Пятница для Елены Сергеевны была не просто днем недели. Это был ритуал, священная корова, которую нельзя было резать ни при каких обстоятельствах. В пятьдесят четыре года, работая главным бухгалтером в строительной фирме «Монолит-Строй», она точно знала цену тишине. Тишина стоила дорого: ипотека за «двушку» в сталинском доме с высокими потолками была выплачена ценой пяти лет без отпуска и одного микроинсульта, который врачи деликатно назвали «гипертоническим кризом на фоне переутомления».
В этот вечер ритуал был расписан по минутам. В 19:00 — душ с гелем «Французская лаванда» (450 рублей по акции в «Магнит Косметик», но запах божественный). В 19:30 — ужин перед телевизором: два кусочка запеченной форели, салат из рукколы и бокал белого сухого. Никаких цифр, никаких смет, никаких звонков от прораба Петровича, который вечно путает дебет с кредитом, а совесть с наглостью.
Елена уже надела свой любимый махровый халат цвета пыльной розы, включила сериал про судмедэкспертов (мертвые люди раздражали ее куда меньше живых) и занесла вилку над форелью.
Звонок в дверь прорезал тишину, как бормашина — больной зуб. Настойчивый, долгий, с переливами. Кто-то явно давил на кнопку с энтузиазмом дятла.
Елена замерла. Соседка сверху, Марья Игнатьевна, обычно стучала по батарее, если ей казалось, что телевизор работает громко. Курьера она не ждала. Свидетели Иеговы в домофон не звонят, они обычно материализуются из воздуха у подъезда.
Она пошаркала в прихожую, чувствуя, как внутри закипает глухое раздражение. Посмотрела в глазок. Изображение было искажено «рыбьим глазом», но узнать стоящих за дверью не составило труда.
На пороге, переминаясь с ноги на ногу, стояла племянница Вика — дочь старшей сестры Люды из Сызрани. А за спиной Вики, похожий на вопросительный знак в капюшоне, нависал какой-то парень. Рядом с ними громоздились два чемодана на колесиках (один из них, кажется, был перевязан скотчем) и огромный туристический рюкзак.
— Тетя Лена! — голос Вики пробился даже через железную дверь. — Открывайте, это мы! Сюрприз!
Елена Сергеевна на секунду прижалась лбом к холодному металлу двери. «Господи, за что? Я же в прошлый раз свечку ставила», — пронеслось в голове. Она глубоко вздохнула, натянула на лицо дежурную маску «радушной тетушки» (хотя уголки губ предательски ползли вниз) и щелкнула замком.
Дверь распахнулась. В нос ударил густой, настоянный запах поезда: вареные яйца, чужие носки, пыль плацкарта и дешевый дезодорант с ароматом «Морской бриз», который не перебивал запах пота, а вступал с ним в химическую реакцию.
— Те-е-етя Лена! — Вика, румяная, растрепанная, в какой-то растянутой футболке с принтом аниме, бросилась ей на шею. — Здравствуйте! Мы доехали! Вы не представляете, какая жара в вагоне, кондиционер сломался, проводница злая, как собака!
Елена аккуратно отстранила племянницу, стараясь не морщиться.
— Здравствуй, Вика. Действительно, сюрприз. Мать твоя звонила неделю назад, говорила про поступление, но про дату приезда — ни слова. И уж тем более, — взгляд Елены переместился на парня, который так и стоял, уткнувшись в телефон, — про группу поддержки.
— Ой, да! — Вика обернулась и дернула парня за рукав толстовки. — Глеб, ну ты чего застыл? Поздоровайся! Это моя тетя Лена, я тебе рассказывала. Она крутая, в центре живет.
Глеб оторвал взгляд от экрана. На вид ему было лет девятнадцать. Худой, бледный, с жиденькой бородкой, которую он, видимо, считал признаком мужественности, и длинной челкой, закрывающей один глаз.
— Здрасьте, — буркнул он, не делая попытки улыбнуться.
— Это Глеб, мой парень! — сияла Вика. — Мы вместе поступать приехали. В архитектурный! Ну, или на дизайн, как по баллам пройдем. Представляете, ему общежитие дали, мы туда поехали сначала, честно! Но там кошмар!
Вика сделала страшные глаза:
— Там тараканы! Рыжие, усатые, вот такусенькие! — она показала пальцами размер средней креветки. — И душ один на этаж, и грибок на стенах. Глеб сказал: «Я в этом гадюшнике жить не буду, у меня аллергия на антисанитарию». Я сразу про вас подумала. Вы же одна живете, места много, сталинка! Мы тихонько, на полу надувной матрас кинем, и нас не слышно, не видно. Правда, Глеб?
