— «Ну и что, что ты беременна? Сбирай своё тряпьё и вали отсюда», — сказала она и даже не сняла фартук.
— Повторите, — только и смогла я выдавить.
Я не собиралась становиться «бедной родственницей» в чужой квартире. План был простой: поживём у его мамы пару месяцев, он доделает объект, возьмём ипотеку и съедем. Но за три месяца я успела забеременеть, выучить все особенности характера свекрови и понять главное: в этой семье ребёнок — мой, а вот муж, похоже, их.
***
— Повторите, — я всё ещё надеялась, что ослышалась.
— Что непонятного? — свекровь отложила нож, вытерла руки о кухонное полотенце. — Беременность — не броня. Собирай свои вещи и освободись уже, наконец, от иллюзий.
В коридоре пахло жареным луком и вымытым линолеумом. Эта двухкомнатная хрущёвка была её крепостью, а мы с Тимуром — временными квартирантами с приставкой «ну пока».
Я прислонилась к косяку, прижимая ладонь к животу.
— Зоя Фёдоровна, — голос дрогнул, ненавижу это. — У нас договор был. Мы поживём, пока Тимур достроит объект, а там ипотека…
— Договор, говоришь? — она усмехнулась. — У меня договор вот с кем, — ткнула пальцем в сторону комнаты, где за закрытой дверью гремел телевизор. — Сын у меня один. А ты…
Она посмотрела на мой живот. Медленно, как будто приценивается к товару на рынке.
— Ты в этой квартире кто? — спросила она.
— Его жена, — машинально ответила я.
— Ошибка, — хмыкнула. — Ты здесь гостья. И очень наглая гостья.
Дверь комнаты приоткрылась, выглянул Тимур, взъерошенный, в трениках.
— Ма, что опять? — лениво протянул он.
— Объясни своей беременной, что я не гостиница «Россия», — звонко сказала Зоя Фёдоровна. — Мне тут роддом не нужен.
— Тимур, — я повернулась к нему. — Скажи хоть что‑нибудь.
Он почесал затылок.
— Лена, ты же знаешь, мама нервничает… Тут ещё давление… Давай без криков, а?
— Ты серьёзно? — я даже рассмеялась. — Она только что выгнала нас с твоим ребёнком.
— Не драматизируй, — поморщился. — Никто никого не выгоняет, мама просто…
— Выгоняю, — спокойно перебила Зоя Фёдоровна. — Тимур, ты по-мужски можешь сказать?
Он вздохнул, бросил на меня взгляд, который я за три года брака ни разу не видела. Не виноватый, не растерянный. Скорее раздражённый.
— Лен, так дальше нельзя, — произнёс он. — Ты всё время напряжённая, маму доводишь, конфликты…
— Я? — у меня пересохло в горле. — Это я довожу?
— А кто? — вмешалась свекровь. — Человек с утра до ночи на стройке, а ты его упрекаешь, что он носки не туда бросил. Девочка, ты ему и так подарок: без квартиры, без приданого, ещё и беременная.
— Я беременна от вашего сына, если что, — процедила я.
— Не факт, — бросила она тихо, но так, чтобы я услышала.
Мир качнулся.
— Повторите, — шепнула я.
— Что? — изобразила удивление. — Я ж ничего такого не сказала.
Тимур отвёл глаза. Не защитил. Не сказал «ты что, ма, с ума сошла». Просто молчал.
— Ладно, — голос неожиданно стал ровным. — Хорошо.
Я развернулась и пошла в комнату.
— Ты куда? — насторожилась свекровь.
— Собирать своё тряпьё, как вы выразились, — сказала я. — Я же наглая гостья, помните?
— Лен, ты куда понеслась, успокойся, — Тимур пошёл за мной. — Ты сейчас на эмоциях.
— А ты на чьей стороне? — спросила я, резко оборачиваясь.
Он замялся. Это «замялся» стало ответом.
Я открыла шкаф, достала свой старый чемодан, тот самый, с которым приехала к ним «на пару месяцев».
— Лена, ты же никуда не поедешь, — нервно засмеялся Тимур. — Куда ты сейчас, на пятом месяце?
— Куда угодно, где меня не спрашивают, от кого мой ребёнок, — сказала я.
