме. — Ты позволил ей уничтожить ремонт, на который я копила год? Ты же сам помогал мне выбирать этот графит. Ты говорил, что это стильно.
Паша вздохнул и закрыл крышку ноутбука. Он потер переносицу — жест, который всегда предшествовал попытке «сгладить углы».
— Слушай, Ань, ну не делай из этого трагедию. Это просто бумага. Мама хотела помочь. Ей скучно, пока у неё там в доме трубы меняют. Ну, перестаралась немного, но она же от чистого сердца. В конце концов, это и мой дом тоже, и мне эти новые обои… ну, они нормальные. Спокойные такие.
— «Нормальные»? — Аня почувствовала, как внутри что-то лопается с сухим звуком. — Я разрешила ей пожить здесь неделю при условии, что она не будет трогать мои вещи. Вчера она переставила всю посуду, потому что ей «неудобно». Сегодня она переклеила стены. Завтра она что? Решит, что нам пора заводить детей и проткнет иголкой презервативы в тумбочке?
— Аня, не ори, — Паша встал и подошел к ней. — Мама в соседней комнате, ей обидно. Она старалась, клеила сама, в её-то годы. Имел бы каплю уважения. Это просто обои. Мы потом переделаем, когда она уедет. Через год. Или через два.
Аня посмотрела на него так, словно видела впервые. На этого мужчину, который всегда выбирал путь наименьшего сопротивления. Путь, который всегда пролегал через её интересы.
— «Мы» не переделаем, Паша. Потому что я не собираюсь жить в этом «уюте» ни дня.
Она развернулась и пошла в прихожую. Галина Петровна стояла там, вытирая руки о фартук.
— Анечка, ну что ты за человек такой? — запричитала она. — Я для них стараюсь, суп сварила, стены облагородила, а в ответ — ни «спасибо», ни здрасьте. Гордыня в тебе говорит, вот что.
— Значит так, — Аня открыла шкаф и вытащила два чемодана. Один — Галины Петровны, небольшой, на колесиках. Второй — Пашин, большой, с которым они летали в отпуск. — Галина Петровна, ваш ремонт в доме закончится через три дня. Думаю, гостиница за углом вас приютит на это время.
— Что это значит? — свекровь побледнела, её двойной подбородок затрясся.
— Аня, ты что творишь? — Паша выскочил в коридор. — Ты с ума сошла? Ты мать на улицу выгоняешь?
— Нет, Паша. Я выгоняю вас обоих.
Аня начала швырять вещи мужа в чемодан прямо с вешалок. Футболки, джинсы, зарядка для телефона — всё летело в кучу.
— Ты не можешь меня выгнать, я здесь прописан! — крикнул Паша, хватая её за руку.
Аня резко вырвалась.
— Прописан. Но квартира куплена мной до брака. Ты это прекрасно знаешь. И если ты сейчас же не заберешь свою мать и не уйдешь, я вызову полицию. И мне плевать, как это будет выглядеть со стороны.
— Анечка, деточка, — свекровь внезапно сменила гнев на милость, в её голосе появились приторные нотки. — Ну погорячились и хватит. Давай чайку попьем, я плюшек купила…
— Вон, — Аня указала на дверь.
В коридоре повисла тяжелая, густая тишина. Было слышно, как на кухне тикают часы — подарок Галины Петровны, которые Аня терпеть не могла.
Паша посмотрел на мать, потом на Аню. Он ждал, что она передумает. Что она, как обычно, поплачет в ванной, а потом выйдет и будет молча есть этот чертов суп. Но Аня стояла неподвижно. Её взгляд был прикован к куску «цветочных» обоев, который уже начал отклеиваться у самого плинтуса.
— Пойдем, мам, — Паша подхватил сумки. — Видишь, у человека истерика. Пусть посидит одна в своих голых стенах, раз ей так нравится.
— И правильно, Пашенька, — свекровь гордо вскинула голову. — Пойдем к тете вале. Неблагодарная… Мы к ней с душой, а она…
Дверь захлопнулась.
Аня стояла в тишине. Грязь на полу, запах дешевого клейстера и жареного лука. Она подошла к стене и с силой потянула за край влажного полотна. Обои поддались легко, с мерзким чавкающим звуком, обнажая серый бетон.
Ей было больно? Да. Ей было страшно остаться одной в пустой квартире с ободранными стенами? Наверное.
Но когда она сорвала последний кусок с оранжевым цветком, она вдруг почувствовала, что ей стало легче дышать. Стены снова были голыми, честными и — самое главное — только её.
Она достала телефон и открыла список контактов.
— Алло, строительный магазин? Скажите, у вас осталась декоративная штукатурка под бетон? Да, та самая. Я хочу заказать доставку на завтра.
