Марина стояла у окна, рассеянно водя пальцем по запотевшему стеклу. За окном – ноябрь, промозглый и серый, как их семейная жизнь в последнее время. Одиннадцать лет… Кто бы мог подумать, что однажды она будет вот так стоять и размышлять – а было ли вообще что-то настоящее в их отношениях с Димой?
«Любовь живёт три года» – вспомнила она где-то прочитанную фразу. Усмехнулась. У них продержалась дольше. Намного дольше. А теперь… теперь осталась только усталость и какая-то глухая, ноющая боль где-то под ребрами.
На подоконнике пылился старый фотоальбом в потёртой кожаной обложке. Тот самый, который они собирали вместе, вклеивая фотографии с медового месяца, первые снимки новорожденной Сони, семейные праздники и отпуска. Марина машинально провела рукой по обложке, смахивая пыль. Страницы зашелестели под пальцами, как осенние листья.
Вот они на море – молодые, загорелые, счастливые. Дима подхватил её на руки прямо у кромки воды, она смеётся, запрокинув голову. А вот первое Рождество в их квартире – ёлка криво наряжена, зато сколько радости на лицах… Первый день рождения Сони – дочка вся перемазана тортом, а они и не думают вытирать эти сладкие щёчки, только умиляются и щёлкают фотоаппаратом.
– Мам, а можно мне мороженое? – голос дочери вырвал её из воспоминаний.
Соня, их девятилетняя принцесса, стояла в дверях, теребя край футболки – привычка, появившаяся в последние месяцы, когда родители начали ругаться всё чаще. Раньше она была такой уверенной, бойкой. А теперь… будто съёживается, пытается стать меньше, незаметнее.
– Солнышко, на улице холодно… – Марина осеклась, глядя в умоляющие карие глаза дочери. Те самые глаза, которые достались ей от отца. – Ладно, но только одно. И надень шарф!
Соня просияла, бросилась обнимать маму. От её волос пахло яблочным шампунем. Когда она успела так вырасти? Кажется, только вчера училась ходить, держась за мамины пальцы…
Входная дверь хлопнула так, что задребезжали стёкла в серванте. Дима. Раньше она различала его настроение по тому, как он открывал дверь. Теперь различать было нечего – он всегда возвращался злой и уставший.
– Пап! – Соня бросилась к отцу, но осеклась на полпути, заметив его хмурый взгляд. – А мы с мамой идём за мороженым! Пойдёшь с нами?
Дима даже не взглянул на дочь, буркнув что-то невнятное и сразу направляясь на кухню. Плечи Сони поникли, а в глазах мелькнула тень – та самая, которую Марина стала замечать всё чаще. Тень разочарования, непонимания… За что?
– Дим, можно тебя? – Марина последовала за мужем, плотно прикрыв за собой дверь кухни. В горле встал комок – разговор предстоял тяжёлый.
– Ну что ещё? – он раздражённо бросил портфель на стул. – Сейчас начнётся…
– А что, по-твоему, должно начаться? – Марина почувствовала, как внутри закипает знакомая волна гнева. Того самого, который копился месяцами, годами… – Может, разговор о том, почему ты игнорируешь собственного ребёнка?
– Я?! Игнорирую?! – он резко развернулся, и в его глазах Марина увидела что-то новое. Страх? Отчаяние? – Я, между прочим, вкалываю как проклятый, чтобы у неё было всё необходимое!
– Необходимое? – Марина горько усмехнулась. – Ей необходим отец, Дим. Живой, настоящий. А не… это.
– Что «это»? – он прищурился. – Договаривай уж!
– ЭТО! – она обвела рукой пространство между ними. В воздухе повисло что-то тяжёлое, душное, как перед грозой. – Эта стена, которую ты выстроил! Эта… пустота.
В коридоре послышались тихие шаги – Соня. Только бы не слышала. Марина понизила голос:
– Ты хоть замечаешь, что происходит? Она перестала рисовать. Совсем. А ведь раньше без альбома из дома не выходила… Помнишь, как ты ей первые краски покупал? Она тогда весь стол разрисовала, а ты даже не рассердился. Сказал – талант надо развивать…
Дима замер, будто эти слова попали в какую-то особенно болезненную точку. На секунду в его глазах мелькнуло что-то… что-то от того, прежнего Димы. Но он тут же встряхнул головой, словно отгоняя непрошеные воспоминания.
– При чём здесь рисование?! – он с грохотом отодвинул стул. Чашка на столе подпрыгнула, расплескав остывший чай. – У меня на работе завал, могут сократить в любой момент, а ты…
– А я что? Думаешь, мне легко? – Марина почувствовала, как предательски дрожит голос. Как же она устала быть сильной. Устала делать вид, что всё в порядке. – Я тоже работаю. И дом держу. И с Соней занимаюсь. И пытаюсь понять – куда делся тот Дима, за которого я выходила замуж?