— Девочка, — голос Зои Фёдоровны стал липко-сладким. — Тебя никто не выгоняет. Просто тебе пора повзрослеть. Ребёнок — это ответственность. А ты даже приготовить нормально не можешь.
— Это вы сейчас к чему? — спросила я.
— К тому, что моему сыну нужна нормальная жена, а не… — она замялась, подбирая слово. — Не вот это вот.
— Не домработница с животом, — подсказал Тимур, пытаясь съязвить.
Я посмотрела на него и поняла, что всё.
Никакой ипотеки не будет. Никакой «семейки».
Будет чемодан, подъезд и очень длинная ночь.
— Ладно, — сказала я. — Хотите по-взрослому — будет по-взрослому.
И впервые за долгое время решила сделать не так, как удобно им.
***
Я стояла у подъезда с чемоданом, пакетом из «Пятёрочки» и картонной коробкой, в которую Зоя Фёдоровна великодушно сложила мои кастрюли.
— «Своё забери, чужое не трогай», — сказала она, выталкивая коробку за порог.
Снег таял прямо под ногами, превращаясь в серую кашу. В лифте заело кнопку «3», и он послушно возил жильцов только на первый и третий, а до четвёртого приходилось карабкаться пешком. Я спускалась, как на эшафот.
— Ты серьёзно уйдёшь? — Тимур стоял на лестничной клетке, не решаясь выйти на улицу.
— Я уже ушла, — ответила я, пододвигая чемодан к двери подъезда. — Ты просто ещё не заметил.
— Лена, ну ты ж знаешь, мама вспыльчивая, — он пытался говорить мягко. — Сейчас остынет… Вернёшься, всё наладится.
— Ничего уже не наладится, — сказала я. — В тот момент, когда ты промолчал.
— Да перестань ты, — раздражённо махнул рукой. — Опять эти драмки.
— А что, по-твоему, драмка? — я вскинулась. — Слова про «не факт, что от него» или то, что беременную выпинывают на улицу?
Он закатил глаза.
— Ну маме тоже тяжело, Лена. Ты вечно в свои чувства упираешься.
— Да, — кивнула я. — В свои. В моём животе — мой ребёнок. И я его тоже защищать должна. Раз уж отец занят защитой мамы.
Мы некоторое время молчали.
Ветер гонял по двору бумажные стаканчики из соседнего «кофе с собой».
— Ладно, — он полез в карман куртки. — Держи.
Он протянул мне деньги. Скомканные, мятые, как наша жизнь.
— Сколько? — спросила я.
— Шестьсот, — виновато пожал плечами. — Завтра сниму в банкомате ещё, подкину.
Шестьсот рублей. За три года брака. За нашего ребёнка. За мою барышню-в-гостях в его маминой квартире.
— Не надо, — я толкнула его руку. — Оставь себе.
— Лена, не дури. Возьми, — нахмурился он.
— Тимур, — я смотрела ему прямо в глаза. — Сейчас ты платишь не мне. Ты платишь за свою чистую совесть. Я такую валюту не принимаю.
Он отдёрнул руку, будто обжёгся.
— Как хочешь, — бросил. — Только потом не говори, что я не пытался помочь.
— Ты попытался помочь шестьсот рублей назад, — ответила я. — До этого ты пытался помочь только своей маме.
Дверь подъезда хлопнула за моей спиной удивительно громко.
На улице было сыро и холодно.
Я поставила чемодан на асфальт и поняла, что у меня нет никуда «поехать».
Родители — в другом городе, с пенсией и гипертонией. Подруги — в съёмных однушках с мужьями и детьми. «Сервисные» квартиры, где на одного ещё можно пристроиться, но беременную с чемоданом — уже нет.
Я достала телефон.
В контакт-листе сияло «Мама».
Мама, которая до последнего говорила: «Лен, подумай, не рано ли за него? Мужик-то мамин, не твой».
— Ну что, мамин мужик, — пробормотала я. — Поехали.
И набрала мамин номер.
***
— Лен? — мама взяла трубку на первом гудке. — Ты что, плачешь?
— Нормально всё, — соврала я. — Просто… мне к вам надо.
— Что значит «надо»? — голос сразу стал жёстким. — Тебя что, выгнали?
Я молчала. Молчание всё сказало за меня.
— Адрес давай, — коротко сказала мама. — Я через сорок минут буду.
— Maм, не надо, я сама…
— Адрес.
