— И чего ты добилась в свои сорок? Долги, кредиты и дети, растущие без отца. Не интересно мне с тобой больше, понимаешь? Взять с тебя нечего, нытье одно: «денег нет» да «денег нет». И другая женщина у меня есть. Красивая, стройная и, что главное, любимая. В общем, ухожу я от тебя, Олеська. Надеюсь, скандал устраивать не будешь? Мы ж взрослые люди, ну к чему эти концерты?
***
Олеся смотрела в зеркало и видела там уставшую женщину с потухшим взглядом. Сорок лет. Красивая цифра, круглая. Только вот итог к этой цифре подкатил такой, что хоть вой. Двое сыновей, съемная квартира и долги, которые висели на шее, как мельничный жернов.
А ведь когда-то она мечтала о другом.
В двадцать лет мир казался огромным солнечным шаром. Олеся выходила замуж в пышном платье, смеялась, запрокидывая голову, и планировала: «Пятерых родим! Будет большой дом, детский смех, и мы с тобой, старенькие, на веранде чай пьем».
Не вышло. Первый муж сломался быстро. Начались гулянки, запах перегара по вечерам, грубые слова. Когда родился старший, Пашка, Олеся думала — одумается. Но стало хуже. Однажды он, шатаясь, замахнулся на плачущего в кроватке сына. Олеся тогда словно очнулась от гипноза. Схватила ребенка, сумку с вещами и выскочила в ночь. Развод оформили быстро.
Десять лет она ни на кого не смотрела. Работала, растила Пашку, вечерами штопала колготки и читала сказки. А потом встретила Игоря.
Он казался идеальным. Не пил, голос не повышал, всегда чисто выбрит, рубашки наглажены. А как он о маме своей говорил!
— Мама — это святое, Олеся. Мужчина, который любит мать, никогда жену не обидит.
Олеся растаяла. Подумала: «Наконец-то повезло». Вышла замуж, через год родила второго сына, Никиту. И тут идеальная картинка начала трещать по швам.
Игорь не пил, нет. Он просто жил не с ними.
— Я к маме, у нее кран потек, — говорил он в субботу утром и исчезал до вечера воскресенья.
— Маме надо обои переклеить, — сообщал он среди недели и ехал туда после работы.
Зарплату он тоже начал «забывать» дома. То премию не дали, то урезали. Олеся крутилась с младенцем, считала копейки, а Игорь приходил сытый, довольный.
— Ты ужинал? — спрашивала она, укачивая Никиту.
— Да, у мамы поели. Она щуку фаршировала, знатная вышла!
— А нам?
Игорь лез в пакет и доставал сверток.
— Вот, мама передала. Уха будет.
Олеся разворачивала бумагу, а там — рыбьи головы и хребты. Голые кости. У нее аж руки затряслись. Сами мякоть поели, а ей с кормящим ребенком — объедки?
Терпение лопнуло в один миг. Олеся набрала номер свекрови.
— Надежда Петровна, вы что творите? Игорь у вас живет, зарплату вам оставляет, а нам кости возит? У нас семья рушится из-за вас!
Трубка помолчала, а потом выдала сухое и злое:
— Давно пора. Не пара ты ему.
Игорь, узнав о звонке, побагровел.
— Ты зачем мать расстроила? Она теперь с давлением лежит!
Он хлопнул дверью и ушел. Не появлялся три месяца. Ни копейки денег, ни звонка. Олеся, сидя в декрете, продавала свои золотые сережки, чтобы купить смесь и памперсы. Подала на алименты и развод. Выкарабкалась. Сама.
Прошло семь лет. Олеся уже твердо стояла на ногах, дети подросли, работа была стабильная. И тут в одной из соцсетей всплыло сообщение: «Олеся? Неужели ты? Первая любовь моя…»
Это был Виталик. Одноклассник. В школе он портфель ей носил, записки писал. Встретились. Он смотрел на нее так, будто она — восьмое чудо света.
