Ключ застрял в замке, как всегда, когда ты спешишь. Наташа с силой дернула его, злость уже подкатывала к горлу. Игрушка. Просто дурацкий пластиковый динозавр, забытый Егоркой после прошлого визита. Но для сына это был не просто кусок пластмассы, а самый верный друг, без которого он не засыпал. А завтра в садик нужно было нести поделку, «моего любимого героя». Пропустить — значит устроить пятилетке трагедию вселенского масштаба.
Она решила заскочить к свекрови по-быстрому, без звонков. Людмила Петровна жила в соседнем доме, это было дело пяти минут. «Забегу, возьму игрушку и смотаюсь», — думала Наташа, снова пытаясь повернуть ключ. Наконец, щелчок. Дверь поддалась.
В квартире пахло свежей выпечкой и чем-то еще, сладким, знакомым. Шоколадом. Наташа собиралась крикнуть «Здравствуйте, это я!», но голос застрял где-то в груди, когда она заглянула в гостиную.
Картина, которую она увидела, была как будто из чужого, очень плохого кино. Посередине комнаты, на новом диване под стрейч-пленкой, восседали двое детей ее золовки, Светланы. Девочка и мальчик. В руках они сжимали по огромной шоколадной конфете в ярких обертках. Липкие пальцы, довольные, перемазанные рты.
А в углу комнаты, на стареньком пуфике, сидел ее Егорка. Ее сын. Он поджал под себя ноги и смотрел. Смотрел на то, как его двоюродные брат и сестра медленно, с наслаждением разжевывают сладость. Его взгляд был не жадным, нет. Он был полон такого тихого, почти научного интереса и такой щемящей тоски, что у Наташи похолодело внутри. Рот мальчика был приоткрыт, и она увидела, как его горлышко содрогнулось, сглатывая слюну.
Тишину в комнате нарушал только чавкающий звук и голос Людмилы Петровны, доносящийся с кухни.
— Вкусно, мои хорошие? Бабушка специально для вас самые лучшие купила.
Свекровь вышла из кухни с чайным подносом, уставленным пирожными. Ее взгляд скользнул по Наташе без удивления, будто она была частью интерьера.
— О, Наташа, пришла, — равнодушно бросила она, ставя поднос на стол рядом с детьми. — А мы тут чайку с вкусняшками собираемся пить.
Наташа не могла оторвать глаз от сына. Он, казалось, даже не заметил ее прихода, настолько был поглощен зрелищем поедания конфет.
— Мам… — наконец выдохнула она. — А Егорка?
Людмила Петровна фыркнула, поправляя салфетку на подносе.
— Что Егорка? Он уже обедал. Кашу ел. Сладкое ему нельзя, ты сама говорила, что он у тебя и так пухленький.
У Наташи в глазах потемнело. Она никогда не говорила ничего подобного. Она говорила, что следит за сбалансированным питанием, но не лишает ребенка радостей.
— Но… смотреть как другие едят? — ее голос дрогнул. — Он же слюнки глотает.
В этот момент старшая из племянниц, семилетняя Маринка, медленно, демонстративно облизала каждый палец, а затем вытерла их о новую обивку дивана. Она посмотрела прямо на Егорку и скривила губы.
— Он смотрит, как жадный, — звонко заявила девочка.
Егорка съежился еще больше, его глазки наполнились слезами. Он потупил взгляд.
Людмила Петровна рассмеялась.
— Ой, что ты, Мариночка, не жадный он. Он просто воспитанный, не просит. А ты не пачкай диван, я его только покрытием защитным накрыла.
Ком в горле у Наташи достиг таких размеров, что стало трудно дышать. Она подошла к сыну, присела перед ним, закрыв ему обзор на эту сладкую пытку.
— Сынок, все хорошо, — прошептала она, гладя его по волосам. Его щеки были горячими.
Она подняла на свекровь взгляд, в котором кипела вся ярость, какая только в ней была.
— Мама, что это значит? — спросила она уже громко, четко выговаривая каждое слово. — Это что за представление? Одним — «самые лучшие» конфеты, а мой сын на них слюни пускает с пуфика?
Людмила Петровна налила себе чай. Рука не дрогнула.
— Наташа, не придумывай. Я же сказала, он уже поел. Нечего его конфетами портить. И не драматизируй, сидит себе ребенок, все у него нормально.
Нормально. Это слово повисло в воздухе, такое уродливое и ложное. В этой комнате не было ничего нормального. Была жестокая, тихая игра в бабушкины предпочтения, где ее сын играл роль парии.
Наташа взяла Егорку за руку. Она была холодной и липкой.
— Пойдем домой, — сказала она ему тихо, но так, чтобы слышали все.
Она повела его к выходу, не глядя на довольные лица детей и спокойное лицо свекрови. Она шла, чувствуя, как по ее спине ползет ледяной взгляд Людмилы Петровны. Дверь захлопнулась с таким грохотом, что, казалось, с потолка посыпалась штукатурка. Но это был всего лишь звук в ее голове. Звук рушащихся иллюзий о нормальной семье.
Дорога домой заняла не больше десяти минут, но показалась Наташе вечностью. Она вела Егорку за руку, и его маленькая ладонь лежала в ее руке безжизненно, как птенчик. Он не плакал, не говорил, просто молчал, и это молчание было страшнее любых слез. Она сама чувствовала, как у нее внутри все дрожит от ярости и унижения. Картина с тем пуфиком стояла перед глазами, заслоняя собой реальность.