Я знала этот тон. В этом тоне она когда‑то разговаривала с начальником ЖЭКа, который «не мог» три месяца поставить счётчик, и с врачом, который «не замечал» температуру у меня под сорок.
Через час я сидела в маршрутке рядом с мамой, прижимая к себе рюкзак с документами. Чемодан стоял у прохода, мешая людям. Мама подозрительно смотрела на каждую ямку на дороге:
— Водитель, поаккуратнее там, у нас беременная!
— Мам, оставь, — прошептала я.
— Ничего я не оставлю, — бурчала она. — Ты мне внука ещё не родила, а я уже за вас двоих воюю.
— Папа нас где разместит? — тихо спросила я.
— Папа? — она вздохнула. — Папа скажет: «Я же предупреждал». Но комнату уступит. Сам на кухне на раскладушке ляжет.
— Я виновата, что ли, что… — голос снова дрогнул.
— Стоп, — мама подняла руку. — Плакать будешь позже. Сначала доедем. Потом чай. Потом спишь. Потом уже будем решать, как Тимура на алименты ставить.
— Мам, может, рано о разводе? — выдохнула я.
— Ты сама-то как думаешь? — она повернулась ко мне.
Я закрыла глаза. Перед ними снова всплыло:
«Не факт, что от него».
Шестьсот рублей.
«Не драматизируй».
— Думаю, — сказала я, открывая глаза, — что поздно о разводе. Нужно было раньше думать.
— Ну вот, взрослеешь, — мама неожиданно улыбнулась. — Опыт, доча, он как растяжки после родов: сам не пройдёт, но жить с ними можно.
Я всхлипнула и впервые за день улыбнулась.
— Мама…
— Что?
— Ты меня всё равно предупреждала.
— Я тебя не для того рожала, чтобы ты всю жизнь по моим предупреждениям жила, — отрезала она. — Ошиблась — значит, живая. Главное, чтобы из чужой ошибки чужой ребёнок не страдал.
Я положила руку на живот.
В маршрутке пахло мокрыми куртками и чужими жизнями.
Моя только начинала трещать по швам по‑настоящему.
***
Жить втроём в родительской двушке оказалось отдельным квестом. Папина раскладушка скрипела каждую ночь, мама ворчала на соседей, которые курили в подъезде, а я по утрам бежала в поликлинику с талоном в женскую консультацию.
Тимур за первую неделю не позвонил ни разу.
Звонила ЗОЯ ФЁДОРОВНА.
— Лена, это Зоя Фёдоровна, — голос был липкий, как сироп из «Компота дня» в дешевом кафе. — Ты, конечно, поступила по-детски, устроила спектакль, но давай серьёзно.
— Я сейчас на приёме у врача, — соврала я. — Что у вас серьёзного?
— Ребёнок, — отрезала она. — Мой внук, между прочим.
— Ваш внук начнётся с того момента, когда вы перестанете спрашивать, от кого он, — спокойно ответила я.
Мама слушала этот разговор через динамик, стискивая чашку.
— Я погорячилась, — свекровь вдруг сменила тон. — Но пойми правильно: я сына защищала.
— А кто меня защитит? — спросила я.
— Ты молодая, справишься, — легко сказала она. — А он впечатлительный, сердцем слаб.
Мама фыркнула так громко, что в трубке повисла пауза.
— Слушай сюда, девочка, — Зоя Фёдоровна вернулась к привычной интонации. — Ты сейчас включишь голову. Ребёнку нужен отец. Ты же не хочешь, чтобы твой сын… или кто там у тебя… рос без папы?
— Я не хочу, чтобы мой ребёнок рос без самоуважения у матери, — ответила я.
— То есть?
— То есть в дом, где беременную выставляют в подъезд, я не вернусь, — сказала я. — Ни сама, ни с ребёнком.
— Ну и что, что ты беременна, — вдруг сорвалась она. — Беременных много! Ты думаешь, ты особенная?
— Для себя — да, — сказала я.
— Не строй из себя принцессу. Мне плохо, мне тяжело, давление, таблетки… А ты — неблагодарная.
— Неблагодарная — это та, что «влезла беременной», или та, что выгнала беременную? — уточнила я.
— Это ты истерика, — холодно ответила она. — Я своё сказала. Подумай.
— Спасибо за заботу, — я отключила звонок.
