Дождь барабанил по крыше старой «Тойоты», когда они въезжали в спальный район на окраине города. Катя вытерла запотевшее стекло ладонью и увидела знакомый серый многоэтажный дом.
Сердце сжалось от того самого чувства, которое она не могла назвать ни тревогой, ни страхом. Скорее, усталостью наперед.
— Приехали, — негромко сказал Дима, глуша мотор.
На заднем сиденье зашевелился четырехлетний Артем, проснувшийся от остановки машины.
— Мам, мы у бабушки? — сонно спросил он.
— Да, солнце. Сейчас пойдем, — Катя выбралась из машины и открыла заднюю дверцу, помогая сыну выбраться.
Артем был сонный, капризный после долгой дороги. Они ехали три часа из своего города, потому что свекровь, Людмила Васильевна, позвонила и попросила приехать — у нее день рождения.
Катя, как всегда, испекла торт «Наполеон» — фирменный, на котором она росла в своей семье. Коробку с тортом она держала сейчас обеими руками, пока Дима вытаскивал из багажника сумку с подарками.
Дверь квартиры распахнулась еще до того, как они успели позвонить.
— Димочка, родной! — Людмила Васильевна, полная женщина с аккуратной химической завивкой, притянула сына к себе и расцеловала в обе щеки.
Потом она присела на корточки перед внуком:
— А это кто такой сонный? Иди к бабе, иди!
Артем послушно обнял ее, зевая. Катя стояла в дверях с тортом в руках, ожидая приглашения войти.
— Заходите, заходите, что же вы на пороге, — наконец бросила свекровь, даже не взглянув на нее.
В квартире пахло жареным луком и чем-то сладким. На кухне за столом уже сидели свекор, Петр Иванович, и младшая сестра Димы, Ольга, с мужем.
Все поздоровались. Катя поставила торт на столешницу и сразу заметила, что стол уже накрыт — салаты в больших мисках, нарезки, горячее в сковородке на плите.
— Людмила Васильевна, где мне переодеть Артема? Он весь в дороге вспотел, — спросила Катя.
— А, да, ну давай в комнате. Дима, покажи.
Пока Катя переодевала сына в чистую футболку, за стеной гремели голоса, смех. Она слышала, как свекровь что-то рассказывает, и все дружно хохочут.
Чувство «чужого» накатило волной. Она вернулась на кухню, держа Артема за руку.
Все уже сидели за столом. Людмила Васильевна разливала по рюмкам водку мужчинам и наливала вино женщинам.
Катя села на единственное свободное место — в самом конце стола, рядом с Артемом. Дима сидел по другую сторону, между матерью и сестрой.
— Ну что, дорогие мои, — начала свекровь, вставая с бокалом в руке, — спасибо, что приехали. Мне уже шестьдесят, представляете?
Все заулыбались, закивали. Петр Иванович что-то буркнул про «молодость души».
— Я хочу, чтобы вы знали: для меня главное в жизни — это вы, мои дети, — Людмила Васильевна посмотрела на Диму и Ольгу, — и мои внуки, конечно.
Катя машинально взглянула на Артема. Мальчик тянулся к тарелке с бутербродами, но она была слишком далеко.
— Мам, можно мне бутерброд? — тихо попросил он.
— Сейчас, солнце, — Катя потянулась через стол, но не дотянулась. Тарелка стояла в центре, и ей пришлось встать, чтобы взять один бутерброд.
Никто не обратил внимания. Людмила Васильевна закончила тост, все выпили, зашумели, потянулись к салатам.
Катя положила бутерброд Артему, а сама попыталась дотянуться до миски с салатом «Цезарь». Снова не вышло — миска была ближе к Диме.
— Дим, передай, пожалуйста, салат, — попросила она.
Он кивнул, но в этот момент его мать положила ему на тарелку огромную порцию жареной картошки с грибами.
— Ешь, сынок, ешь. Ты же любишь мою картошечку, — ласково сказала она, поглаживая его по плечу.
— Мам, спасибо, но мне столько не надо, — смущенно улыбнулся Дима.