Они поднялись в квартиру. Тишина встретила их пугающей пустотой. Сергея еще не было — он задерживался на работе. Наташа помогла Егорке разуться, сняла с него куртку.
— Хочешь пить, сынок? — спросила она, стараясь, чтобы голос не дрожал.
Мальчик молча покачал головой и побрел в свою комнату. Дверь закрылась негромко, но окончательно. Он прятался, как раненый зверек.
Наташа прошла на кухню, села на стул и опустила голову на стол. В висках стучало. Она снова и снова прокручивала в голове равнодушное лицо свекрови, довольные рожи других детей, одинокую фигурку своего сына. «Он смотрит, как жадный». Эти слова девочки жгли ей душу, как раскаленное железо.
Она не знала, сколько просидела так, но ее вывел из оцепенения звук ключа в замке. В прихожей послышались шаги.
— Привет, дома кто? — бросил Сергей свой обычный, немного уставший клич.
Наташа поднялась с места и вышла к нему. Она знала, что выглядит ужасно — заплаканные глаза, растрепанные волосы.
Сергей, снимая куртку, поднял на нее взгляд и нахмурился.
— Что случилось? Опять с мамой?
Это «опять» резануло ее, как ножом. Оно сразу ставило ее в позицию вечной склочницы, которая вечно с кем-то конфликтует.
— Сергей, ты даже не представляешь… — голос у Наташи сломался, и она, закрыв лицо руками, разрыдалась.
Она попыталась выдать все разом, скомканно и эмоционально: про забытого динозавра, про конфеты, про слюнки, про пуфик, про насмешливый взгляд племянницы.
Сергей выслушал, его лицо сначала выражало озабоченность, затем стало напряженным. Он вздохнул и прошел на кухню, чтобы налить себе воды.
— Наташ, ну ты же знаешь маму, — сказал он, отпивая из стакана. — У нее свои причуды. Может, она и правда думала, что ему сладкое вредно. Не надо все драматизировать.
— Драматизировать? — Наташа отняла руки от лица, и в ее глазах вспыхнул огонь. — Твоего сына посадили в угол, как собачку, и заставили смотреть, как другие жрут! И это я драматизирую? Он слюнки глотал, Сергей! Глотал!
— Ну, «как собачку»… это ты сильно сказала, — поморщился он. — Мама просто не хотела его баловать. У нее свой подход. Меня вот тоже в строгости воспитывали, и ничего, вырос человеком.
— Человеком? — Наташа фыркнула. — Ты сейчас стоишь и защищашь унижение собственного ребенка! Это твой «подход»? Твой сын был унижен в твоей же семье! Его поставили ниже других детей! Понял? Ниже!
Она кричала уже, не в силах сдержать нахлынувшие чувства. Из своей комнаты послышался испуганный всхлип Егорки.
Сергей помрачнел. Ему не нравились скандалы, он всегда старался их избежать, замять, сделать вид, что ничего не происходит.
— Наташа, успокойся, ты же пугаешь ребенка, — его голос стал жестким. — Я не защищаю. Я пытаюсь понять. Может, ты что-то не так увидела? Может, ты просто зашла не в тот момент?
— В какой еще «не в тот момент»? — она подошла к нему вплотную, сжимая кулаки. — Момент, когда моего сына морят голодом, пока другие объедаются? Это специальный момент такой? Или ты хочешь сказать, что я вру?
— Я не говорю, что ты врешь! — повысил голос и он. — Я говорю, что ты все воспринимаешь слишком близко к сердцу! Нельзя же из-за каждой конфеты устраивать мировую трагедию! Может, у мамы просто свои представления о воспитании! А ты сразу — скандал, истерика! Тебе лишь бы повод найти, чтобы поссориться с моими родственниками!
Эти слова повисли в воздухе, тяжелые и ядовитые. Наташа отшатнулась, будто ее ударили. В ее глазах стояло такое разочарование и боль, что Сергей на мгновение смутился, но тут же отвел взгляд.
— Хорошо, — прошептала она ледяным тоном. — Я все поняла. Для тебя это «каждая конфета». А для меня — принцип. Для меня — уважение к моему ребенку. И если ты этого не понимаешь, то нам не о чем говорить.
Она развернулась и пошла в комнату к Егорке, оставив Сергея одного на кухне с его стаканом воды и его удобным, предательским спокойствием. Дверь в детскую закрылась с тихим, но окончательным щелчком. Война была объявлена. И самым страшным было то, что первый удар она получила не от свекрови, а от собственного мужа.
Тишина в квартире на следующее утро была тяжелой и густой, как желе. Сергей ночевал в гостиной на диване. Наташа, проводя рукой по холодной простыне с его стороны кровати, почувствовала не боль, а холодную пустоту. Это было даже хуже.
Она отвела Егорку в садик. Мальчик молчал, уткнувшись носом в воротник куртки. Прощаясь, он крепко обнял ее за шею и прошептал:
—Мам, а мы больше не пойдем к бабушке Люде?
Его голосок дрожал.
—Нет, сыночек, не пойдем, — твердо ответила Наташа, целуя его в макушку. В этот момент она поклялась себе, что станет для него каменной стеной.
Вернувшись домой, она попыталась заняться уборкой, но мысли были хаотичными, а руки дрожали. Вдруг зазвонил телефон. На экране горело имя «Свекровь». Наташа сжала аппарат в руке, глядя на него, как на разорвавшуюся гранату. Она не стала отвечать. Через минуту пришло сообщение. Не от Людмилы Петровны, а от Сергея.
