— Вот список блюд на Новый год, — заявила золовка, приехав без приглашения двадцать девятого декабря. И это стало её главной ошибкой.
Лариса небрежно бросила на кухонный стол вырванный из блокнота листок. Ольга, вытирая руки вафельным полотенцем, замерла. На плите тихо булькал бульон — она планировала сварить легкий суп и лечь спать пораньше после тяжелой смены в клинике. Но в прихожей уже возились племянники, шестилетний Паша и четырехлетняя Соня, с грохотом стягивая зимние ботинки, а Роман, муж Ольги, топтался рядом с сестрой, виновато пряча глаза.
— Лариса, мы вроде не договаривались, — медленно произнесла Ольга, не прикасаясь к списку. — Мы с Ромой хотели в этом году тихо, по-семейному. Только мы и Артем.
— Ой, да брось ты, — отмахнулась золовка, расстегивая пуховик. Она была в том состоянии перманентного декрета, когда женщина считает, что весь мир должен вращаться вокруг её материнского подвига. — Мама сказала, что у вас квартира больше. И вообще, что за Новый год в тишине? Скука. А я вот меню составила. Там ничего сложного, но моим детям нужно особое питание.
Ольга опустила взгляд на листок. Почерк у Ларисы был крупный, размашистый: «Кролик в сметанном соусе (только фермерский!), тарталетки с икрой (горбуши, не имитация!), салат с авокадо и креветками (без майонеза!), торт Наполеон (домашний)».
— Рома? — Ольга перевела взгляд на мужа.
Роман, тридцативосьмилетний мужчина, который на работе мог разрулить конфликт с самым скандальным клиентом автосервиса, сейчас сжался.
— Оль, ну она же сестра… — завел он свою привычную песню, понизив голос. — У них там… ремонт вроде. Или что-то с трубами. Давай без скандалов в праздник, а? Потерпим пару дней.
Ольга почувствовала, как внутри натягивается тонкая, звенящая струна. Она терпела пять лет. Терпела, когда свекровь, Галина Петровна, переставляла банки на её кухне. Терпела, когда Лариса привозила детей «на часок» и исчезала на сутки. Терпела ради Романа, потому что любила его, и потому что он действительно хорошо относился к её сыну от первого брака, двенадцатилетнему Артёму.
Но этот список был не просто наглостью. Это было вторжение.
— Хорошо, — тихо сказала Ольга. Голос её, привыкший успокаивать истеричных пациентов в регистратуре, звучал ровно, но холодно. — Пусть остаются.
Тридцать первого декабря квартира гудела. Галина Петровна и Виктор Андреевич, свекры, прибыли к обеду. Галина Петровна тут же заняла стратегическую позицию на единственном мягком стуле в кухне и начала руководить.
— Оленька, ты лук для селедки под шубой кипятком ошпарила? — елейным голосом спросила она. — Если не ошпарить, горечь перебьет весь вкус рыбы. Это же элементарно.
— Ошпарила, Галина Петровна. И уксусом сбрызнула, и сахаром посыпала, — отозвалась Ольга, нарезая салаты со скоростью промышленного комбайна.
— Ну смотри, — вздохнула свекровь. — А то у тебя вечно то недосол, то пересол. Ромочка любит, чтобы всё было идеально.
Лариса в готовке не участвовала. Она лежала на диване в гостиной, листая ленту соцсетей, пока её дети прыгали по кровати Артёма. Сам Артём сидел в углу своей комнаты, надев наушники, и пытался читать. Ольга видела, как сын напряжен, как он старается стать незаметным в собственном доме.
Стол накрыли к десяти вечера. Ольга выставила всё, что успела приготовить, проигнорировав половину требований из «списка». Вместо фермерского кролика была запеченная курица, зато румяная и сочная. Икра была, но немного — цены перед праздниками сами знаете какие…
Все расселись. Лариса тут же скривила губы, оглядывая стол.
— А где авокадо с креветками? Я же писала, — капризно протянула она. — Паше нельзя майонезные салаты, у него диатез может быть.
— Паша сейчас ест колбасу с жиром, и его, кажется, ничего не смущает, — спокойно заметила Ольга, кивнув на племянника, который уже уплетал втихаря нарезку с праздничного стола.
— Это другое! — вспыхнула Лариса. — Ты просто не захотела стараться для родни.
— Лариса, прекрати, — вяло попытался вмешаться Роман. — Всё очень вкусно.
И тут случилось то, что стало последней каплей.
На столе стояла небольшая вазочка с бутербродами с красной икрой. Их было ровно по количеству гостей, плюс пара запасных. Артём, проголодавшийся за день, потянулся к тарелке.
Лариса перехватила его руку.
— Подожди, Артём, — громко сказала она, так, что за столом повисла тишина. — Куда ты хватаешь? Икра — это детям. Моим Сонечке и Павлику нужно питание, они растут, им омега-3 нужна. А ты уже большой лоб, вон картошки наложи с курицей. И вообще, это деликатес, а не еда.
Она сгребла с тарелки три бутерброда и положила перед своими детьми, а четвертый — себе.
Артём замер. Его рука так и осталась висеть в воздухе. Он медленно убрал её под стол. Мальчик не заплакал, нет. Он просто опустил голову, и его плечи едва заметно дрогнули. Он привык, что в этой семье он «прицеп», что он второй сорт. Но в глазах его, когда он на секунду поднял взгляд на мать, было столько взрослой, горькой боли и немого вопроса: «Ты опять промолчишь? Ты опять позволишь им меня унижать ради мира в семье?»