— Леська, я ж всю жизнь тебя искал, — говорил он, сжимая ее руку в кафе. — Ну были ошибки, да. Две семьи было, не сложилось. Не понимали они меня. А ты… Ты другая. Я с тобой дышу.
Он пел соловьем. Клялся, божился, в глаза заглядывал.
— Да чтоб я тебя обидел? Да чтоб ты заплакала из-за меня? Никогда!
И Олеся, битая жизнью, опытная Олеся — поверила. Потому что хотелось тепла. Хотелось мужского плеча.
Виталик переехал к ней быстро. Приехал не один, а с проблемами.
— Лесь, тут такое дело… Отец у меня. Болеет сильно, лежачий почти. Мать давно ушла, он один. Не могу я его бросить.
— Привози, — сказала Олеся. — Места хватит. Ухаживать будем. Это же отец.
Привезли деда. Старик был тихий, но требовал ухода круглосуточно. Виталик на работе якобы задерживался, уставал, а Олеся после своей смены вставала к плите. Первое, второе, выпечка — Виталик любил поесть вкусно. Потом купала старика, меняла белье, стирала.
— Ты святая, Леська, — говорил Виталик, набивая рот пирогом. — Повезло мне.
Потом началась история с машиной. У Виталика была старая иномарка, которая сыпалась на ходу.
— Лесь, ну это же наша машина, — ныл он. — Нам детей возить, отца в больницу. Надо бы вложиться. Запчасти дорогие.
Олеся кивала. Ну, семья же. Взяла кредит — пятьдесят тысяч. Отремонтировали.
Через месяц Виталик пришел черный.
— Разбил, — буркнул он, не глядя в глаза. — Сам цел, а морды у тачки нет. Восстанавливать надо.
— Виталик, у нас денег нет…
— Лесь, ну ты чего? Я ж без колес как без рук. Я ж таксовать хотел, копейку в дом. Возьми еще кредит? Я отработаю, клянусь.
Олеся взяла сто пятьдесят тысяч. Виталик машину загнал в сервис, а сам сел дома. Работу, как оказалось, он потерял — «сократили».
Начался ад. Олеся работала на двух работах, чтобы гасить кредиты и кормить троих мужиков (сыновей и Виталика) плюс больного отца. А «муж» лежал на диване.
Вскоре Олеся стала замечать странное. От Виталика пахло. Не явно, но какой-то химией и мятой. Глаза мутные.
— Ты пил? — спросила она однажды.
— Ты что, больная? — взвился он. — Я ж кодированный! Я капли сердечные пил, нервы ни к черту с этой аварией.
А потом он начал придираться.
— Что-то ты, Леська, раздалась, — говорил он, щипая ее за бок, пока она мыла посуду. — Фигура не та стала. И халат этот дурацкий. Женщина должна вдохновлять, а ты… Кухарка.
Олеся глотала слезы, глядя в раковину. Она готовила ему по три блюда, пекла булочки, мыла его отца, пока Виталик «искал себя».
Отец его, кстати, все видел. Старик часто плакал, когда Олеся его кормила с ложки.
— Прости ты нас, дочка, — шептал он. — Стыдно мне. Не повезло тебе с нами.
— Ешьте, дедушка, ешьте, — успокаивала она. — Вы-то при чем?
Правда вскрылась банально. Виталик ушел в душ, а телефон оставил на столе. Экран засветился от сообщения. Олеся никогда не проверяла чужие телефоны, но тут взгляд сам упал.
«Котик, ты когда приедешь? Я соскучилась. И шампанское стынет».
У Олеси потемнело в глазах. Она взяла телефон. Переписка была бурной. «Котик» жаловался какой-то «Машуле», что живет с «клушей», которая только и умеет, что борщи варить, а одевается как колхозница. Писал, что скоро раскрутит ее на погашение еще одного долга и тогда, может, свалит.
Дверь ванной открылась. Виталик вышел, вытирая голову полотенцем.
— О, ужин готов?
Олеся медленно повернулась к нему. Внутри нее было пусто и холодно, как в вымерзшем доме.
— Собирай вещи, — тихо сказала она.