«Мама созывает семейный совет. Сегодня в 18:00 у нее. Будь добра, присутствуй. Надо все обсудить цивилизованно.»
Наташа расхохоталась, но смех ее был сухим и горьким. «Цивилизованно». Это значило — всем вместе накинуться на нее, надеть маски разумных взрослых и объяснить ей, какой она должна быть.
Она не стала спорить. Она ответила коротко: «Хорошо. Буду.»
Весь день она провела в нервном, лихорадочном ожидании. Она понимала, что идет на войну без союзников. Сергей уже показал свою позицию. Но отступать было нельзя.
Ровно в шесть она звонила в дверь свекрови. Открыл Сергей. Он избегал встречаться с ней взглядом. В гостиной, на том самом диване под стрейч-пленкой, восседала Людмила Петровна с каменным лицом. Рядом, развалившись в кресле, сидела Светлана. Ее муж, невысокий молчаливый мужчина по имени Игорь, скучающе разглядывал узор на ковре. Воздух был пропитан сладким запахом вчерашних конфет и притворным спокойствием.
— Ну, все в сборе, — начала Людмила Петровна, не предлагая Наташе сесть. — Давайте, как взрослые люди, обсудим вчерашний инцидент. Меня очень огорчило твое поведение, Наталья.
Она нарочно использовала полное имя, чтобы подчеркнуть дистанцию.
— Мое поведение? — тихо переспросила Наташа, оставаясь стоять посреди комнаты.
— Да, твое! — вклинилась Светлана, ехидно улыбаясь. — Мама старается, печет, детей развлекает, а ты врываешься с дикими криками, как умалишенная, хлопаешь дверьми. Ты напугала детей!
— Каких именно детей? — холодно парировала Наташа. — Моему ребенку, похоже, не досталось ни печенья, ни спокойствия. Ему досталось только унижение.
— Опять ты про свое унижение! — взмахнула рукой Людмила Петровна. — Никто Егора не унижал! Я просто слежу за его питанием! Он у тебя пухленький, а мои внуки — косточки да кожа, им энергия нужна!
— Мама, — попытался вставить Сергей, но голос его прозвучал слабо.
— Молчи, Сергей! — отрезала свекровь. — Ты всегда ее во всем поддерживаешь, вот она и села тебе на голову! Она тебе всю семью расколола!
Наташа почувствовала, как по ее спине бегут мурашки. Она смотрела на Сергея, умоляя его взглядом, ждала, что он, наконец, встанет и скажет: «Мама, хватит! Так обращаться с моим сыном и моей женой недопустимо!»
Но он опустил голову и молчал.
— Видишь? — с торжеством в голосе прошипела Светлана. — Даже твой муж с тобой не согласен. Ты одна против всех. Может, хватит уже вносить раздор в нашу дружную семью? Мы всегда жили душа в душу, пока ты не появилась.
Эти слова стали последней каплей. Наташа увидела, как Людмила Петровна с Светланой обменялись довольными взглядами. Они чувствовали себя победительницами. Они были уверены, что сейчас она сломается, заплачет, извинится.
Но вместо этого Наташа выпрямилась во весь рост. Голос ее зазвучал тихо, но так, что его было слышно в каждом уголке комнаты.
— Дружная семья? — она обвела взглядом всех собравшихся. — Вы называете это дружной семьей? Когда одна бабушка открыто демонстрирует, что один ее внук — чужой, а другие — родные? Когда твои дети, Светлана, учатся хамству и жестокости, глядя на вас? А ты, Сергей, — она посмотрела на мужа, и в ее взгляде было столько боли и презрения, что он не выдержал и отвернулся, — ты позволяешь топтать в грязь свою жену и своего сына, лишь бы сохранить это убогое подобие мира. Нет, спасибо. Я не хочу быть частью такой «дружной семьи».
Она повернулась и пошла к выходу. На этот раз ее шаги были твердыми и уверенными.
— Куда ты?! Совещаться не закончили! — крикнула ей вслед Людмила Петровна.
Наташа остановилась у самой двери, не оборачиваясь.
— Совещание окончено. С этого момента мой сын не будет переступать порог этого дома. А вы… — она медленно обернулась, и ее глаза метнули молнии, — вы мне не семья.
Она вышла, аккуратно прикрыв за собой дверь. Ни хлопка, ни крика. Только оглушительная тишина, которую она оставила за своей спиной. Тишина их поражения. Но и ее одиночества тоже. Она шла по лестнице, понимая, что точка невозврата пройдена. Теперь она была одна против всех. Но за ее спиной был ее сын. И ради него она была готова на все.
Одиночество после того вечера стало для Наташи не пустотой, а оглушительной тишиной, в которой слишком отчетливо слышались собственные мысли. Сергей съехал на диван окончательно. Их общение свелось к коротким, деловым фразам о быте и Егорке. Мальчик чувствовал ледяную стену между родителями и становился все тише, замыкаясь в себе.
Прошла неделя. Гнев и обида постепенно начали переплавляться во что-то иное — холодную, расчетливую решимость. Слова свекрови «пухленький» и «не баловать» звенели в ушах навязчивым мотивом. Это была не случайность, а система. И Наташа поняла: чтобы сражаться с системой, нужны не эмоции, а факты.