Глеб неопределенно хмыкнул и, не дожидаясь приглашения, шагнул через порог. Грязные кроссовки сорок пятого размера («найки», отметила Елена, паленые, с рынка, но с претензией) встали прямо на ее бежевый коврик из ИКЕА. Тот самый, который она пылесосила час назад.
— Разуваемся, — ледяным тоном произнесла Елена Сергеевна. — Прямо здесь. На паркет в обуви не заходим.
Глеб посмотрел на нее с удивлением, словно она попросила его станцевать лезгинку, но начал стягивать кроссовки, не развязывая шнурков.
— Проходите, раз уж приехали, — Елена посторонилась, пропуская процессию с чемоданами в свою выстраданную чистоту. — Только у меня вопрос, Вика. А «поживем» — это насколько? Поступление, если мне не изменяет память, дело не одного дня.
— Ну… — Вика уже затаскивала чемодан с отломанным колесиком, оставляющим на ламинате черную борозду. — Пока документы подадим, потом консультации, потом экзамены творческие… Ну, недели три. Может, месяц. А что? Мы же свои люди, теть Лен! Не чужие!
«Месяц», — эхом отдалось в голове Елены. Тридцать дней. Семьсот двадцать часов.
В коридоре мгновенно стало тесно. Рюкзак Глеба занял половину пространства, заблокировав проход к зеркалу. Сам Глеб, освободившись от ноши, тут же спросил:
— А где можно руки помыть? И в туалет бы.
— Прямо по коридору и направо, — Елена махнула рукой. — Полотенце для рук — синее, висит справа. Бежевое — мое, его не трогать.
Глеб скрылся в ванной. Через секунду послышался шум воды, включенной на полную мощность. Елена знала этот напор: счетчики сейчас крутились со скоростью вентилятора.
— Теть Лен, а кушать есть что-нибудь? — Вика жалобно посмотрела на нее, прижав руки к животу. — Мы с поезда голодные, там только дошираки были, а у Глеба гастрит, ему горячее надо. Супчик бы…
Форель на тарелке в гостиной уже, наверное, остыла. Елена представила, как делит свои два законных кусочка рыбы на троих. Глебу, судя по его габаритам, эти два кусочка — на один зуб.
— Супа нет, — отрезала Елена. — Есть макароны и сосиски в морозилке. Можете сварить. Кухня там.
— Ой, спасибо! — обрадовалась Вика. — А вы с нами посидите? Мы расскажем, как ехали! Там такой треш был с попутчиком!
— Нет, Вика, я не посижу. Я устала. Я работала всю неделю, чтобы… — она осеклась. Объяснять двадцатилетней девочке, живущей на деньги мамы, что такое квартальный отчет и НДС, было бессмысленно. — В общем, я иду к себе. Кухня в вашем распоряжении, но с одним условием: после еды посуду помыть, стол вытереть, крошки с пола убрать. У меня тараканов нет, и я не хочу, чтобы они пришли вслед за вами из общежития.
В этот момент дверь ванной открылась. Вышел Глеб, вытирая лицо… да, именно тем самым бежевым полотенцем, которое Елена просила не трогать.
— Норм хата, — оценил он, оглядывая высокие потолки и лепнину. — Высоко, воздуха много. А вай-фай есть? Пароль скажете? Мне стрим надо чекнуть.
Елена Сергеевна посмотрела на свое мокрое, смятое полотенце в его руках. Внутри нее медленно поднималась волна холодного бешенства, того самого, профессионального, с которым она обычно разносила налоговых инспекторов.
— Пароль на роутере, — сказала она очень тихо. — На нижней крышке. Мелким шрифтом. Придется перевернуть и посмотреть. И Глеб… полотенце повесь на змеевик. Расправленным.
Она развернулась и ушла в свою комнату, плотно прикрыв дверь. Слышимость в сталинках хорошая, но не идеальная. Однако даже через две стены она слышала, как они гремят кастрюлями на кухне.
— Вик, а где масло? Тут какое-то оливковое стоит, дорогое, наверное, давай на нем пожарим? — донесся басистый голос Глеба.
— Да бери, жалко что ли! Тетка добрая, она не скажет ничего, — беспечно отозвалась племянница.
Елена села на край дивана. Форель остыла окончательно. Вино нагрелось. Она взяла телефон и набрала номер сестры.
— Люда, — сказала она, как только услышала веселое «Алло!». — Ты почему не сказала, что твоя дочь привезет с собой приживала?
