Светлана Сергеевна сказала это так, как говорят «сдачу не надо» в маршрутке: спокойно и окончательно. Она стояла у раковины, где в теплой воде отмокала сковородка после котлет, и смотрела, как жир тонкой пленкой собирается по краям — как человеческие надежды: сначала блестят, потом прилипают и отмываются только с усилием.
— Повтори, — попросил Олег.
Он стоял на кухне в домашних штанах с вытянутыми коленками и держал в руках телефон. На экране мигала фотография его сестры Лены — крупный план, фильтр «молодость», губы чуть уточкой. Лена умела делать лицо человека, который «просто попал в неприятность», хотя неприятности почему-то случались с ней регулярно, как платежки за капремонт.
— Я не буду продавать свою квартиру, чтобы помочь твоей сестре, — повторила Света. — Не уговаривай.
Олег моргнул, будто ему в глаз попала шелуха от лука.
— Свет… ты вообще понимаешь, о чем речь? Это же… семья.
Слово «семья» он сказал с нажимом, как бухгалтер говорит «первичка», когда намекает, что спорить бессмысленно. Света в свои пятьдесят семь лет слово «семья» любила, но предпочитала, чтобы оно не служило универсальным ключом к чужим кошелькам.
— Понимаю, — Света поставила сковородку на сушилку. — Семья — это когда ты вечером после работы картошку чистишь, потому что муж устал. А не когда ты продаешь единственное жилье, чтобы взрослой женщине закрыть ее очередной «жизненный поворот».
Олег выдохнул и попытался зайти с другого конца, как будто разговор был про выбор обоев, а не про то, что у Светы под ногами — ее пол, ее стены и ее единственная крепость.
— Ленку банк душит, — сказал он тише. — У нее просрочка по ипотеке. Им могут… ну, понимаешь. Там же дети.
Света почувствовала, как в груди поднимается знакомая волна: сначала жалость, потом злость, потом арифметика. Когда в разговоре появляется «там же дети», у многих отключается мозг. У Светы мозг включался сильнее.
— Дети у Лены — это прекрасно, — сказала она. — А почему банк должен жалеть Лену, если Лена банк не жалела, когда брала кредит на кухню «как в Пинтересте» за четыреста тысяч?
Олег дернулся.
— Не начинай. Она не виновата, что у мужа проблемы.
Вот тут Света даже улыбнулась. Горько, но улыбнулась. Потому что «муж проблемы» — звучит как диагноз из районной поликлиники: «у вас, гражданочка, муж проблемы, полежите недельку».
— А я не виновата, что у нее муж проблемы, — ответила она. — И что она всегда живет как в кино. Только кино у нее почему-то постоянно трагикомедия, а платит за билет кто угодно, но не она.
Олег сел на табуретку и сцепил руки в замок. Он уже выбрал роль: обиженный родственник с миссией «спасти сестру любой ценой». Света знала этот взгляд — в девяностые он так же смотрел, когда его друзья «очень срочно» просили занять на бизнес, который потом испарялся быстрее дешевого одеколона.
— Свет, ну ты же понимаешь… если ее квартиру заберут, они где жить будут? — он поднял глаза. — У нас.
Света не вздрогнула, но внутри у нее будто кто-то тихо включил сирену. Вот оно, думала она. Не «помочь», не «выручить», не «закрыть просрочку». Конечная станция маршрута называется «всем табором к вам». И тогда ее «трешка» (на самом деле обычная двушка на окраине Петербурга, но в разговорах Олег любил округлять в большую сторону) превратится в общежитие имени святой Светланы Терпеливой.
— У нас не резиновая, — сказала она. — И у меня планы на старость. В мои планы не входит жить с твоей сестрой, ее детьми, ее мужем и их кредитными клопами.
— Какие еще планы? — Олег фыркнул. — Пенсия? Дача?
Света повернулась к нему лицом и вытерла руки полотенцем, которое давно пора было сменить, но оно было «еще нормальное». Как многое в жизни: пока не развалилось — сойдет.
— План простой, Олег, — сказала она. — Я хочу жить спокойно. В своей квартире. Которую я получила от родителей и которую я не собираюсь менять на чужие долги.
Он открыл рот, чтобы возразить, но в этот момент зазвонил телефон. На экране высветилось: «Лена».
Олег взглянул на Свету так, будто она должна была дать добро на разговор, и ответил.
— Да, Лен… Да, мы говорим… Нет, Света не против, просто… — он запнулся.
Света подняла бровь. «Света не против» — это, конечно, сильная версия реальности. Такую бы в учебники по фантастике.
— Олежек, — раздался в трубке голос Лены, сладкий, как сгущенка, которой потом тошнит. — Я на минуточку. Мне так неловко… но выхода нет.