Она сидела на кухне, листая старые фотоальбомы, и ее взгляд упал на снимок, сделанный пару лет назад. На нем была запечатлена вся семья на даче у свекрови. Рядом с детьми Светланы стояла пожилая, уставшая на вид женщина — Анна Сергеевна, бывшая няня, которую Людмила Петровна нанимала для племянников, пока те были поменьше. Наташа вспомнила, что та ушла от них при не очень ясных обстоятельствах. Светлана тогда бросалась фразами о «неблагодарной служанке».
Мысль ударила, как молния. Кто, как не няня, видел все кухонные подноготные и истинное отношение ко всем детям?
Поиски заняли несколько дней. Наташа обзвонила всех общих знакомых, делая вид, что ищет рекомендации для няни Егорке. Наконец, одна из подруг свекрови, с которой у Наташи были более-менее теплые отношения, проболталась, что Анна Сергеевна живет в соседнем районе и подрабатывает сиделкой.
Сердце Наташи бешено заколотилось, когда она набрала номер. Трубку подняли не сразу.
— Алло? — послышался тихий, усталый голос.
— Анна Сергеевна? Здравствуйте, это Наташа, невестка Людмилы Петровны. Помните меня?
В трубке повисла напряженная пауза.
— Наташа… Да, помню, — голос стал осторожным, почти подозрительным. — Что случилось?
— Мне очень нужна ваша помощь. Я хочу поговорить. Не по телефону. Это очень важно.
Еще одна пауза. Наташа боялась, что женщина просто бросит трубку.
— Я понимаю, что это может быть неприятно для вас, но дело касается моего сына, Егора, — добавила она, вкладывая в слова всю свою боль.
— Хорошо, — неожиданно согласилась Анна Сергеевна. — Я сегодня свободна после двух. Приходите.
Адрес оказался старым панельным домом. Маленькая квартирка, пропахшая лекарствами и вареной картошкой. Анна Сергеевна, казалось, постарела на десять лет. Она пригласила Наташу за стол, накрытый потертой клеенкой.
— Я знала, что вы рано или поздно найдете меня, — тяжело вздохнула она, прежде чем Наташа успела что-то сказать. — Видела я, как она с вашим мальчиком обходится. Жалко мне его было всегда.
У Наташи перехватило дыхание.
— Значит, это правда? Это не мне одной так кажется?
— Кажется? — женщина горько усмехнулась. — Да у них там система целая. Для вашего Егорки — все самое дешевое и простое. Йогурты, которые другие дети есть отказываются, фрукты самые невзрачные. А для детей Светланы — всегда элитные сладости, самые дорогие игрушки. Людмила Петровна мне так прямо и говорила: «Егорка — это их проблема, пусть сами и вкладываются. А мои внуки от Светы — это мое продолжение, моя кровь».
Наташа сжала руки в кулаки, чтобы они не дрожали. Каждое слово было как удар хлыстом.
— А почему вы молчали? И… почему ушли?
— Молчала, потому что работа нужна была. А ушла… — Анна Сергеевна опустила глаза, — ушла, потому что не выдержала. Как-то раз ваш Егорка пришел, у него новый конструктор был, подарок от папы, на день рождения. Так Светланина дочка, Маринка, отобрала его, говорит: «Дай, тебе все равно много игрушек!» А Людмила Петровна стоит и улыбается: «Пусть дети разбираются сами». А ваш-то мальчик не жадный, отдал, стоит, глазки опустил. А у меня у самой внук такого же возраста… Не смогла я на это смотреть. Сказала, что здоровье не позволяет, и ушла.
Она помолчала, глядя в окно.
— А Светлана потом всем рассказывала, что я вещи у них воровала. Чтобы оправдать мой уход. Месть у них такая, мелкая.
Наташа сидела, не в силах вымолвить ни слова. Все худшие подозрения оказались правдой. Это была не просто скупость, это была продуманная политика унижения, травли ее сына.
— Анна Сергеевна, — наконец прошептала она. — Вы… вы не согласились бы помочь мне официально? Если бы потребовались показания? Я не могу оставить это просто так.
Пожилая женщина внимательно посмотрела на нее. В ее глазах читалась усталость от жизни, но также и искра сочувствия.
— Вы боретесь за своего ребенка. Я вижу. Я сама бабушка, — она медленно кивнула. — Хорошо. Если очень нужно, я помогу. Только осторожно. Они мстительные.
Выйдя от Анны Сергеевны, Наташа вдохнула полной грудью прохладный воздух. Она больше не чувствовала себя одинокой и загнанной в угол. Теперь у нее было оружие. Неопровержимое свидетельство. И твердая уверенность, что ее борьба только начинается. Она шла домой, и каждый ее шаг был теперь твердым и выверенным. Она знала, что делает.
Тишина в квартире после визита к Анне Сергеевне была иной — насыщенной, звенящей от осознанной решимости. Наташа сидела на кухне, перед ней на столе лежал блокнот, где она аккуратным почерком записала все, что услышала от бывшей няни. Каждое слово было доказательством, кирпичиком в стене, которую она собиралась возвести между своим сыном и этой жестокой системой под названием «дружная семья».
Следующие несколько дней прошли в странном, выжидательном спокойствии. Сергей пытался наладить контакт, его выдавали робкие попытки заговорить за ужином или помочь с уборкой. Но Наташа отвечала вежливой, непреодолимой холодностью. Ее сердце, еще недавно разрывавшееся от боли, теперь было похоже на кусок льда. Она наблюдала за ним и понимала: он слаб. Он не защитник. И надеяться на него нельзя.
Однажды вечером Сергей, набравшись смелости, спросил:
—Наташ, может, хватит этой войны? Мама звонила, говорит, все готово к субботе. Придем?