— Ой, Ленка, ну чего ты сразу начинаешь? — голос Люды зазвенел обидой. — Какой приживал? Это Глебушка, хороший мальчик, из интеллигентной семьи, мама у него библиотекарь! Они любят друг друга! Ну куда ему деваться? Ты же знаешь, какие сейчас общежития! Тебе что, жалко угла? Ты же одна в трехкомнатной (Елена мысленно поправила: в двухкомнатной, Люда, в двухкомнатной!) хоромах барствуешь. Пусть детки поживут, они тебе веселее сделают! Стакан воды, если что, подадут!
— Пока что они подали мне только грязные кроссовки на коврик и взяли мое личное полотенце, — процедила Елена. — Люда, мы так не договаривались. Три дня. Максимум. Потом пусть ищут квартиру, хостел, коробку под мостом — мне все равно.
— Лена! Как ты можешь?! Это же родная кровь! У тебя своих детей нет, вот ты и очерствела совсем со своими деньгами! — Люда перешла в наступление, используя запрещенный прием.
Елена нажала «отбой». Спорить с сестрой было все равно что пытаться объяснить коту, почему нельзя драть обои: он слушает, но когти точит.
Из кухни потянуло запахом горелого. Кажется, «интеллигентный мальчик Глебушка» решил поджарить сосиски на максимальном огне, и оливковое масло первого холодного отжима (1200 рублей за бутылку, подарок коллеги) начало дымить.
Елена встала. Вечер переставал быть томным. Ритуал был разрушен, храм осквернен, а варвары уже жарили мясо на алтаре.
Она вышла из комнаты. На кухне царил хаос. На столе уже лежала нарезанная колбаса (из запасов Елены на завтраки), хлеб был накрошен так, словно его ломали руками, а Глеб стоял у плиты в одних трусах. В семейных трусах в горошек.
— О, теть Лен! — Вика с набитым ртом помахала вилкой. — А мы тут колбаску нашли, ничего? А то сосиски долго ждать. Садитесь с нами! Глеб анекдот знает смешной про тещу, обхохочешься!
Елена посмотрела на голые волосатые ноги Глеба, на масло, брызжущее на свежевымытый фартук кухни, и поняла: война объявлена. И это не блицкриг. Это будет затяжная осада.
— Глеб, — сказала она спокойно, опираясь плечом о косяк. — В этом доме есть дресс-код. В трусах мы ходим только в пределах ванной комнаты или под одеялом. На кухне — в штанах. Это первое. Второе — масло, на котором ты жаришь сосиски за двести рублей килограмм, стоит дороже, чем весь твой гардероб. Сделай огонь меньше. И третье…
Она подошла к столу, взяла батон «Докторской», от которого был откушен (именно откушен, а не отрезан) кусок.
— Кто кусал батон?
Вика и Глеб переглянулись.
— Ну я… — пробормотал Глеб. — Ножа не нашел сразу. Я же чисто, я зубы чистил… утром.
Елена аккуратно положила колбасу на стол.
— Завтра, — сказала она, глядя Глебу прямо в его честный, незамутненный интеллектом глаз, — вы идете в магазин. И покупаете продукты. Список я составлю. В него войдет все, что вы сегодня съели, плюс бытовая химия, которую вы потратите, отмывая плиту. А плиту вы будете отмывать сегодня. Прямо сейчас, как доешьте. Средство под раковиной. Губки там же. Спокойной ночи, «детки».
Она вышла, оставив их переваривать информацию вместе с подгоревшими сосисками.
Заснула Елена Сергеевна только в два часа ночи. За стеной долго бубнили, хихикали, потом что-то упало (кажется, стул), потом зашумела вода. Елена лежала и считала в уме. Электроэнергия — плюс 30%. Вода — плюс 40%. Еда… тут цифры уходили в бесконечность. Но самое страшное было не в деньгах. Самое страшное было в том, что утром ей придется выйти на свою кухню и увидеть там чужих людей.
И она еще не знала, что это была самая легкая ночь. Самое интересное началось утром субботы, когда выяснилось, что Глеб не просто любит поспать, но и обладает уникальной способностью занимать собой всё пространство, включая туалет, именно в тот момент, когда он нужнее всего…
Следующие пять дней слились для Елены Сергеевны в один бесконечный день сурка, только вместо милого грызуна в главной роли выступал прожорливый Глеб.
Утро понедельника началось с битвы за фаянсовый трон. Елена, привыкшая по часам (в 7:15) заходить в ванную, обнаружила дверь запертой. Из-за неё доносился приглушенный голос какого-то стримера: «И вот мы лутаем эту локацию…».
Елена постучала. Вежливо.
— Глеб, мне на работу.
— Ща, — донеслось из недр. — Пять минут, катка доигрывается.