Мама молча отставила чашку.
— А ничего ты ей ответила, — наконец сказала она. — По делу.
— Мам, а Тимур…
— Тимур уже всё сказал, когда молчал, — отрезала она.
Вечером пришла смс: «Лен, маме плохо, не накручивай её. Давай после родов поговорим. Тимур».
— После родов он с тобой поговорит, — проворчал папа, читая сообщение через моё плечо. — Когда ты с коляской по сугробам будешь.
Я выключила телефон.
Ребёнок толкнулся изнутри.
— Я с тобой, — прошептала я. — А они как хотят.
***
В роддом я попала в конце марта, когда снег ещё лежал, но уже был грязным, как совесть некоторых людей.
Палата на четыре койки, запах хлорки, пластиковые стаканчики и чужие истории, которые льются сами.
— Мой-то вообще герой, — делилась соседка по палате, Катя. — Сказал: «Рожай, но в ЗАГС не потащишь».
— Романтик, — хмыкнула я.
— Зато не врёт, — вздохнула третья, Таня. — Мой и не женат официально, и к мамке бегает каждый выходной.
Мы сидели на подоконнике, пили чай из пакетиков и слушали, как из соседней палаты орёт чья‑то жизнь, пытаясь выбраться наружу.
— А у тебя что? — спросила Катя. — Муж-то где?
— Где‑то между мамой и диваном, — сказала я. — Недосягаем.
— А на роды придёт?
Я пожала плечами.
Тимур не написал ни разу за последние три недели.
Только однажды Зоя Фёдоровна прислала: «Напиши, когда родишь».
— Может, объявится ещё, — неопределённо сказала Таня. — Они же такие.
— Может, и объявится, — согласилась я. — Только это уже не моя проблема.
Рожала я без него.
Мама держала меня за руку, папа под дверью ходил кругами и ругался на государство, медицину и Тимура в частности.
— Девочка, тужься, — говорила акушерка. — Давай, мамочка, ещё чуть-чуть.
«Мамочка», — эхом отозвалось где-то внутри.
Теперь это уже про меня.
Сына я увидела на секунду — сморщенный, громкий, живой.
— Как назовём? — спросила мама вечером.
— Никита, — ответила я. — Чтобы точно не Тимур.
Через два дня мне принесли телефон.
На нём светилось: «8 пропущенных — Тимур».
— Ну, началось, — пробормотала Катя. — Папаша вспомнил.
Я вздохнула и перезвонила.
— Лена, — голос был чужой. — Ты родила?
— Да, — сказала я. — Сын.
— Поздравляю, — сухо ответил он. — Мама тоже поздравляет.
— Передай ей, пусть дальше защищает тебя от беременных, — не удержалась я.
— Лена, давай без… — он осёкся. — Я хотел узнать, когда можно… увидеть.
— Когда ты решишь, кем ты хочешь быть, — сказала я. — Мужем мамы или отцом Никиты.
Он замолчал.
— Это шантаж?
— Это выбор, Тимур, — ответила я. — У тебя он есть. У меня — нет. У меня ребёнок.
— Ладно, — буркнул он. — Потом поговорим.
«Потом» растянулось на полгода.
***
Через два месяца после роддома я сидела в районном МФЦ с ребёнком на руках и слушала, как юрист среднего возраста объясняет очевидные вещи.
— Вам нужно подавать на алименты, Елена Сергеевна, — спокойно говорил он. — У вас нет брачного договора, ребёнок записан на мужа, это всё упрощает.
— Я не хочу воевать, — устало сказала я.
— А вы уже воюете, — пожал плечами он. — Просто пока без оружия.
Мама сидела рядом, поглядывая на Никиту.
— Подписывай, — шепнула она. — Не благотворительный же фонд.
Я подписала заявление с ощущением, что это не бумага, а приговор.
Не ему — нам обоим.
Через неделю Тимур явился.
В подъезд родителей, с пакетом фруктов и тем самым выражением лица «я тут как бы жертва обстоятельств».
— Все дома? — первым делом спросил он, увидев маму.
— Нет, — ответила я. — Здесь я. И твой сын.
— Можно зайти?
Мы сидели на кухне. Никита спал в комнате, мама ушла «погулять в магазин» на два часа. Папа вообще улизнул к соседу смотреть футбол.