Света молча пошла ставить чайник. От разговоров с Леной у нее всегда появлялось желание чем-то занять руки: резать, мыть, варить. Если не занят — можно сорваться и сказать лишнее.
— У нас тут просто беда, — продолжала Лена. — Банк дал три дня. Три! Представляешь?
Света представила. Банк, в отличие от Лены, жил по графику и любил цифры. А цифры, как известно, не плачут.
— Я думала… — Лена вздохнула так, будто в трубке шел спектакль «Женщина и судьба». — Может, вы… ну… Света же говорила, что квартира у нее… хорошая. Можно продать, купить вам поменьше, а разницу нам… ну, на закрытие. Потом мы всё вернем!
Света выключила чайник сразу после щелчка, хотя вода еще не успела закипеть. Щелчок прозвучал как точка в конце абзаца.
Олег слушал, краснел и кивал, будто Лена его видела. Потом прикрыл микрофон рукой и шепотом сказал Свете:
— Она же не со зла. Она в панике. Скажи ей что-нибудь мягче.
Света посмотрела на него и подумала: вот у кого паника, так это у меня, только я ее не монетизирую. Она взяла у Олега телефон, поднесла к уху и сказала ровно:
— Лена, здравствуй. Я слышала. Нет.
В трубке повисла тишина, а потом Лена выдала с нажимом:
— Свет… ты сейчас серьезно? Мы же родственники. Я бы на твоем месте…
— Ты на моем месте никогда не была, — перебила Света. — И не будешь. Потому что на моем месте надо было тридцать лет платить коммуналку, делать ремонт своими руками, менять трубы, когда сантехник ломит цену, и откладывать на черный день, а не на «реснички» и «новую кухню в рассрочку».
Олег дернулся, как будто его укололи вилкой.
— Света! — прошипел он.
— Лена, — продолжала Света. — Я не буду продавать свою квартиру. Всё. И если ты хочешь совет — иди в банк, договаривайся о реструктуризации, продавай машину, если есть, сдавай комнату, урезай расходы. Вари суп. Это тоже терапия.
Лена вздохнула опять — уже тяжелее.
— Понятно… — сказала она с обидой. — Значит, вот так. Ладно. Олежек, ты слышал?
И не дожидаясь ответа, отключилась.
Олег забрал телефон и уставился на Свету. Глаза у него были такие, как у человека, который одновременно хочет быть хорошим братом и хорошим мужем, но мозгов хватает только на одну роль.
— Ты сейчас всё испортила, — сказал он глухо.
Света усмехнулась. В этой квартире она слышала много фраз. «Дорогая, я задержусь». «Да ладно, что ты заводишься». «Это мужики, не обращай внимания». И вот новая жемчужина — «ты всё испортила». Как будто семейное счастье — это салат оливье: если не перемешала вовремя, майонез расслаивается.
— Я не испортила, — ответила она. — Я прекратила фарс.
Олег встал и прошелся по кухне. Он явно собирался развернуть тяжелую артиллерию: чувство вины, «у людей так не принято», «ты бессердечная», «мы же должны помогать». Света знала весь репертуар. Прожили вместе двадцать четыре года — это почти диплом по предмету «Как твой муж уговаривает тебя на глупости».
— Свет, — начал он. — Ты же понимаешь, если Лена сорвется, это будет на нашей совести.
— Олег, — мягко сказала Света. — Совесть — это когда ты кому-то реально навредил. А я никому не навредила. Я просто отказалась разрушить свою жизнь ради чужой.
Она открыла холодильник. На верхней полке стояла кастрюля борща. На нижней — контейнер с котлетами. Всё аккуратно, с крышками, подписано маркером. Света любила порядок. Порядок — это единственное, что в нашей стране работает стабильнее погоды.
— Хочешь борщ? — спросила она. — Или продолжим делить шкуру моей квартиры?
Олег молчал. Он смотрел на борщ так, будто в нем плавала не свекла, а его братская ответственность.
На следующий день Лена приехала лично. Потому что по телефону, как известно, манипулировать тяжело: там нельзя красиво вздохнуть, посмотреть в окно и сделать паузу на три секунды, чтобы человек почувствовал себя моральным уродом.
Света услышала звонок в дверь и сразу поняла, кто это. Олег ушел «на минуточку» в магазин и почему-то задерживался уже минут сорок. Классика жанра: когда в доме пожар, муж обычно уходит за спичками.
Лена вошла с пакетом из «Ленты», как с символом мирного предложения.
— Привет, Светик, — сказала она слишком бодро. — Я тут… к чаю купила. Печенье. И мандарины.
Света посмотрела: печенье — самое дешевое, «к чаю» за 49 рублей. Мандарины — три штуки. Видимо, тоже по акции. Щедрость была примерно на уровне «я старалась».
— Здравствуй, — сказала Света. — Разувайся.