— Чего? — он глупо улыбнулся. — Шутишь?
— Я видела переписку. С Машулей. И про шампанское, и про клушу. Вон отсюда. Сейчас же.
Виталик пытался скандалить, обвинял ее в шпионаже, кричал, что она все не так поняла. Но Олеся молча кидала его вещи в сумки.
— А отца куда? — заорал он уже в прихожей. — Ты старика на улицу выгонишь?
— Отца твоего жалко, — сказала Олеся, глядя ему прямо в глаза. — Но он твой отец. Вот и вези его к Машуле. Пусть она его моет. Или в больницу определи. А здесь притон закончился.
Когда дверь за ними захлопнулась, Олеся сползла по стене и завыла. Не от любви, нет. От обиды за свою глупость. Третий раз! Третий раз на те же грабли, только зубья острее.
Она переехала. Сняла квартиру поменьше, подальше от того района, где все напоминало о крахе. Кредиты остались с ней — Виталик, конечно же, платить не собирался. Машину он забрал, хоть она и была куплена на деньги Олеси, но оформлена на него — «по любви» же все делалось.
И вот ей сорок.
Олеся сидела на кухне новой квартиры. Дети спали. Пашка уже совсем взрослый, в колледже учится, Никита в школе. А она — у разбитого корыта, с банковскими счетами вместо любовных писем.
«Видимо, на роду написано одной век куковать», — подумала она, размешивая сахар в чае. — «Ну и ладно. Зато никто нервы не мотает. Подниму детей, расплачусь с банками. Проживем».
Чтобы быстрее закрыть долги, Олеся стала брать заказы на выпечку. Рука у нее была легкая, пироги получались воздушными. Сначала пекла для коллег, потом заработало сарафанное радио. Вечерами квартира наполнялась запахом ванили и корицы. Это успокаивало.
Однажды, забирая Никиту с тренировки, она столкнулась на парковке с мужчиной. Он неловко разворачивался и чуть не задел ее сумку с продуктами.
— Осторожнее! — вскрикнула Олеся.
Мужчина выскочил из машины. Высокий, седой, с уставшими глазами.
— Простите ради бога! Задумался. Ничего не помял? Яиц там нет?
Олеся посмотрела на него и вдруг рассмеялась. Нервно, но искренне.
— Яиц нет. Только мука и сахар.
— Фух, — выдохнул он. — А то бы я себе не простил. Я — Андрей. Давайте я вас подвезу? В качестве извинения. Сумки-то тяжелые.
Олеся хотела отказаться. Хватит с нее мужиков. Но ноги гудели, а до дома было три квартала.
— Ладно. Только до подъезда.
По дороге разговорились. Андрей оказался владельцем небольшой строительной фирмы. Вдовец. Воспитывал дочь.
— Дочка просит торт на день рождения, — пожаловался он. — Домашний хочет, как мама пекла. А я в магазинах смотрю — одна химия. Не знаю, что делать.
Олеся помолчала, потом сказала:
— Я могу испечь. Я этим подрабатываю.
— Серьезно? — Андрей просиял. — Это было бы спасение. Наполеон сможете?
Она испекла Наполеон. Такой, что таял во рту. Андрей приехал забирать заказ, долго благодарил, пытался заплатить вдвое больше. Олеся отказалась.
— Цена фиксированная. Лишнего не надо.
Через неделю он позвонил снова.
— Олеся, торт был сказочный. Дочка в восторге. Слушайте… мне неловко, но я, кажется, подсел. Можно заказать пирожков? С капустой?
Так началось их странное общение. Андрей заезжал за пирожками, они стояли у подъезда, болтали. Он не пел соловьем, не клялся в вечной любви. Он говорил о делах, о дочери, спрашивал про ее сыновей.
Узнав, что Олеся платит огромные проценты по кредитам за разбитую машину бывшего, он нахмурился.
— Давай документы посмотрим, — сказал он просто. — У меня юрист толковый есть. Может, можно рефинансировать или с этого… Виталика что-то стрясти.