— Да ладно, ешь! Ты похудел совсем! — Людмила Васильевна снова повернулась к Ольге. — А ты как, дочка? Тебе котлеты положить?
Катя тихо встала, обошла стол и сама взяла миску с салатом. Положила себе и Артему. Мальчик жевал бутерброд, разглядывая всех больших людей вокруг.
— Мама, я пить хочу, — сказал он.
— Сейчас, зайка, — Катя налила ему сок из пакета, который принесла с собой.
За столом шел оживленный разговор о работе Ольги, о ремонте, который они с мужем затеяли. Людмила Васильевна рассказывала про соседку, которая недавно упала на льду.
Катя ела молча. Артем ковырялся в салате, выбирая только сухарики. Она видела, как свекровь снова встала, взяла тарелку Димы и положила ему добавку котлет, даже не спрашивая, хочет ли он.
— Мам, ну правда, я наелся, — запротестовал Дима.
— Не выдумывай! Ты же мужчина, кормилец, тебе силы нужны!
Петр Иванович хмыкнул, но промолчал. Катя перехватила его взгляд — в нем было что-то вроде усталой покорности.
— Людмила Васильевна, а торт когда будем резать? — спросила Ольга. — Я видела, Катя принесла.
— А, да, торт, — свекровь махнула рукой. — Потом. Сначала поедим нормально.
«Нормально» растянулось еще на сорок минут. Артем начал скучать, ерзать на стуле. Катя вышла с ним в коридор, дала ему планшет с мультиками.
— Мам, я устал. Хочу домой, — захныкал мальчик.
— Потерпи еще немножко, хорошо? Скоро торт будем есть и поедем.
Когда она вернулась, на столе уже появились фрукты и чай. Людмила Васильевна достала из холодильника покупной торт — банальный «Прагу» из магазина.
— Вот, вот наш торт! — объявила она.
Катя замерла.
— Людмила Васильевна, а тот торт, который я принесла?
— А, твой? Ну, мы его потом съедим. Я этот специально купила, — свекровь уже резала «Прагу» на куски.
— Но я же специально пекла. Три часа возилась, — голос Кати прозвучал тише, чем она хотела.
— Ну и что? Спасибо, конечно. Но я купила уже, неудобно было бы не есть его.
Дима открыл было рот, но тут же закрыл. Ольга смотрела в тарелку. Петр Иванович деловито жевал кусок покупного торта.
Катя сидела, чувствуя, как внутри разливается холод.
Она смотрела на свекровь, которая раздавала куски торта, комментируя, какой он вкусный, какая замечательная кремовая прослойка. И вдруг Катя поняла — она не здесь. Она никогда здесь не была.
Часть 2
Артем заснул в машине через десять минут после отъезда. Катя смотрела в окно, где в темноте мелькали огни придорожных кафе.
— Извини, — наконец произнес Дима, не отрывая взгляда от дороги.
— За что? — Катя не повернулась к нему.
— За торт. За то, что мама… ну, ты поняла.
— Поняла, — сухо сказала она. — Я поняла много чего.
— Что ты имеешь в виду?
Катя развернулась к нему. В полумраке машины его лицо казалось чужим, закрытым.
— Ты заметил, что твоя мать за весь вечер ни разу не предложила мне еды? Что я сама вставала, обходила стол, доставала все? Что Артему она тоже ничего не дала — я его кормила?
Дима молчал. Его пальцы сильнее сжали руль.
— А тебе она три раза накладывала добавку, которую ты даже не просил. Гладила по плечу. Называла «родным». А на меня даже не смотрела.
— Катя, ну не преувеличивай. Мама просто… она так привыкла. Я же ее сын.
— Я тоже чья-то дочь, Дима. Но я уже восемь лет твоя жена. А Артем — ее внук. Родной. Но его она игнорирует так же, как меня. Потому что он мой.
— Господи, ты серьезно? Какое «игнорирует»? Она же обнимала его, когда мы приехали!