Он имел в виду день рождения Людмилы Петровны, который та традиционно отмечала в узком кругу в своем доме. Раньше Наташа бы за неделю начала ломать голову над подарком, продумывала меню. Теперь же мысль о том, чтобы переступить тот порог, вызывала у нее физическое отвращение.
Она медленно подняла на него глаза.
—Ты с ума сошел? После всего, что было?
—Но это же день рождения! — он развел руками, как будто это был универсальный аргумент, отменяющий все обиды. — Она все-таки моя мать. И Егоркина бабушка. Нельзя же вот так совсем…
— Можно, — перебила его Наташа. — Твоя мать сама все сделала для этого. Я туда не пойду. И Егорка не пойдет.
— Но что я ей скажу? — в голосе Сергея послышались знакомые нотки паники и желания избежать конфликта любой ценой.
— Скажи правду, — холодно бросила она, возвращаясь к мыслям о своем плане. — Или придумай что-нибудь. Это твои проблемы.
Он понял, что спорить бесполезно, и с тяжелым вздохом удалился в гостиную.
Мысль о дне рождения, однако, не давала Наташе покоя. Не идти — означало признать поражение, позволить им считать себя побежденной и виноватой. Пойти и сделать вид, что ничего не произошло — предать самой себя и сына. Но был и третий путь.
План созревал в ее голове, жесткий и рискованный. Она вспомнила слова Анны Сергеевны о «мелкой мести» и их любви к демонстративным подаркам. Идея оформилась мгновенно, ясно и четко.
На следующий день, отведя Егорку в сад, она отправилась не на работу, а в большой детский магазин. Она долго ходила между полками, пока не нашла то, что искала. В одном отделе красовалась огромная, шикарно упакованная коробка с современной железной дорогой, где поезда светились и издавали звуки. Цена была заоблачной. Рядом, на скромной полке, лежали маленькие, простенькие конструкторы из яркого, но явно дешевого пластика.
Она купила оба подарка.
Дома, глядя на два абсолютно разных свертка, Наташа чувствовала не злорадство, а холодную уверенность. Она понимала, что это провокация. Но иногда только провокация может вскрыть гнойник и показать всем, что скрывается под маской благополучия.
Вечером она неожиданно для Сергея объявила:
—Хорошо. Мы придем в субботу.
Он удивленно уставился на нее.
—Серьезно? Но ты же говорила…
—Я передумала, — коротко ответила она. — Бабушкин день рождения все-таки. Но, — она посмотрела на него прямо, — ни слова о моем решении твоей матери. Пусть это будет сюрприз.
Сергей растерялся, но в его глазах мелькнула надежда. Он, как всегда, увидел то, что хотел увидеть — шаг к примирению, возвращение к привычному порядку вещей. Он не заметил стального блеска в глазах жены.
— Конечно! Конечно, Наташ, молодец! — он попытался обнять ее, но она отстранилась под предлогом, что нужно проверить уроки у Егорки.
Оставшись одна, Наташа достала свой телефон. Она открыла диктофон и несколько раз потренировалась включать и выключать его одним незаметным движением. Она знала, что запись без предупреждения спорна с юридической точки зрения, но ей была нужна не статья в суд, а оружие против их лжи. Доказательство для самой себя и для Сергея, если он вдруг опять решит не верить своим глазам и ушам.
Она положила телефон в самый дальний карман своей сумки, туда, где он будет под рукой. Ее руки были ледяными, но внутри все горело. Она не просто шла на день рождения. Она шла на поле боя, вооружившись правдой, которая должна была, наконец, раздавить всю эту ложь и лицемерие. И она была готова дать бой.
Суббота встретила их серым, дождливым утром. Наташа одела Егорку в новый костюмчик, купленный специально для этого дня. Она сама надела простое темное платье — никаких праздничных красок. Ее лицо было маской спокойствия, под которой бушевала буря.
Сергей нервничал, поминутно поглядывая на нее.
—Ты точно хочешь идти? — спросил он уже в лифте. — Может, передумаем? Скажем, что Егорка приболел.
—Нет, — коротко ответила Наташа, поправляя воротник сыну. — Мы идем.
Дорога до дома свекрови показалась мгновением. Каждый шаг по знакомой лестнице отдавался в висках ровным, гулким стуком. Она несла в руках два пакета с подарками. Один — большой и нарядный, с железной дорогой. Другой — маленький, с пластиковым конструктором.
Дверь открыла сияющая Людмила Петровна. Она была в новом платье, с прической.
—Ну, наконец-то! — воскликнула она, но ее улыбка слегка дрогнула, когда она увидела Наташу. Взгляд ее скользнул по пакетам, и в глазах мелькнуло любопытство. — Проходите, проходите!
В гостиной, как и ожидалось, уже были Светлана с мужем и их дети. Стол ломился от угощений. Запах дорогого торта и мясных закусок смешивался с привычным ароматом свекровиных духов.
Наташа действовала как робот. Поздравила, вручила свекрови цветы. Егорка, по наущению матери, тихо прошептал: «С днем рождения, бабушка». Людмила Петровна рассеянно потрепала его по голове, не глядя.
— Ой, спасибо, внучек. Иди, садись с ребятами.
Мальчик робко приблизился к столу, где Маринка и ее брат уже вовсю уплетали фрукты. Они снова смотрели на него с тем же высокомерным безразличием.