Лена сняла сапоги и сразу пошла на кухню, как к себе домой. В этом была ее особая манера: она не просила разрешения, она просто занимала пространство. Так кошки делают: заходят и сразу ложатся на твою чистую футболку.
— Ой, у тебя как всегда чисто, — протянула Лена, оглядывая столешницу. — Я вот в последнее время вообще не успеваю. То школа, то кружки, то банк звонит…
Она сказала «банк» так, будто это не учреждение, а бывший муж-тиран, который преследует ее из ревности.
Света поставила чайник и достала две кружки. Себе — большую, с трещинкой на ручке. Лене — обычную, без трещин, но и без иллюзий.
— Что хочешь? Чай? Кофе? — спросила Света.
— Мне бы… кофе, — вздохнула Лена. — Я не спала ночь. Всё думала.
Света молча насыпала растворимый кофе. Из тех, что покупают в офис, когда «главное, чтобы бодрил». Лена любила капучино и «чтобы пенка», но пенку в этой кухне Лена не заработала.
— Свет, — начала Лена после первого глотка, — я же не враг. Я же по-хорошему. Ты пойми: у нас безвыходно. Нам нужно закрыть 280 000280000 рублей просрочки, иначе банк забирает квартиру.
Света подняла бровь.
— 280 000280000 — это, прости, не конец света. Это два кредита на «хочу-не-могу». Почему вы не продали машину?
Лена отвела глаза.
— Машина… это мужу на работу. Он без машины не может.
— А без квартиры может? — спокойно уточнила Света.
Лена замялась и перешла на другой сценарий — «обиженная правда жизни».
— Ты всегда была… практичная, — сказала она с оттенком упрека. — Тебе легко рассуждать. У тебя квартира своя, без ипотеки. А мы… мы же пытались жить нормально. Как люди.
Света едва не рассмеялась. «Жить нормально» у Лены означало — жить так, чтобы в сторис не стыдно было. А реальность пусть потом как-нибудь догонит, желательно за счет родни.
— Лена, — сказала Света. — Я не против помогать. Но я против помогать ценой своей квартиры.
Лена наклонилась вперед и понизила голос, как заговорщица.
— А если мы сделаем так… вы продадите, купите себе однушку… ну, где-нибудь в Мурино. Сейчас там есть варианты. А разницу — нам. Мы выправимся, встанем на ноги. И потом, когда всё наладится, вы сможете… ну… обратно.
Света посмотрела на Лену и вдруг отчетливо увидела картинку: она, Света, в «однушке в Мурино», где слышно, как сосед сверху играет в боулинг кастрюлями. И Олег с видом героя говорит: «зато мы помогли». А Лена через полгода снова «встанет на ноги» и купит себе новую кухню, потому что «старая уже не вдохновляет».
— Лена, — сказала Света очень тихо. — Ты слышишь сама, что говоришь? «Обратно». Квартиры — это не зимние сапоги, которые можно «потом обратно». Тут рынок, налоги, сделки, риски. И, главное, это мой дом.
Лена вспыхнула.
— А мой дом, значит, не дом? — голос у нее дрогнул. — Ты хочешь, чтобы мои дети…
Света подняла ладонь.
— Я не хочу, чтобы твои дети страдали. Но я не обязана страдать вместо тебя.
Лена резко встала.
— Понятно. Всё с тобой ясно. Ты просто… — она подбирала слово, — эгоистка.
Света кивнула.
— Да. Эгоистка. Потому что если я сейчас не буду эгоисткой, потом я буду дурой. А дура — это диагноз, который не лечится.
Лена схватила пакет с печеньем, будто это был чемодан.
— Я Олегу всё скажу, — бросила она. — Посмотрим, что он выберет.
Света посмотрела на дверь, потом на пустую кружку Лены и подумала: «Ну вот, началось кино. Только билеты опять почему-то за мой счет».
И в этот момент в замке повернулся ключ — вернулся Олег. Не один. С ним вошла Лена снова, но уже в режиме «мы пришли решать», а с ними — еще и их мама, Нина Ивановна, с лицом человека, который только что узнал, что в стране закончилась гречка.
Света медленно выдохнула. Когда на кухню вваливается свекровь, это уже не разговор — это заседание суда.
— Светлана, — сказала Нина Ивановна, даже не поздоровавшись, — ты что тут устроила? Лена мне позвонила, плачет. Ты хочешь семью разрушить?
Света посмотрела на троих — мужа, его сестру и мать — и вдруг отчетливо поняла: дальше будет не про деньги. Дальше будет про власть. Про то, чья квартира на самом деле «семейная». И кто в этой семье считается человеком, а кто — приложением к квадратным метрам.
Она сняла фартук, повесила его на крючок и спокойно сказала:
— Проходите. Раз уж вы все тут. Только учтите: квартиру продавать я не буду. А вот разговор у нас будет длинный…