Тот Дима, который будил по утрам поцелуями. Который приносил любимые пирожные из кондитерской за три квартала, просто потому что «захотелось тебя порадовать». Который читал Соне сказки, изображая все голоса, даже если валился с ног после работы…
Он молчал, отвернувшись к окну. В тишине было слышно, как капает вода из неплотно закрытого крана. Кап-кап-кап… Как секунды их утекающей жизни.
За окном пролетела стая птиц. Интересно, куда они? Может, туда, где теплее? Где нет этой промозглой серости, этой тяжести в воздухе, этого…
– Знаешь, что самое страшное? – тихо продолжила Марина. Собственный голос казался чужим, надтреснутым. – Соня на днях спросила: «Мам, а почему папа больше не смеётся?»
Плечи Димы дрогнули, но он продолжал молчать. Только пальцы, вцепившиеся в подоконник, побелели от напряжения.
А ведь раньше он столько смеялся… Особенно когда Соня была маленькая. Подбрасывал её к потолку, ловил – и оба хохотали так заразительно, что Марина не могла удержаться, смеялась вместе с ними. А теперь…
Дни потянулись, как жвачка – липкие и бесконечные. Марина наблюдала, как их семья рассыпается, словно карточный домик. Каждый вечер превращался в минное поле – никогда не знаешь, что станет поводом для очередного взрыва.
То Дима забыл оплатить интернет, и Соня пропустила онлайн-урок рисования (единственное, что ещё вызывало у неё интерес). Дочка тогда весь вечер просидела в своей комнате, обхватив колени руками, – совсем как Марина в детстве, когда было особенно горько.
То Марина купила новые кроссовки дочери, не посоветовавшись с мужем. «Ты что, не могла подождать до зарплаты?!» – кричал он, размахивая чеком. А ведь старые совсем развалились, Соня уже месяц ходила с мокрыми ногами…
То квитанции за квартиру просрочены, а деньги куда-то испарились… Марина находила их смятыми в карманах Диминых рубашек, когда разбирала бельё для стирки. Каждая такая находка – как удар под дых. Почему? Когда мы разучились говорить друг с другом?
– Мам, а правда, что когда люди любят друг друга, они всегда вместе? – спросила как-то Соня за завтраком, ковыряя ложкой остывшую кашу.
Марина едва не выронила кофейную чашку. В горле встал ком. Что ответить? Как объяснить девятилетнему ребёнку, что иногда любовь – это не только «долго и счастливо», но и работа, тяжёлая и ежедневная? Что иногда любовь похожа на старую фотографию – краски выцветают, если о них не заботиться…
– Знаешь, солнышко… – она осторожно подбирала слова, глядя в эти серьёзные карие глаза. Господи, когда наша девочка успела стать такой взрослой? – Иногда даже те, кто очень любят друг друга, могут уставать или злиться. Как твой любимый карандаш – помнишь, когда грифель затупился? Мы же его не выбросили, а заточили заново.
– А вы с папой… затупились? – в голосе дочери прозвучала такая недетская мудрость, что у Марины защемило сердце. В памяти вспыхнуло: маленькая Соня с цветными карандашами, рассыпанными по полу, её счастливый смех, когда папа подхватывал её на руки… Когда всё это исчезло?
– Наверное, милая. Наверное…
Соня задумчиво помешала кашу, потом подняла глаза: – А может, вам тоже нужна точилка? Большая такая… Я видела в магазине канцтоваров.
Марина через силу улыбнулась, смаргивая непрошеные слёзы. Подошла, обняла дочку, зарылась носом в пахнущие яблочным шампунем волосы.
– Может, и нужна, зайчонок. Может, и нужна…
Вечером того же дня Марина обнаружила в почтовом ящике письмо из банка. Обычный белый конверт, но руки почему-то дрожали, когда она его открывала. Бумага шуршала под пальцами, как осенние листья, – те самые, что кружились сейчас за окном в медленном танце увядания.
«Уведомление о просрочке платежа по ипотечному кредиту…»
Земля ушла из-под ног. Три месяца просрочки. ТРИ! Как?! В висках застучало, перед глазами поплыли строчки официального уведомления. Нет, нет, это какая-то ошибка. Должна быть ошибка…
Марина опустилась на банкетку в прихожей, всё ещё сжимая злосчастный конверт. В голове крутились обрывки разговоров: «Дим, я положила деньги на ипотеку на тумбочку», «Дим, ты заплатил?», «Да-да, всё в порядке, не дёргай меня…»
Входная дверь скрипнула – муж.