Церемония вручения подарков началась, когда все сели за стол. Светлана с мужем преподнесли огромную корзину элитного косметического набора. Людмила Петровна прижала ее к груди с театральными слезами умиления.
—Доченька, сыночек, вы так меня балуете!
Затем настал черед Наташи и Сергея. Сергей подал свой конверт с деньгами. Свекровь кивнула одобрительно.
—Спасибо, сынок.
Тут Наташа медленно поднялась с места. Все взгляды устремились на нее. В воздухе повисло напряжение.
—А это от нас с Егоркой, — сказала она ровным голосом и протянула большой, красивый пакет.
Людмила Петровна с любопытством развернула его. Увидев шикарную железную дорогу, она на мгновение опешила, но быстро взяла себя в руки.
—О, какая роскошь! Спасибо, Наташ. Очень дорогой подарок.
— Это не вам, — холодно уточнила Наташа. — Это детям. Всем вашим внукам. Чтобы играли вместе.
Она сделала паузу, наслаждаясь наступившим недоумением. Затем она наклонилась и достала из второго пакета маленькую коробочку с дешевым конструктором.
—А это лично для Егорки. От вас. С днем рождения.
Она положила невзрачную коробку рядом с тарелкой сына. Контраст был ошеломляющим. Роскошная, огромная железная дорога для «общих» внуков и жалкий пластиковый набор — лично для ее ребенка.
В комнате воцарилась мертвая тишина. Даже дети замолчали, уставившись на подарки.
Людмила Петровна покраснела. Ее лицо исказила гримаса гнева и смущения.
—Наталья, что это значит? Это что, укол? Вызов?
— Почему сразу вызов? — наивно спросила Наташа. Рука ее незаметно опустилась в карман, и большим пальцем она нащупала кнопку на телефоне. — Вы же сами всегда говорите, что нужно делиться. Вот я и подумала — пусть общая дорога будет у всех детей. А Егорке хватит и этого. Вы же сами считаете, что его не стоит баловать. Я просто последовала вашей логике.
Светлана фыркнула, отложив вилку.
—Опять ты со своими сценами! Мама, я же говорила, что она придет и все испортит! Пришла на праздник, чтобы устроить скандал!
— Я? Скандал? — Наташа подняла брови. — Я просто дарю подарки. А скандал, как я понимаю, начинается тогда, когда кто-то указывает на вопиющее неравенство. Почему, например, вашим детям — самые лучшие конфеты и дорогие игрушки, а моему сыну — дешевый конструктор и место в углу?
— Да как ты смеешь! — вскричала Людмила Петровна, вскакивая из-за стола. Ее сдержанность испарилась, обнажив злобу. — Твоему сыну? Ты ему вообще ничего не должна! Я буду дарить то, что хочу! Твоего сына и так балуют, как принца! Он у тебя избалованный, капризный, а ты тут еще и требования предъявляешь!
— Мама! — попытался вставить Сергей, но его голос утонул в крике Светланы.
— Хватит! — заорала та, тыкая пальцем в Наташу. — Убирайся из нашего дома, истеричка! Вечно ты всем недовольна! Вечно ты ищешь, к чему прицепиться! Мы тут семья, а ты чужая, и всегда ею была!
Егорка расплакался, испуганно глядя на кричащих взрослых. Его маленькое личико исказилось от ужаса.
Наташа стояла неподвижно, как скала. Ее лицо было белым от напряжения, но голос оставался стальным.
—Да, я чужая. И слава богу. Мне стыдно было бы быть частью семьи, где бабушка открыто третирует одного внука и боготворит других. Где учат детей жестокости и лицемерию. Где любовь измеряется ценником на подарке.
Она посмотрела на Сергея. Он сидел, опустив голову, сжав кулаки, но молчал. Молчал, как всегда. В его молчании была такая оглушительная измена, что у Наташи внутри все оборвалось.
Людмила Петровна, трясясь от ярости, сделала шаг вперед.
—А ты знаешь, почему я его не балую? Потому что он не настоящий внук! Он не от моего Сережи! У него даже глаза не наши! Ты, наверное, еще где-то шлялась, пока мой сын на работе пахал!
Это была последняя, самая грязная пуля. Воздух вырвался из легких Наташи, но она не дрогнула. Ее рука в кармане нажала кнопку «стоп» на диктофоне.
Она медленно, очень медленно вынула телефон из кармана и положила его на стол рядом с дешевым конструктором.
—Поздравляю, Людмила Петровна. Поздравляю вас всех. Теперь у меня есть не только мои воспоминания. Теперь у меня есть вещественное доказательство. Доказательство вашей «любви». Вашей «дружной семьи».
Она посмотрела на бледное, искаженное ужасом лицо свекрови, на перекошенное злобой лицо Светланы, на сломленную спину своего мужа.
—Хорошего вам праздника.
Она взяла за руку плачущего Егорку, подняла с пола ту самую маленькую коробку с конструктором и, не оборачиваясь, вышла из комнаты. За ее спиной на несколько секунд воцарилась абсолютная, гробовая тишина, а затем взорвалась оглушительным криком Людмилы Петровны: «ВЕРНИСЬ! УБЕРИ ЭТУ ЗАПИСЬ!»
Но Наташа уже спускалась по лестнице. Впервые за много недель по ее лицу текли слезы. Но это были не слезы боли или обиды. Это были слезы освобождения. Битва была выиграна. Война — еще нет. Но самый главный враг — иллюзии — был повержен.