У Ольги перехватило дыхание. Слезы подступили к горлу, но это были слезы не жалости, а ярости. Она посмотрела на мужа. Роман уставился в свою тарелку, делая вид, что очень увлечен куриной ножкой. Он слышал. И он смолчал.
— Виктор Андреевич, — вдруг громко и отчетливо произнесла Ольга, глядя прямо на свекра. — А как там ваша дача? Зимой не промерзает?
Свекор, который уже успел опрокинуть пару стопок коньяка и разомлел, радостно встрепенулся. Он был мужчиной эрудированным, знал всё о строительстве и садоводстве, но молчуном.
— Да какая дача, Оленька! — махнул он рукой. — Мы ж не на даче. Мы ж её сдали.
Повисла гробовая тишина. Галина Петровна поперхнулась морсом. Лариса замерла с бутербродом у рта.
— Как сдали? — переспросила Ольга, чувствуя, как пазл складывается в отвратительную картинку.
— Ну так, посуточно! — охотно пояснил Виктор Андреевич, не замечая знаков, которые делала ему жена. — На праздники цены-то ого-го! Пятьдесят тысяч за три дня предложили. А чего б не воспользоваться? Мы подумали: у вас места много, продукты вы все равно купите, зачем тратиться? Лариске деньги нужны, она же одна с двумя, муж-то её… объелся груш, алименты копейки. Вот Галка и придумала эту схему. Экономия!
— Витя! — взвизгнула свекровь. — Ты что мелешь!
Ольга медленно встала. Стул с противным скрежетом проехал по ламинату.
— То есть, — голос Ольги звучал страшно тихо. — Вы сдали свою дачу, чтобы заработать. Приехали ко мне, без приглашения, со списком требований. Сожрали продукты, купленные на мою и Ромину зарплату. И при этом вы смеете указывать моему сыну, что ему можно есть, а что нельзя, в его собственном доме?
— Оля, не начинай… — пролепетал Роман.
— Заткнись, Рома, — отрезала она, даже не глядя на него. — Просто заткнись.
Она подошла к Ларисе, взяла её тарелку с надкусанным бутербродом и с громким стуком поставила перед Артёмом.
— Ешь, сын.
Затем она повернулась к золовке.
— У вас есть полчаса.
— Что? — Лариса вытаращила глаза. — Ты нас выгоняешь? В Новый год? С детьми?! Мама, ты слышишь?!
— Слышу, — Ольга подошла к входной двери и распахнула её. — Такси работает круглосуточно. На пятьдесят тысяч, которые вы заработали на моем гостеприимстве, можно снять отличный номер в отеле. Или сауну. Мне плевать. Вон отсюда. Все.
— Рома! Скажи ей! — взвизгнула Галина Петровна, поднимаясь. — Мы же твоя родня! Ты позволишь бабе так с матерью обращаться?
Роман поднял глаза. Он посмотрел на Ольгу — бледную, с трясущимися руками, но с несгибаемым взглядом. Посмотрел на Артёма, который сжался в комок, но смотрел на мать с обожанием и страхом. И впервые в жизни он увидел ситуацию не глазами сына или брата, а глазами мужчины.
— Мам, — хрипло сказал он. — Уходите.
— Что?! — хором выдохнули Лариса и Галина.
— Вы слышали. Вы обидели Пацана. Вы пытались использовать нас. Уходите. Я вызову вам такси.
Сборы были хаотичными и громкими. Лариса кричала проклятия, Галина Петровна хваталась за сердце (правда, забыв, с какой стороны оно находится), дети ревели, чувствуя общее напряжение. Но Ольга стояла в коридоре, скрестив руки на груди, как скала.
Когда дверь за ними захлопнулась, в квартире наступила звенящая тишина. Слышно было только, как за окном начинают взрываться первые петарды.
Ольга прислонилась спиной к двери. Ноги не держали. Её трясло — откат после адреналина.
Роман подошел, но не решился обнять, просто сел рядом на пуфик.
— Прости, — сказал он. — Я дурак. Я просто… привык.
Ольга не ответила. Она посмотрела в сторону кухни.
Артём стоял в дверном проеме. В руках он держал тарелку с бутербродами. Он подошел к матери, присел на корточки и неуклюже протянул ей бутерброд с икрой — тот самый, за который началась война.
— Мам, на, съешь, — тихо сказал он. — Ты же любишь.
И вот тут Ольга заплакала. Она прижала сына к себе, зарываясь лицом в его колючую домашнюю футболку. Это были слезы облегчения. Она знала, что поступила правильно. Она защитила своего детеныша.
— Мы теперь одни будем праздновать? — спросил Артём, когда она немного успокоилась.
— Да, Тёмка. Одни, — улыбнулась Ольга, вытирая тушь под глазами. — Зато икра теперь вся наша. И торт. И никто не будет указывать, как нам жить.
Они вернулись за стол. Куранты били двенадцать. Ольга смотрела на салют за окном, на жующего сына, на мужа, который накладывал себе салат с виноватым, но решительным видом, и понимала: этот год будет сложным. Родственники так просто не отстанут, будут звонки, обиды, манипуляции.
Но самое главное уже случилось. Она перестала быть удобной. И в глазах своего сына она увидела то, что было дороже всех подарков мира — гордость и чувство защищенности.
— С Новым годом, — сказала она, поднимая бокал. — С новым счастьем. И с новыми правилами.
