Володя жил в многоэтажке с матерью. Оба уже были немолодые. Матери шёл восемьдесят первый год. Самому Володе было пятьдесят. Странно сложилась судьба. Третий в семье сын, любимчик матери, он стал самым ответственным из братьев.
Соседки так и говорили: «Егоровна двух старших сынов для жён рожала, а третьего – для себя». Старшие сыновья давно разъехались по другим городам, женились, нарожали детей. Редко они появлялись у матери. Знали, что тут всё надёжно: Володька при маме. И накормит, и напоит, и по врачам свезёт, если что.
А Володька, и правда, был мягкосердечным, мухи не обидит. К тому же очень любил мать. Вот и получилось так, что не создал он своей семьи вовремя, не смог оторваться от матери. И остался по жизни холостяком. Одарённый музыкально, по молодости он много учился. Находил упоение в музыке, часами играл, совершенствовался. Работал в музыкальной школе.
Но мать всегда была для него на первом месте. В их трёшке было чисто и уютно. Поначалу хозяйничала мать, а вскоре стал и варить, и мыть, и стирать сам Володя. Женщина часто болела, была совсем плоха и держалась за сына, как за соломинку.
Её слова «сыночка, не бросай только меня, не сдавай» так и звучали в голове Володи. Никогда он не упрекнул братьев, что те не уделяют внимания матери. Там были семьи, дети. Куда уж…
Мечта о семье с годами у Володи становилась всё призрачней. Он уже давно полысел, да и никогда не считал себя красавцем. Излишняя скромность и закомплексованность не давали ему возможности отважиться поухаживать за какой-нибудь женщиной.
Он не осмеливался даже проявить интерес к понравившейся даме, а наоборот, становился при этой женщине замкнутым, краснел и отворачивался, чтобы скрыть стеснение, отчего казался совершенно отстранённым.
В конце концов, Володя бросил даже и мечтать о своей счастливой судьбе и любви. С годами он убедил себя, что ему хорошо и одному, точнее, вместе с мамой свой век коротать. На вопросы любопытных о семье так и отвечал: «Поздно уже. Всему свой срок и век… Я уже старый холостяк». И недовольно отворачивался, чтобы не продолжать разговор на эту тему.
Но одно событие вдруг перевернуло все его устои. На их лестничной площадке соседи продали квартиру, уехав в другой район. Вскоре приехала и новая соседка – Лариса, около 40 лет, и стала обживаться.
Женщина сделала ремонт в квартире и даже в коридоре. Она собственноручно побелила потолки, покрасила стены и отмыла кафельный затёртый пол на лестничной площадке щёткой с мылом добела, чем вызвала полное восхищение Володиной мамы.
Но на этом дело не закончилось. Лариса перед Пасхой вымыла окошко коридора и расставила там горшечные цветы, заботливо постелив на подоконник разноцветную клеёнку.
Казалось, что новенькая, начиная новую жизнь на новом месте, хотела преобразить всё вокруг. Она мыла полы в коридоре каждую неделю, не взирая на очередь. Здоровалась Лариса со всеми приветливо, называя соседей по имени-отчеству, справляясь об их самочувствии. В подъезде жили почти одни старики.
Скоро весь подъезд, словно сговорившись, стал называть Ларису «наша Ларочка», а узнав, что новенькая работает медсестрой, все прониклись к ней большим уважением. «Да, — говорила Лариса. – Я всю жизнь медсестра. Сестра милосердия. Не стала пробиваться во врачи. Маме не на что было учить меня. Вот так и осталась работать сестричкой. Навсегда. И не жалею.»
Однажды мать Володи заболела и попросила сделать курс уколов Ларису. Та не отказала, причем денег не взяла, сказав, что с близких и родных денег не берёт. А соседи – самые близкие люди.
Старушка, утирая слёзы, дарила Ларочке шоколадки, а если та не брала, то усаживала её на кухне пить чай.
В отсутствии Володи, старушка со слезами рассказывала, что сын её никогда не был женат, какой он отличный человек, явно намекая Ларисе на партию с её сыном. Лариса давно была в разводе, имела взрослую дочь, которая училась в институте в области.
— Такая душевная, чуткая женщина и одна, — сокрушалась мать Володи. – Я, старая карга, съела счастье своего сына. Ларочка, Бог меня не простит. Из-за меня Володенька без семьи и детей остался. Хороший сын. Он и мужем отличным будет, присмотритесь, пожалуйста…
Лариса смущалась, кивала, почти что обещая, и уходила домой. Однако, старушка вела обработку с двух сторон.