Тишина в машине по дороге домой была оглушительной. Егорка, истощенный слезами и пережитым шоком, уснул на заднем сиденье, прижав к груди тот самый дешевый конструктор — символ своего унижения. Наташа смотрела в темное окно, не видя улиц. Она чувствовала себя вывернутой наизнанку, но при этом странно спокойной. Самое страшное уже случилось. Маска с семьи сорвана с таким треском, что обратно ее уже не надеть.
Сергей молча вел машину, его пальцы с такой силой сжимали руль, что кости белели. Он был бледен, как полотно, и все его тело будто вибрировало от внутреннего напряжения.
Они зашли в квартиру. Наташа, не говоря ни слова, отнесла спящего Егорку в его комнату, уложила, накрыла одеялом. Она постояла над ним, глядя на его заплаканное личико, и в ее сердце закипела новая, стальная волна решимости. Никто и никогда не посмеет обидеть ее сына снова.
Когда она вышла в гостиную, Сергей стоял посреди комнаты, не зная, куда деть руки. Он не смотрел на нее.
— Ну? — тихо спросила Наташа. Ее голос прозвучал глухо в тишине. — Ты все еще думаешь, что я драматизирую? Что это «из-за каждой конфеты»?
Сергей сглотнул. Его горло содрогнулось.
—Я… я не знал, — он прошептал. — Я не знал, что они могут ТАК…
— Ты не хотел знать! — голос Наташи сорвался, и в нем впервые за этот вечер прорвалась вся накопленная боль. — Ты закрывал глаза, ты отворачивался, ты прятался за свое удобное «не лезь»! Твоя мать годами унижала нашего сына, а ты делал вид, что все в порядке! Ты предал его, Сергей! Ты предал нас обоих!
Она подошла к столу, где лежал ее телефон, и с силой ткнула в экран, запуская запись.
Из динамика полился ее собственный, холодный голос: «…Почему, например, вашим детям — самые лучшие конфеты и дорогие игрушки, а моему сыну — дешевый конструктор и место в углу?»
Затем раздался визгливый, искаженный злобой голос его матери: «Твоего сына и так балуют, как принца! Он у тебя избалованный, капризный, а ты тут еще и требования предъявляешь!»
Сергей зажмурился, будто ему плеснули в лицо кислотой.
А потом прозвучало самое страшное. Голос Людмилы Петровны, полный ядовитой ненависти: «…Он не настоящий внук! Он не от моего Сережи! Ты, наверное, еще где-то шлялась, пока мой сын на работе пахал!»
Сергей издал странный, сдавленный звук, словно его ударили под дых. Он отшатнулся и тяжело рухнул на диван, закрыв лицо руками. Плечи его затряслись.
— Хватит… выключи… — простонал он.
Наташа выключила запись. В комнате снова воцарилась тишина, которую теперь нарушали лишь его прерывистые, тяжелые вздохи.
Он плакал. Впервые за все годы совместной жизни она видела его плачущим. Это были не тихие слезы, а рыдания, выворачивающие душу — рыдания человека, у которого из-под ног выбили почву, разрушили все его представления о мире и о самых близких людях.
— Прости… — смог выговорить он сквозь рыдания. — Наташа, прости меня… Я… я слепой идиот. Я не…
Он не мог договорить. Он сидел, согнувшись, маленький и сломленный, и все его мужское самолюбие, вся его уверенность рассыпались в прах.
Наташа наблюдала за ним, и ее злость понемногу начала сменяться странной, горькой жалостью. Он был слабым. Но он был ее мужем. И отцом ее ребенка.
Она медленно подошла и села рядом с ним на диван. Не обнимая, не прикасаясь. Просто сидела.
— Теперь ты понимаешь? — тихо спросила она. — Теперь ты видишь, с чем я имела дело все эти годы? Это не было моей паранойей. Это была жестокая, продуманная система.
— Да… — прошептал он, вытирая лицо ладонями. — Вижу. Боже, какая же я… тварь.
Он поднял на нее заплаканные, полные отчаяния глаза.
—Что нам теперь делать?
Наташа глубоко вздохнула. Она ждала этого вопроса. Ждала, когда он наконец произнесет «нам», а не «мне» или «тебе».
— Во-первых, — сказала она твердо, — Егорка больше никогда не переступит порог этого дома. Ни под каким предлогом. Твоя мать для него больше не существует.
Сергей молча кивнул, не в силах возражать.
— Во-вторых, мы с тобой идем к психологу. Нам нужно разобраться в том, что произошло, и решить, сможем ли мы это пережить. Вместе.
Он снова кивнул, смотря на нее как затравленный ребенок.
— И в-третьих… — Наташа на мгновение замолчала, выбирая слова. — Ты должен выбрать, Сергей. Окончательно и бесповоротно. Или ты с нами. Своей семьей. Или ты там, с ними. Третьего не дано. Я больше не позволю тебе отсиживаться в стороне.
Он долго смотрел на нее, и в его глазах медленно, сквозь боль и стыд, проступало понимание. Понимание того, что он едва не потерял все, что у него было по-настоящему ценного. Ради иллюзии семьи, которая оказалась фарсом.
— Я с вами, — тихо, но очень четко сказал он. — Я выбираю вас. Всегда.
Он потянулся к ее руке и сжал ее. Его ладонь была холодной и влажной, но в этом пожатии была первая за долгое время искренность.
Наташа не ответила на пожатие, но и не отняла руку. Доверие нельзя было вернуть за одну минуту. Рана была слишком глубока. Но впервые за многие месяцы в квартире воцарился не враждебный холод, а хрупкая, болезненная тишина начала выздоровления.