– Дим, нам надо поговорить, – она положила письмо перед мужем, стараясь унять дрожь в руках.
– Только не сегодня, – он устало потёр переносицу. – У меня голова раскалывается.
– СЕГОДНЯ! – Марина хлопнула ладонью по столу. Чашка с недопитым кофе подпрыгнула, оставляя на скатерти тёмные пятна. Как их жизнь – вся в пятнах, в разводах, в недомолвках… – Что это такое?
Он мельком глянул на письмо и отвел глаза. В этом жесте было что-то такое… виноватое? испуганное? – что внутри всё оборвалось.
– А что тут объяснять? Денег нет.
– Куда ты дел деньги, что я давала на оплату ипотеки? – спросила жена у мужа.
Он молчал, изучая трещины на кухонном кафеле. Старые трещины – они появились ещё когда делали ремонт, перед рождением Сони. Дима тогда сказал: «Ерунда, потом заделаем». Не заделали…
– Дима?!
– Я… занял Вадиму, – наконец выдавил он. – Ему на операцию матери нужно было.
– Что?.. – Марина опустилась на стул, чувствуя, как немеют ноги. Перед глазами всплыло лицо Вадима – университетский друг Димы, весельчак и балагур. Сколько вечеров они провели вчетвером – они с Димой, Вадим с женой… Когда это было? В прошлой жизни? – Ты взял деньги на ипотеку и… отдал?!
– А что мне было делать?! – он вскочил, опрокинув стул. – Друг просил помочь! Ты бы видела его лицо, когда…
– Друг?! – она истерически рассмеялась. В горле стоял комок, мешая дышать. – А мы? Мы кто?! Соня – она кто?! Нас могут выселить, ты понимаешь?!
– Не драматизируй! – он раздражённо махнул рукой, но в глазах мелькнуло что-то… страх? – Вадим обещал вернуть…
Где-то в глубине дома хлопнула дверь – Соня. Наверное, опять закрылась в своей комнате, спряталась под одеяло, как делала всегда, когда они ругались. Господи, когда мы стали такими? Когда наш дом превратился в поле боя?
– Когда? – Марина старалась говорить тихо, но каждое слово давалось с трудом, будто её горло сжимали невидимые тиски.
– Что?
– КОГДА он обещал вернуть?! – она почти кричала, забыв о своём же решении говорить тише. – Через неделю? Через месяц? Когда нас уже выставят на улицу?!
– Не ори! – рявкнул Дима. – Сейчас у всех трудности, понятно?! Думаешь, мне легко?!
– А мне?! – голос сорвался на хрип. – Мне легко узнать, что муж врёт?! Что подставляет семью?! Что… – она осеклась, глотая слёзы.
В кухне повисла тяжёлая тишина.
– Знаешь что… – он медленно поднялся, и в этом движении было что-то окончательное, бесповоротное. – ДОСТАЛО! Всё достало! Твои претензии, твой контроль, твоё вечное недовольство!
– Моё недовольство?! – Марина задыхалась от возмущения. – А как ещё реагировать на твою ложь?! На безответственность?! На то, что ты…
– А так и реагируй! – он схватил куртку, даже не глядя на неё. – ОДНА!
– Куда ты?!
– ПОДАЛЬШЕ ОТСЮДА! – дверь хлопнула с такой силой, что с полки упала фотография в рамке. Стекло разлетелось вдребезги, усыпав пол острыми осколками.
Марина медленно подняла рамку. Их свадебное фото – они с Димой смеются, глядя друг на друга. Она в белом платье, которое они выбирали вместе, он в костюме, немного тесном в плечах… Тогда это казалось таким забавным. Она ещё подшучивала: «Ну вот, не прошло и года, а ты уже из костюма вырос!» А он смеялся, подхватывал её на руки, кружил…
– Мамочка? – тихий голос Сони заставил её вздрогнуть. – Папа… совсем ушёл?
Марина обернулась. Дочь стояла в дверях, прижимая к груди старого плюшевого медведя – подарок отца на пятилетие.
Тогда Дима полдня ходил по магазинам, выбирая «самого правильного медведя». Вернулся счастливый, с огромным плюшевым зверем, который был почти с Соню ростом…
– Иди сюда, маленькая, – Марина раскрыла объятия, и Соня бросилась к ней, уткнулась носом в плечо. От неё пахло детством, карамельками и почему-то акварельными красками. Неужели снова начала рисовать? – Папа вернётся. Обязательно вернётся.
«Ведь правда?» – мысленно спросила она у улыбающейся пары на разбитой фотографии. Те двое за стеклом продолжали смеяться, не замечая трещин, расползающихся по их счастливым лицам.
