— Танька – натуральная дура, — трещали бабы у колодца, — ишь, чего выдумала, не на день ведь идёт, а на годы, может, на всю жизнь. Побьётся она с ними, побьётся… Такая орава, да никакого покоя не увидит…
А Таня проходила мимо, слушая и не слыша то, о чём последние дни гудела вся деревня. Откуда им, этим досужим кумушкам, было знать о тех маленьких следочках на снегу, которые всё перевернули в её озябшей душе…
Разве думала Таня, выходя замуж за городского парня, что так быстро погаснет её молодость. Будто и не жила, а годики свои в невидимый короб складывала. А потом кто-то пришёл и объявил:
— Всё, Танюха, отмолодилась, сороковник стукнул, ржавчиной покрылась твоя молодость, а за спиной что? Ребёночка и того не родила, а ведь могла бы. От отсидки до отсидки муж и ласковым бывал, и волновалось что-то, ворочалось иногда в душе, когда гладила его так рано наметившуюся плешку. Да только было это волнение скорее тревожным, чем радостным, понимала же, что немного муж навертится на свободе, натворит опять чего-нибудь, и загребут его под белы рученьки. А она как? Ни кола, ни двора, двадцать лет соломенной вдовой прожила, какой уж там ребёнок. Раньше надо было в деревню уехать, пока мать была жива, да боялась, возвращения мужа боялась, дружков его боялась, самой себя боялась.
А тут такое случилось… До сих пор качается в глазах молочный дым забегаловки и кровавая лужа на полу. Ужас до звона в ушах. Тревожный крик галок, сопровождавший их до самого дома. И рука мужа, вцепившаяся в её руку мёртвой хваткой. Потом ночлег у каких-то знакомых на грязном полу в куче тряпья, последний взгляд на мужа, когда он убегал огородами от застукавших их милиционеров. Именно в этот миг она поняла, что терпение её по капле, по капле и вытекло всё, нисколько больше не осталось.
Когда на суде объявили приговор, Таня сразу решила, что уедет в деревню, пусть там не дом, пусть всего-то материнская развалюшка, но ничего, печку подремонтирует и перезимует, а по весне видно будет. Подав на развод, она уволилась с работы и прикатила в свою деревню, где не бывала с самих материнских похорон.
Попросила соседа посмотреть печку, он нашёл её вполне пригодной и даже сам затопил, предварительно забравшись на крышу и протолкав внутрь галочье гнездо, которое птицы обживали не один год. Запахло в доме теплом и, вроде бы, даже хлебом. Пришла бабка Матрёна с другого конца деревни, принесла в подоле огурцы, присела на диван, чтобы выведать намерения новой хозяйки. Когда Матрёна спросила про мужа, Татьяна ничего не ответила, только вздрогнула всем телом, что не ускользнуло от внимательного взгляда незваной гостьи. Та ещё несколько раз пыталась вывести разговор на тему её городской жизни, но Татьяна всякий раз умело заворачивала её обратно.
Ночью она почти не спала, в свете луны ей чудилось размытое кровавое пятно на полу, она переворачивалась на другой бок, внушала себе, что только она одна теперь хозяйка в этом доме, а все страхи остались там, в городе. На соломенной постели, которую набивала ещё мать-покойница, спать было неловко, пахло мышами и ещё чем-то залежалым, прошлым, почти забытым.
— Завтра схожу в магазин и всё новое куплю, а постель эту просушу, проветрю и сохраню, как то, немногое, что досталось в наследство от матери.
Так и пролежала до рассвета, вглядываясь в угол, где была когда-то божница, усиженная тараканами, с парой простых блеклых икон, от которых теперь не осталось и следа. В окно застучал дождь, по мутному стеклу побежали водяные дорожки. Таня поднялась, понимая, что у неё началась новая жизнь, и пора приниматься за дела.
Когда на другой день ходила в магазин, деревенские всезнайки объяснили ей, что в соседях у неё мужик, приезжий, многодетный, но без жены. На этом месте бабы делали многозначительную паузу, будто уже сватали Татьяну за её вдового соседа и тут же возражали сами себе:
— Самостоятельный мужик, работяга, ребятишек целая куча, тяжело ему с ними, но не полюбит снова никого, нет, не полюбит… Так свою Оксану любил, на руках носил, нам даже не верилось, что при такой куче ребятишек так жену любить можно. Ничего, вроде, в ней особенного не было, маленькая, худенькая, вся в конопушках, а, поди, ты, будто цепями к себе мужика привязала. К нам-то уж они женатые приехали, после смерти Напраслихи этот дом купили, мы думали, что там сроду грязь не выскребсти, а она, Оксана-то, где ножом, где топором, вскорости такую чистоту навела, что мы к ней, как на экскурсию, смотреть бегали. И всё, бывало, поёт, и всё поёт, а голосок такой звонкий, чистый, что сама вода в роднике. Одного за другим ещё ему двоих пацанов родила…
Таня, будто эти разговоры и не касались её, забирала в охапку свои покупки и спешила домой.