«Катка» доигрывалась двадцать минут. Когда Глеб наконец вышел, распространяя вокруг себя облако пара и запах ее любимого геля для душа (того самого, лавандового), Елена уже опаздывала.
— Там бумага кончилась, — сообщил он, почесывая живот. — И паста тоже. Тюбик какой-то маленький был.
Елена молча зашла в ванную. Зеркало было заляпано брызгами. На полу валялась крышечка от пасты. Дорогущий тюбик «Rocs» был выдавлен варварски, с середины, и скручен в узел, как жертва анаконды.
Вечером того же дня Елена обнаружила, что понятие «продуктовая корзина» в их доме стало абстрактным. Она купила курицу. Большую, домашнюю, планируя растянуть её на плов и суп.
Вернувшись с работы, она нашла в холодильнике только скелет этой курицы, сиротливо лежащий на блюдце.
— Ой, теть Лен, мы так проголодались! — щебетала Вика, не отрываясь от покраски ногтей прямо на кухонном столе (запах ацетона смешивался с запахом жареного лука). — Глеб сказал, что ему белок нужен для работы мозга. Он же творит!
— Творит? — Елена подняла бровь. — И что же он сотворил за сегодня? Кроме удобрения из моей курицы?
— Он эскизы рисовал! — обиделась Вика. — И вообще, мы гуляли. Смотрели архитектуру. Устали жутко. Кстати, теть Лен, вы не могли бы нам пару тысяч подкинуть? А то мама перевод задерживает, а нам надо методички купить… И кофе попить. Вы же знаете, в центре без кофе никак.
Елена медленно села на стул.
— Методички, говоришь? Покажи список литературы.
— Ну… он в деканате, — Вика отвела глаза.
— А деньги на карте. И пин-код от неё знаю только я. И знаешь, Вика, мой внутренний бухгалтер подсказывает, что дебет с кредитом у вас не сходится. Вы живете здесь неделю. За это время вы съели мой месячный запас бакалеи, вылили полфлакона «Фейри» (потому что лень тереть губкой, проще залить), а мусорное ведро вынесли ровно ноль раз.
Из комнаты вышел Глеб. В наушниках.
— Вик, там инет лагает опять. Скажи тетке, пусть провайдера дернет.
Елена Сергеевна почувствовала, как дергается не провайдер, а ее левый глаз.
— Глеб, — позвала она ласково.
Парень снял один наушник.
— Че?
— Через плечо. Завтра — генеральная уборка. Я прихожу с работы — полы блестят, пыли нет, сантехника сияет. Это ваша плата за проживание. Не справитесь — отключаю вай-фай. А потом и электричество.
Глеб фыркнул, но промолчал. Вика надула губы: «Мы же не нанимались в уборщики!».
— Вы нанимались в люди, — отрезала Елена. — А пока квалификацию не подтвердили.
Развязка наступила в четверг. В городе стояла аномальная жара, и в офисе «Монолит-Строя» сломался кондиционер. Начальство, сжалившись над плавящимся отделом бухгалтерии, отпустило всех домой в три часа дня.
Елена ехала домой, мечтая только об одном: тишине, прохладном душе и ледяном морсе. Она надеялась, что «дети» гуляют. Или на экзамене. Или где угодно, только не в ее квартире.
Она открыла дверь своим ключом тихо, по привычке.
И замерла.
Из гостиной неслась музыка. Что-то ритмичное, бумкающее, от чего вибрировал хрусталь в серванте. Но хуже музыки были голоса. Много голосов.
Елена прошла по коридору, перешагивая через чужую обувь: какие-то стоптанные кеды, шлепки, сандалии… Пар было пять, не меньше.
В гостиной развернулся филиал молодежного лофта.
На ее диване, застеленном светлым пледом, сидели Вика, Глеб и еще трое каких-то лохматых личностей. На полированном столе (святая святых!) громоздились открытые коробки с пиццей. Жирные пятна расплывались по дереву. Рядом стояли пластиковые стаканы с пивом и — о боги! — пепельница. Полная окурков. Прямо в комнате.
Глеб сидел на спинке кресла, болтая ногой в грязном носке, и вещал:
— …короче, этот препод полный неадекват, я ему говорю: «Я так вижу», а он мне про композицию затирает. Совок, отвечаю!
Вика увидела Елену первой. Пицца выпала у неё из рук прямо на ковер.
— Тетя Лена… — прошептала она. Музыка почему-то показалась вдруг оглушительно громкой.
Глеб обернулся.
— О, здрасьте. А вы чего так рано? Мы тут… это… коворкинг устроили. Мозговой штурм перед экзаменом.