Ночь выдалась бессонной. Марина лежала в постели, прислушиваясь к тишине квартиры, нарушаемой только тиканьем часов в гостиной. Телефон молчал.
Ни звонка, ни сообщения от Димы. В какой-то момент она поймала себя на том, что вглядывается в темноту, пытаясь различить знакомый силуэт на его половине кровати. Пустота.
Под утро забылась тревожным сном, но вскоре проснулась от звука открывающейся двери. Сердце подпрыгнуло – Дима? Нет, всего лишь Соня, крадущаяся на цыпочках с альбомом под мышкой.
– Доброе утро, солнышко, – голос прозвучал хрипло, будто чужой.
Соня вздрогнула, прижала альбом к груди: – Прости, мам, я не хотела тебя будить… Просто… – она замялась. – Я хотела нарисовать, пока солнце так красиво встаёт.
Марина села в постели. За окном действительно разгорался рассвет – нежно-розовый, акварельный, словно кто-то размыл краски по небу мокрой кистью.
– Можно посмотреть? – она протянула руку к альбому.
Соня помедлила секунду, потом кивнула. Страницы зашелестели – как листья под ногами, как страницы их семейного фотоальбома, как письмо из банка… Марина отогнала непрошеные мысли.
На листе расцветал их дом. Не квартира – а именно дом, тот самый, о котором они с Димой когда-то мечтали. С красной черепичной крышей, белыми стенами, большими окнами. У крыльца – качели, на которых сидят три фигурки: повыше, пониже и совсем маленькая посередине. Они держатся за руки и улыбаются.
– Это… – в горле встал ком.
– Это мы, – тихо сказала Соня. – Какими мы были. И какими можем быть снова. Правда же, мам?
Марина притянула дочь к себе, уткнулась носом в макушку, пахнущую яблочным шампунем. На бумагу упала слеза, расплылась акварельным пятном.
– Помнишь, ты говорила про точилку? – прошептала она. – Может, нам стоит попробовать…
В этот момент в прихожей раздался звук поворачивающегося ключа. Они замерли, прислушиваясь. Шаги – тяжёлые, знакомые. Звяканье ключей о тумбочку. Пауза.
– Марин… – голос Димы звучал глухо, надтреснуто. – Можно войти?
Она переглянулась с дочерью. В карих глазах Сони плескалась надежда – такая яркая, такая хрупкая… Как тот рассвет за окном.
– Входи, – ответила Марина, крепче прижимая к себе дочь. – Нам надо поговорить. Всем вместе.
Дверь медленно открылась. На пороге стоял Дима – небритый, помятый, с покрасневшими глазами. В руках он держал большой пакет из художественного магазина.
– Я тут подумал… – он запнулся, переводя взгляд с жены на дочь, с дочери на альбом в её руках. – Может, нам всем вместе порисовать? Как раньше… помнишь, Сонь?
Дочка вскинула голову, недоверчиво глядя на отца. А потом вдруг улыбнулась – впервые за много недель той самой, прежней улыбкой:
– Помню, пап. Особенно как ты пытался нарисовать единорога, а получился верблюд с рогом!
Дима рассмеялся – хрипло, неуверенно, словно разучился это делать. Но это был смех. Настоящий.
Он сел на край кровати, достал из пакета новый альбом, краски, кисти. Положил рядом с рисунком Сони.
– Я вчера много думал… – начал он, разглаживая складку на обложке альбома. – О нас. О том, как всё запуталось. И… я понял кое-что важное.
Марина молчала, давая ему договорить. В утреннем свете она вдруг заметила, как много седины появилось у него на висках. Когда это случилось? Почему она не замечала раньше?
– Я испугался, – просто сказал он. – Работа, кредиты, ответственность… Всё навалилось, и я начал убегать. От проблем, от разговоров, от вас… – он сглотнул. – Но вчера, когда хлопнул дверью, я понял: мне некуда бежать. Потому что всё, что у меня есть по-настоящему важного – здесь. Вы – здесь.
Соня осторожно протянула руку, коснулась его ладони:
– А ты останешься? Насовсем?
– Если вы… если вы позволите, – его голос дрогнул. – Я знаю, я много напортачил. Особенно с деньгами. Но я договорился с начальством о сверхурочных, и Вадим обещал вернуть долг в течение месяца... – он посмотрел на Марину. – Я всё исправлю. Правда. Только… дайте мне шанс?
Марина молчала, глядя на них обоих – на поникшие плечи мужа, на затаившую дыхание дочь, на рисунок с тремя фигурками, держащимися за руки. Потом медленно протянула руку к новому альбому:
– Знаешь, Сонь, кажется, твоя точилка всё-таки подействовала.
За окном разгоралось утро. Новый день. Новый рисунок. Новый шанс.