— Обнимала. На пороге. Для галочки. А дальше — ничего. Он сидел в конце стола, не мог дотянуться до еды. Она это видела? Видела. Что-то сделала? Нет. Потому что у нее есть «свои» и «чужие». И мы с Артемом — чужие.
— Это бред, — резко сказал Дима, но в его голосе прозвучала неуверенность.
— Это правда, — так же твердо ответила Катя. — И ты это знаешь. Просто не хочешь признавать.
Они доехали до дома в тяжелом молчании. Катя отнесла спящего Артема в кровать, переодела его, укрыла одеялом. Села рядом и долго смотрела на его лицо — спокойное, детское, доверчивое.
«Он еще не понимает, — подумала она. — Но скоро поймет. Что для бабушки он — не такой, как дядина дочка Маша. Что его отодвигают на второй план. Что он будет смотреть, как папе кладут добавку, а ему — нет. И привыкнет. Или возненавидит. Или еще хуже — начнет считать это нормой».
Дима вошел в комнату, когда она сидела в темноте.
— Катя…
— Я больше туда не поеду, — перебила она, не повышая голоса. — И Артема не повезу.
— Ты не можешь так решать! Это моя мать!
— Именно. Твоя. А для меня и Артема она — чужая. Раз она сама так решила, я с этим соглашусь.
— Прекрати! Она не говорила…
— Не говорила? — Катя встала. — Дим, она сегодня даже не попробовала мой торт. Я три часа его пекла. Для нее. А она даже не порезала его. Оставила на потом. Потому что это от меня. А я — никто.
Дима сел на кровать, потирая лицо ладонями.
— Может, ты просто слишком… чувствительная? Устала с дороги, поэтому…
— Не смей, — тихо, но жестко сказала Катя. — Не смей обесценивать то, что я чувствую. Я не выдумываю. Я восемь лет это терплю. Восемь лет делаю вид, что не замечаю. А сегодня не смогла. Потому что увидела это же отношение к нашему сыну.
— Что ты хочешь от меня?
— Защиты, — просто ответила Катя. — Я хочу, чтобы ты встал и сказал: «Мама, это моя семья. Моя жена и мой сын. Они не гости. Они — часть меня. И если ты любишь меня, ты будешь уважать их». Вот чего я хочу.
Дима молчал. Очень долго молчал. И в этом молчании Катя услышала ответ.
— Ты не можешь, — констатировала она. — Ты не можешь встать между нами и ею. Потому что боишься ее потерять. Боишься ее обиды. Боишься, что она скажет «после всего, что я для тебя сделала».
— Она моя мать…
— А я — кто? Случайная попутчица? — голос Кати дрогнул. — Женщина, которая родила твоего сына, готовит тебе, стирает, ждет дома? Я что — приложение к твоей жизни? Удобное, но необязательное?
— Господи, Катя, прекрати! Конечно, нет!
— Тогда докажи, — она шагнула к нему. — В следующий раз, когда твоя мать наложит тебе тарелку, а про Артема забудет — скажи ей. Скажи: «Мама, дай сначала внуку». Сможешь?
Дима поднял на нее глаза — растерянные, испуганные.
— Я… я не знаю.
— Вот видишь, — Катя отвернулась. — Ты не знаешь. А я знаю. Поэтому мы больше туда не поедем.
Прошло две недели. Людмила Васильевна звонила Диме каждый день. Катя слышала обрывки разговоров: «Почему Катя меня избегает?», «Я что-то не то сказала?», «Артема хотя бы привези».
Дима мялся, оправдывался, говорил, что они заняты.
А потом свекровь позвонила в субботу утром и сказала, что приедет сама.
— Хочу внука увидеть. Соскучилась.
Катя услышала это и почувствовала, как внутри все сжалось.
— Дима, я не готова ее видеть, — сказала она.
— Катя, ну что ты как маленькая? Мама приедет, час посидит и уедет. Потерпи.
— Потерпи. Опять потерпи, — она горько усмехнулась. — Всегда я должна терпеть.
Людмила Васильевна приехала в обед. С собой привезла пакет с пирожными и подарок для Артема — машинку.
— Внучек мой, — она прижала мальчика к себе, — скучала бабушка!