— Да что с него взять, — махнула рукой Олеся. — Он пьет, машину ту давно доломал и продал на запчасти.
— Ну, это мы посмотрим.
Андрей помог. Не деньгами — Олеся бы не взяла, гордость не позволяла, — а делом. Его юрист помог переоформить кредиты под меньший процент. Андрей нашел подработку для Пашки на лето — помощником на стройке, за хорошие деньги.
Полгода спустя Олеся заболела. Сильный грипп свалил ее с ног. Лежала в жару, сил не было даже воды попить. Дети в школе, дома шаром покати.
Звонок в дверь. На пороге Андрей с пакетами.
— Никита позвонил, сказал, мама болеет, — пояснил он, проходя на кухню. — Так, я бульон сварил. Куриный. Сам. Не знаю, съедобно ли, но старался.
Олеся ела этот бульон, чуть пересоленный, и плакала. Впервые за двадцать лет кто-то заботился о ней. Не она мыла, кормила, ублажала, а ей принесли тарелку супа и заставили надеть шерстяные носки.
— Ты чего ревешь? — испугался Андрей. — Неужели так невкусно?
— Вкусно, — всхлипнула она. — Просто… непривычно.
Виталик объявился через год. Пришел пьяный, грязный, под дверь.
— Леська, прости! Машка тварь оказалась, выгнала. Пусти, а? Я ж люблю тебя!
Олеся смотрела на него в глазок. Раньше сердце бы дрогнуло, жалко стало бы. А сейчас — только брезгливость.
— Уходи, Виталик, — сказала она через дверь. — Здесь тебе больше не рады.
— Да кому ты нужна, старая, с прицепом! — заорал он и пнул дверь.
В этот момент лифт открылся. Из него вышел Андрей. Он не стал разговаривать. Просто молча взял Виталика за шкирку, как нашкодившего кота, и вывел из подъезда. Что он ему там сказал — Олеся не знала, но Виталик больше не появлялся. Говорили, уехал в деревню к какой-то дальней тетке, спился там окончательно.
Вечером Андрей сидел у нее на кухне. Пили чай с теми самыми пирожками.
— Олеся, — сказал он, накрывая ее руку своей. Ладонь у него была теплая, шершавая и надежная. — Я не умею красиво говорить. И замков воздушных не обещаю. Но я хочу, чтобы ты знала: ты не одна. И кредиты мы эти закроем, и детей поднимем. Вместе. Если ты позволишь.
Олеся посмотрела на него. В его глазах не было того лихорадочного блеска, как у Виталика, или холодного расчета, как у Игоря. Там было спокойствие.
— Мне сорок лет, Андрей, — тихо сказала она. — У меня двое детей и сложный характер. Я устала верить.
— А мне сорок пять, — улыбнулся он. — У меня дочь-подросток, радикулит иногда прихватывает, и я не умею варить борщ. Мы идеальная пара.
Олеся улыбнулась в ответ. Впервые за долгое время узел внутри нее развязался.
Она поняла, что судьба не злая. Она просто учила ее. Жестоко, больно, но учила главному: ценить себя. Не позволять вытирать о себя ноги. Не покупать любовь борщами и кредитами.
Через два года они расписались. Тихо, без пышного платья, просто посидели в ресторане с детьми. Пашка с Никитой Андрея приняли — он был мужиком слова, а не болтовни.
Кредиты были выплачены. Олеся открыла свою маленькую пекарню — Андрей помог с помещением и ремонтом. Теперь она не просто «кухарка», а владелица бизнеса «Мамины пироги».
Иногда, глядя на спящего мужа, Олеся думала: «Не поздно. Никогда не поздно. Просто всему свое время. Сначала нужно было вырасти самой, чтобы встретить того, кто тоже вырос».
Счастье оказалось не в громких словах и не в пяти детях, о которых мечталось в двадцать. Счастье пахло свежим хлебом, мужским одеколоном и спокойствием. Счастье — это когда ты не ждешь подвоха. И когда рыбьи головы достаются коту, а тебе — лучший кусок пирога, просто потому что ты есть.