— Лен, ну ты чего, — начал Тимур. — С алиментами этими… У меня сейчас объект встал, денег нет, мама болеет…
— Мама болеет всегда, когда тебе надо что‑то делать, — спокойно сказала я.
— Ты ж знаешь, у неё давление.
— У меня тоже, — напомнила я. — Я рожала вообще‑то.
— Ну это ж другое, — отмахнулся.
Я смотрела и думала, как могла любить этого человека.
— Тимур, — сказала я. — Ты зачем пришёл?
— Как это — зачем? — обиделся. — Сына увидеть.
— Пять месяцев ему, — кивнула я. — Увидеть — это хорошо. А содержать?
— Да у меня сейчас нет, — вскинулся он. — Я ж не миллионер.
— На сигареты хватает?
Он замолчал.
— Я не хочу, чтобы мы врагами были, — наконец сказал. — Давай без суда.
— Давай, — согласилась я. — Ты отказываешься от доли в квартире твоей мамы, которая у нас в совместной собственности, я отзываю заявление.
Он побледнел.
— Это… это моё единственное жильё.
— А моя беременность была единственной, — ответила я. — И ты её превратил в кошмар.
Он вскочил.
— Так, всё, я пошёл, — бросил. — Ты стала злобной, Лен.
— Я стала взрослой, Тимур, — поправила. — Просто раньше ты этого не замечал.
Он ушёл, хлопнув дверью так, что у Никита чуть не проснулся.
Через месяц пришла повестка в суд.
***
Суд по алиментам был скучным и унизительным одновременно.
Судья с усталым лицом, Тимур, который рассказывал о «тяжёлом материальном положении», и я, с аккуратно собранной папкой чеков из аптек.
— Суд постановил… — монотонно зачитали.
Никакого кино.
Просто цифры на бумаге.
После суда меня догнала Зоя Фёдоровна.
— Поздравляю, — сказала я, убирая решение в сумку. — Теперь вы официально бабушка.
— Перестань язвить, — поморщилась она. — Я хотела поговорить по-человечески.
— Это у вас плохо получается, — заметила я.
— Ну что ты как маленькая, — вздохнула. — Ты же понимаешь, у нас с тобой один человек посередине.
— Никита? — уточнила я.
— Тимур, — уверенно сказала она.
И вот в этот момент всё окончательно встало на свои места.
— Смотрите, Зоя Фёдоровна, — спокойно произнесла я. — У меня теперь другой человек посередине. Маленький, с синими глазами, который орёт ночами. И я буду думать о нём, а не о вашем сыне.
— Ты лишаешь ребёнка отца, — сурово скрестила она руки.
— Нет, — возразила я. — Отец сам лишает себя ребёнка.
Мы стояли на крыльце суда, мимо проходили люди с такими же папками, как у меня.
Каждый со своей войной.
— Я тебе что, враг? — вдруг спросила она.
— Да, — честно сказала я. — В тот день, когда вы сказали «ну и что, что ты беременна, вали отсюда», вы выбрали сторону.
Она на секунду опустила глаза.
— Я боялась, — неожиданно выдохнула она. — Что он останется без меня. Что ты его от меня увезёшь.
— А я боялась, что останусь на улице беременной, — ответила я. — И выбрала себя.
— Ты жестокая, — прошептала она.
— Я живая, — поправила я. — И у меня есть ребёнок.
Мы ещё долго перебрасывались фразами, словно мячом в чужом дворе.
В итоге она сказала:
— Ладно. Если что, я… могу помочь с ребёнком, посидеть.
— Спасибо, — кивнула я. — Но пока нам лучше держаться на расстоянии. Вам — для давления. Мне — для нервов.
Я повернулась, взяла Никиту на руки и пошла к остановке.
Мама ждала меня дома с борщом и фразой «ну что, взрослая жизнь началась».
Вечером, укладывая сына, я поймала себя на мысли, что больше не боюсь слова «одна».
Да, дома нет мужика в трениках на диване и свекрови с вечным давлением. Зато есть тишина, двухкомнатная квартира, советская мебель и мы с Никитой.
— Мы справимся, — сказала я ему.
Он зевнул и дёрнул кулачком воздух.
Где‑то в параллельной вселенной Тимур, наверное, жаловался маме, какая я неблагодарная.
В этой — я впервые за долгое время чувствовала, что дышу.