Она знала, что битва со свекровью еще не окончена. Та не оставит их в покое. Но теперь она сражалась не одна. И это меняло все.
Прошло три недели. Тишина, установившаяся после дня рождения, была не гнетущей, а лечебной. Она была похожа на тишину после бури, когда утихает ветер и можно, наконец, услышать собственное дыхание.
Сергей съехал с дивана обратно в спальню. Между ним и Наташей еще стояла стена, но она уже не была ледяной. Это была сколупная, прозрачная перегородка, через которую они учились заново видеть друг друга. Он начал ходить к психологу, как и обещал. После третьего сеанса он вернулся домой задумчивый и тихий, подошел к Наташе, пока она мыла посуду, и сказал:
— Он спросил меня, почему мнение матери для меня было важнее благополучия собственного сына. Я не нашел, что ответить.
— А теперь нашел? — спросила она, не оборачиваясь.
— Потому что я был трусом, — тихо произнес он. — Боялся, что она перестанет меня любить. А вас… вас я считал данностью. Такой же, как этот дом. Что вы никуда не денетесь.
Наташа выключила воду и повернулась к нему. В его глазах она увидела не оправдание, а горькое, беспощадное осознание.
— Данностью бывает мебель, Сергей. А люди имеют обыкновение уходить, когда им больно.
— Я знаю, — он кивнул. — Я понял. Слишком дорогой ценой, но понял.
Егорка понемногу оттаивал. Исчезли ночные кошмары, он снова начал громко смеяться и бегать по квартире. Однажды вечером, укладывая его спать, Наташа спросила:
— Сынок, а ты скучаешь по бабушке Люде?
Мальчик задумался, уткнувшись носом в подушку.
— Нет, — честно ответил он. — Там всегда было грустно. А тут весело.
Он обнял ее за шею и прошептал уже засыпая:
—Главное, чтобы папа всегда был с нами.
Этот детский шепот стал для Наташи главным подтверждением, что они все делают правильно.
Однажды днем, когда Сергей был на работе, а Наташа собиралась вести Егорку на рисование, в дверь позвонили. На пороге стояла курьерша с огромным букетом роз. Наташа машинально взяла коробку, подпись на открытке заставила ее кровь похолодеть: «Прости. Мама.»
Она не стала ставить цветы в воду. Она отнесла их в мусорный бак на улице. Возвращаясь, она получила СМС от Сергея: «Мама звонила. Присылала цветы. Говорит, хочет поговорить.»
Наташа коротко ответила: «Цветы выбросила. Разговор не нужен.»
Вечером она показала Сергею переписку. Он прочитал, тяжело вздохнул, но не стал спорить.
— Она не извиняется, — сказала Наташа спокойно. — Она просто пытается вернуть все на круги своя. Сделать вид, что ничего не случилось. Но это не сработает.
— Я знаю, — ответил Сергей. — Я ей уже сказал, что нам нужно время. И что одного «прости» мало.
Он научился говорить «нет». Это было маленькое чудо.
Прошел месяц. Они съездили на выходные в другой город, в аквапарк. Егорка визжал от восторга, катаясь с горки вместе с отцом. Наташа смотрела на них, сидя в шезлонге, и ловила себя на мысли, что впервые за долгие месяцы ее плечи были расслаблены, а на душе — светло.
Именно в этот момент, когда они вернулись домой и Наташа разбирала сумки, Сергею пришло новое сообщение. Он прочитал его, и его лицо вытянулось. Он молча протянул телефон Наташе.
Сообщение было от Людмилы Петровны. Длинное, витиеватое, полное самооправданий и жалости к самой себе. Но в самом конце стояли слова, которые Наташа никогда бы от нее не ожидала: «Я была не права. Я причинила боль вашему сыну. Я готова извиниться перед ним лично, если вы позволите. Прошу дать мне шанс.»
Наташа подняла глаза на мужа. В его взгляде она видела вопрос и остатки сыновей надежды.
— Что будем делать? — тихо спросил он.
Наташа положила телефон на стол. Она подошла к окну. За ним был вечерний город, огни, жизнь. Их жизнь. Та, которую они едва не разрушили.
— Ничего, — тихо сказала она. — Пока ничего. Извинение, даже искреннее, не стирает прошлое. Оно не лечит раны за один день. Егорка только начал приходить в себя. Я не позволю снова его растревожить.
Она повернулась к мужу.
— Мы будем жить. Просто жить. Вдвоем. Втроем. Без скандалов, без унижений, без оглядки на чье-то мнение. А там… посмотрим. Может быть, через год. Может быть, через пять. А может быть, и никогда. Решать будет не она. Решать будем мы. И в первую очередь — Егорка.
Сергей подошел к ней и обнял ее. Он делал это все еще неуверенно, будто боясь, что она оттолкнет. Но Наташа не оттолкнула. Она прислонилась к его груди и закрыла глаза.
Она не знала, что будет завтра. Не знала, хватит ли у свекрови терпения на настоящие изменения. Не знала, смогут ли они когда-нибудь простить.
Но она знала точно: ее сын больше никогда не будет сидеть на пуфике в углу и с завистью смотреть на чужие конфеты. Его детство было спасено. Его семья, хоть и потрепанная, уцелела.
А все остальное… приложится. Или не приложится. Это было уже не так важно. Главное, что в их доме, наконец, воцарился мир. И этот мир они были готовы охранять любой ценой.