— Счастье-то какое тебе привалило. Ты меня всю жизнь боялся оставить, а тут – квартиры рядом! Через стенку такая добродетель живёт. Лентяй. И ходить никуда не надо. Считай, вместе все живём. По разным только комнатам.
Володя смущался, отговаривался своим возрастом, внешностью, привычками холостяка. Но всё чаще задумывался над словами матери и при встрече с Ларисой всё дольше задерживал на ней взгляд. Скоро она ему и сниться стала. Он словно помолодел за последнее время. Стал тщательнее бриться и купил новый одеколон.
Однажды Лариса не выдержала, и первая ему при встрече в коридоре сказала:
— Володя, мама там ваша всё о нас печётся. Давайте мы уж её простим. И не будем, как дети смущаться при встрече. Она – мать, всё понятно. Добрая женщина. Не принимайте близко к сердцу и серьёзно её слова.
— Да? – Володя почему-то впервые не смутился, а совершенно расстроился, что мгновенно отразилось на его лице. Он наклонил голову, словно неуспевающий ученик. – Ну, да… Куда уж мне… Я давно не мечтаю о семье, что уж…
— Постойте, — проговорила Лариса, не в силах видеть расстроенного соседа. – Не говорите так. Да что Вы. Я не хотела обидеть Вас, ей Богу. – Она машинально взяла за руку мужчину, словно больного, у которого надо проверить пульс.
А пульс у Володи в тот момент действительно был бешеным. Лариса увидела, что соседу вот-вот станет плохо.
— Пошли-ка, я давление Вам померяю. Вы плохо выглядите. Проходите на кухню. Сразу дам лекарство, если что.
Володя безропотно прошёл к соседке на кухню и сел на табурет. Все его мечты о Ларисе рухнули в момент, и он мысленно ругал себя за мальчишество и глупые фантазии. Лариса меряла ему давление.
— У Вас высокое давление, вот примите таблетку. И идите домой. Лучше прилечь. Не надо волноваться.
— Можно я тут прилягу? — на пятнадцать минут, не больше. – Мне действительно плоховато. Мать не должна видеть, нельзя её расстраивать. А то и ей станет плохо.
Володя прилёг на диван в комнате.
— Хорошо, конечно. Впервые с Вами такое? Если давление не пройдёт, то лучше вызвать скорую. Но надо бы успокоиться, возможно – паническое.
— Паническое? Как точно… Паническое, Лариса. И не поверите – впервые со мной такое… За пятьдесят лет – впервые. А Вы практически мне сразу отказали… Даже не подумав нисколько, даже не дав никакого шанса. А теперь вот, оказывается, ещё и инвалид. Кому я нужен…
— Что Вы такое говорите? Володя… Вы прекрасный сын, человек.
— Мама рассказала?
— Ну, мама не мама, а я людей тоже вижу. Просто сама не люблю навязываться. Вы меня поймите. И никакой Вы не инвалид. А даже наоборот, симпатичный и талантливый…
— Лариса, мне уже лучше.
Лариса подошла к Володе и присела рядом на край дивана.
— Вы, кажется, уже шутите. Идите домой. Всё будет хорошо. И не ругайте маму, она очень любит Вас.
— Спасибо, добрая душа. На всякий случай, если я умру этой ночью от панического давления, то знайте, что я люблю Вас. Никому не говорил таких слов. А так хочется сказать, наконец… Простите меня. Спасибо за помощь. Извините…
Володя ушёл, а Лариса осталась сидеть на диване. «Что за наваждение? – думала она. – Что теперь делать?»
На следующий день Лариса услышала звонок в дверь и получила от Володи в подарок букет цветов.
— За спасение умирающего, мне легче, – улыбнулся Володя. – Там, в букете два билета в кино.
Лариса засмеялась и согласилась на свидание. Такой стала для них эта весна. Словно двадцатилетние, они ходили в кино и парк, вместе делали покупки в торговом центре, гуляли по набережной.
Летом сыграли дома скромную свадьбу. Лариса была беременной. Надо ли говорить, что мать Володи была на седьмом небе от счастья. Наверное, счастливее сына и невестки. Смеясь, и одновременно утирая слезы, она говорила: «Оказывается, я прирождённая сваха…Кого бы ещё поженить?»