Елена Сергеевна стояла в дверях. Она не кричала. Она даже не покраснела. Наоборот, её лицо стало белым, как мраморная плита, которую она заказывала на прошлой неделе для клиента. Она смотрела на пепельницу. На жирную пиццу на полировке. На пятно на ковре.
— Коворкинг, — произнесла она голосом, от которого температура в комнате упала градусов на десять. — Штурм, значит.
Она подошла к музыкальному центру и выдернула шнур из розетки. Тишина ударила по ушам.
— У вас есть ровно три минуты, — сказала Елена, глядя на часы. — Чтобы этот цирк шапито исчез. Вместе с реквизитом.
— Женщина, ну чего вы напрягаетесь? — подал голос один из гостей, парень с дредами. — Мы же культурно сидим.
— Две минуты, — сказала Елена. — Через две минуты я вызываю полицию. И говорю, что в моей квартире находятся посторонние, которые, судя по запаху, употребляют что-то запрещенное.
Гостей сдуло ветром. Они хватали кеды в прихожей, пихали друг друга, что-то бормотали, но спорить с ледяным спокойствием хозяйки не решился никто.
Остались Вика и Глеб. Вика уже начала хныкать:
— Теть Лен, ну простите, ну мы же просто друзей позвали…
— Глеб, — Елена повернулась к «творцу». — Собирай вещи.
— В смысле? — парень перестал жевать корку от пиццы.
— В прямом. Рюкзак. Чемоданы. И на выход.
— Куда мы пойдем? — взвизгнула Вика. — На ночь глядя? У нас денег нет!
— Это не мои проблемы. Вы в центре, как ты любишь говорить. Тут полно скамеек. А лучше — в общежитие. Там тараканы. Они, говорят, очень любят пиццу и курить в постели. Вы найдете общий язык.
— Я маме позвоню! — Вика достала телефон, её главный козырь.
— Звони, — кивнула Елена. — Скажи ей, что аттракцион невиданной щедрости закрыт. Счет за клининг дивана, реставрацию стола и химчистку ковра я ей пришлю фотоотчетом. И пусть она тебе объяснит, почему пепельница в гостиной у некурящей тетки — это плохая идея.
Глеб, поняв, что халява не просто кончилась, а схлопнулась с треском, молча пошел в комнату и начал кидать вещи в рюкзак. Вика рыдала, размазывая тушь, но тоже собиралась.
Елена стояла в коридоре, скрестив руки на груди, как цербер у врат Аида, и контролировала процесс.
Когда за ними захлопнулась дверь, она не почувствовала жалости. Только брезгливость и дикую усталость.
Телефон завибрировал через пять минут. Звонила Люда.
Елена не взяла трубку. Вместо этого она написала сообщение:
«Люда, твои дети устроили притон в моей квартире. Испортили мебель. Я их выставила. Адрес общежития у них есть. Еще один звонок с претензиями — и я добавляю тебя в черный список до Нового года. Люблю, целую».
Она выключила телефон.
Вечер ушел на ликвидацию последствий. Елена оттирала стол полиролью, молясь, чтобы пятна сошли (сошли, дерево было качественным). Замывала ковер ванишем. Проветривала квартиру, выгоняя запах дешевого табака и чужого пота.
В десять вечера она наконец-то закончила.
Елена налила себе бокал вина. Достала из тайника плитку хорошего, горького шоколада.
Она села в кресло, положила ноги на пуфик и посмотрела вокруг.
Идеально чисто.
Тихо.
Никто не чавкает. Никто не занимает туалет. Никто не смотрит на неё с немым укором «дай денег».
Да, она могла показаться жестокой. Да, сестра теперь будет рассказывать всей родне в Сызрани, что Ленка «зажралась в своей Москве и родную племянницу на улицу выгнала».
Ну и пусть.
Елена Сергеевна сделала глоток вина и улыбнулась.
Она поняла одну простую истину: родственников нам дает судьба, но, слава богу, квартирный замок и право не открывать дверь мы выбираем сами.
Где-то там, в общежитии, Глеб сейчас, наверное, знакомится с местной фауной и узнает, что такое настоящая жизнь. Может, это пойдет ему на пользу. Станет великим дизайнером интерьеров. Начнет с проектирования ловушек для тараканов.
А у Елены Сергеевны завтра выходной. И она проведет его так, как хочет: в тишине, чистоте и абсолютном, блаженном эгоизме.
Она доела шоколадку и пошла спать. Завтра нужно вызвать мастера сменить личинку замка. Так, на всякий случай. Береженого бог бережет, а от незваных гостей — только английский замок с двойным секретом.