Но не напрасными оказались бабьи намёки. Всё чаще она отодвигала занавеску на низеньком своём окошке и наблюдала исподтишка, как провожает сосед троих мальчишек в школу, а потом девчушку-невеличку на руках в садик несёт. А сам, как туча тёмная… Узнала Таня от тех же самых баб, что года полтора назад схоронил он свою любимую жену. Забеременела она в четвёртый раз, девочку ждали, радовались, а роды начались преждевременно. Снега в ту зиму такие глубокие были, что ни о какой «Скорой помощи» нечего было и мечтать. Бросился трактор заводить, пока воду грел, пока его паяльной лампой отогревал на морозе, стало уже поздно. Девчушку бабка Белоглазиха приняла, а Оксану спасать было уже поздно, так и умерла у Петра на руках.
Вот горя-то было, вся деревня рыдала на этих похоронах. Думали, Петро девчушку-то в дом малютки сдаст, а он никому даже и думать об этом не позволил. Вырастил на козьем молоке. Сначала свою козу доил, а потом бабы со всей деревни свеженькое стали носить. Девчушка уродилась – вылитая мать, он ей и имя жены дал, сколь не отговаривали, сколь не объясняли, что по всем приметам – нехорошо это, никого не послушал.
И вот начала Татьяна насчёт Петра планы строить. Понимала, что не полюбит он её никогда, слишком жену любил. «Так ведь и я, — рассуждала она, — разве смогу его полюбить? В печенках у меня эта любовь сидит, так от неё настрадалась. Моложе он, лет на пять моложе, старуха я рядом с ним… Но он деревенский, здесь работа тяжёлая, год за два можно считать, а я всё-таки в городе жизнь прожила, может, и сравняемся… А мужик он крепкий, за таким проживёшь, как за каменной стеной, не обидит, сразу видно. Устала я одна-то мыкаться… Он же должен понять, что ребятам нужна уж если не мать, то хотя бы хозяйка. Отец целые дни на работе, а за ними глаз да глаз нужен. Опять же маленькая. Она мать не помнит, может, привыкнет ко мне, может, даже мамой звать начнет…». При этой мысли у Татьяны начинало сладко ныть в груди, ей уже хотелось взять эту девчушку на руки и крепко прижать к себе.
Так в пустых расчётах и зима прошла. Таня работала нянечкой в садике, случалось, выручала Петра, забирала девчушку и на санках привозила домой. Он скупо благодарил, брал ребёнка на руки, нежно целовал в лобик и спешил в дом. В такие минуты Татьяна понимала, что её расчёт на счастливую семейную жизнь приближается к нулю.
Весной они стали видеться чаще, огороды по соседству, какие-то пустые, необязательные разговоры, стала замечать, как временами отступает грусть, и на губах соседа появляется тихая улыбка. А как-то он обратился к ней и совсем с необычной просьбой:
— Хочу на родину съездить, хотя бы на недельку. Ребят с собой возьму, а для Оксанки дорога тяжеловата будет, не могла бы ты, Татьяна Александровна, у себя её оставить. День в садике, а ночью она спокойно спит. Я заплачу, ты не думай…
Таня почувствовала, как вспыхнуло её лицо. Расценив такую реакцию, как отказ, Петро шагнул на свою половину огорода. Таня шагнула за ним:
— Постой! Да ты неправильно всё понял, я с радостью возьму Оксаночку к себе. Гостите хоть месяц…
Они вернулись ровно через неделю, но и этой недели хватило, чтобы девочка окончательно привязалась к ней, забиралась на колени, обхватывала шею ручонками и целовала Таню то в одну щёку, то в другую.
Я познакомилась с этой парой, когда они уже прожили вместе двенадцать лет, и царили в их семье мир да любовь. Если бы они сами не рассказали, из каких кусочков слепили эту любовь, я бы ни за что не догадалась. А когда рассказали, я долго качала головой:
— Вот это да, любовь по расчёту. Разве такое бывает?
— Еще как бывает, — ответила Татьяна, ероша непокорную копну чёрных кудрей на голове мужа. – У него ведь на меня тоже расчёт был. Увидел, что баба одинокая, неплохая хозяйка, не такая уж, чтобы и старая, детишек любит. По всем параметрам ему подошла. По всем, кроме любви. А предложить к нему переселиться, всё решиться не мог. Как бабу без любви-то уговаривать, ведь не скажешь, что берёшь её замуж по расчету, он же не знал, что у меня на его семью свой расчет имелся.
А поставила точку в наших сомнениях Оксанка. Услышала я как-то зимой стук в окошко. Выглянула, человека не вижу, а крохотные следочки на снегу от их крылечка к моему заметила. Отворила калитку, а она стоит раздетая, в одних колготках, дрожит вся:
— Пойдемте, — кричит, — к нам, папка помирает. Братья в клуб ушли, а он дрожит весь, велел мне за тобой бежать…
Завернула я её в кофту – и к ним. Да так и осталась навсегда. Мыли мне, конечно, наши деревенские косточки, мол, по расчёту замуж вышла. А я не слушала никого. Долго мы к нашей любви шли, только на свадьбе у старшего сына он и признался во всеуслышание, что давно любит меня.
Любовь по расчёту. Разве такое бывает? Жду ваших комментариев!