Артем радостно показывал ей свои игрушки. Катя заварила чай, поставила на стол пирожные, которые привезла свекровь.
Села за стол вместе со всеми.
— Димочка, как ты? Не болеешь? — Людмила Васильевна пристально разглядывала сына. — Мне кажется, ты бледный.
— Все нормально, мам.
— Нормально… Катя, ты его кормишь нормально? — вдруг повернулась она к невестке.
Повисла тишина.
— Что вы имеете в виду? — ровно спросила Катя.
— Ну, я вижу, что он похудел. Мужчину нужно кормить плотно, вкусно. Мясо, борщи…
— Я готовлю каждый день, — Катя почувствовала, как начинает закипать. — И мясо, и борщи, и все остальное.
— Ну, не знаю, не знаю. Когда он жил дома, был куда крепче.
— Людмила Васильевна, — Катя положила ложку, — у меня вопрос. Вы помните, что на вашем дне рождения вы ни разу не предложили мне и Артему еды? Что я сама вставала и обходила весь стол?
Свекровь моргнула, явно не ожидая такого поворота.
— Что? Я… не помню такого.
— А я помню. Помню, как вы три раза накладывали Диме добавку, а Артем сидел голодный в конце стола. Помню, как вы даже не порезали торт, который я пекла для вас три часа.
Лицо Людмилы Васильевны покраснело.
— Да как ты смеешь?! Я что, должна была за всеми бегать?
— За всеми — нет. Но за четырехлетним ребенком, который не может дотянуться до еды, — да. Это ваш внук.
— Ты меня учишь, как относиться к моему внуку?!
— Я говорю о том, что наблюдала, — Катя сохраняла ледяное спокойствие. — Вы делите людей на «своих» и «чужих». Дима — свой. Ольга — своя. Я и Артем — чужие. Гости.
— Какая чушь! — Людмила Васильевна вскочила. — Дима, ты слышишь, что твоя жена говорит?!
Дима сидел бледный, сжав кулаки.
— Мама, — медленно начал он, — а ты… ты правда не замечала?
Свекровь замерла.
— Что не замечала?
— Что ты всегда меня кормишь первым. Что ты не предлагаешь еду Кате. Что Артему ты тоже ничего не даешь. Я думал, это просто так получается, но…
— Но?! — голос свекрови стал пронзительным. — Ты что, с ней заодно? Я тебя растила, я тебе все отдавала, жизнь свою положила…
— И поэтому я должен молчать, когда ты унижаешь мою семью? — вдруг твердо сказал Дима.
Катя замерла. Артем перестал играть и испуганно смотрел на взрослых.
— Унижаю?! — Людмила Васильевна схватилась за сердце. — Я… я все для вас! А ты!
— Мама, я люблю тебя. Но Катя права. Ты относишься к ней и к Артему как к чужим. А они — моя семья. Самая главная. И если ты не можешь принять их как своих, то… то мы будем видеться реже.
Свекровь побелела.
— Значит, так. Ты выбираешь ее вместо меня.
— Я выбираю свою семью, — спокойно сказал Дима. — Ты тоже можешь стать ее частью. Но только если перестанешь делить нас на первый и второй сорт.
Людмила Васильевна схватила сумку и, не попрощавшись, выскочила из квартиры. Хлопнула дверь.
Артем заплакал. Катя подняла его на руки, качая и шепча успокаивающие слова.
Дима сидел за столом, уронив голову на руки.
— Все правильно? — глухо спросил он.
— Да, — ответила Катя. — Впервые за восемь лет — да.
Людмила Васильевна не звонила месяц. Потом позвонила и холодно попросила передать подарок Артему на день рождения. Дима съездил один.
Вернулся мрачный, молчаливый. Но когда Катя обняла его, прошептал:
— Она спросила, когда вы приедете. Все вместе.
— И что ты ответил?
— Что когда она будет готова накрыть стол на всех. И относиться ко всем одинаково. Она промолчала.
Катя не знала, изменится ли что-нибудь. Но граница была установлена. И это уже было победой.
