– Сестрёнка… – голос дрожал. – Он меня ударил.
– Что?! – Татьяна резко села в кровати, сбросив одеяло. В комнате было темно и душно, только свет уличного фонаря пробивался сквозь неплотно задёрнутые шторы.
– Приревновал. К соседу. Мы просто в лифте вместе ехали… А он увидел и… – Олеся всхлипнула. – Таня, у меня губа разбита. И синяк будет. Я… Я боюсь.
-Нет, я не видела Олесю уже больше месяца. Она как с этим Артуром начала встречаться, совсем пропала…
Звонок в дверь прервал телефонный разговор. Татьяна взглянула на часы – почти девять вечера.
– Извини, кто-то пришёл. Перезвоню.
Татьяна открыла дверь. На пороге стояла Альбина.
– Привет, теть Тань! Мама сказала пожить пока у тебя, – племянница затолкала огромный чемодан и кинулась обнимать тётю.
Татьяна машинально обняла Альбину, заметив, что глаза у племянницы заплаканные.
– Погоди-погоди, – она мягко отстранила племянницу. – Что значит «мама сказала»? А сама она где?
– Дома. С Артуром своим… – Альбина небрежно дёрнула плечом, но голос предательски дрогнул. – Теть Тань, можно я умоюсь? А то с дороги…
– Конечно-конечно, – Татьяна проводила взглядом худенькую фигурку, скрывшуюся в ванной. Достала телефон, нашла номер сестры. Гудки… гудки… «Абонент временно недоступен».
Что же такое случилось у Олеси? Неужели опять этот её Артур? Вода в ванной шумела подозрительно долго. Татьяна прислушалась – из-за двери доносились приглушённые всхлипывания.
– Альбиночка, детка, – она осторожно постучала, – может, чаю? У меня твой любимый, с барбарисом…
Шум воды стих. Через минуту дверь приоткрылась, и Татьяна увидела заплаканное лицо племянницы.
– Тёть Тань, я ведь правда могу у тебя пожить? Хоть немножко?
Татьяна молча притянула девочку к себе. В конце концов, у сестры она всё выяснит позже. А сейчас – чай, разговоры и валерьянка. Себе, разумеется.
Чай заваривался в любимой чашке Альбины – пузатой, с розовым котом. Татьяна смотрела, как племянница сворачивается калачиком в кресле, и вспоминала, как всё начиналось.
После развода с Глебом несколько лет назад Олеся словно с цепи сорвалась. Вечеринки, свидания, новые знакомства… Татьяна её понимала – в тридцать шесть захочешь наверстать упущенное. Но несколько месяцев назад сестра познакомилась с Артуром, и с этого момента всё окончательно пошло наперекосяк.
Сначала всё было красиво, как в романах – цветы, рестораны, сюрпризы. Артур красовался перед Олесей своими успехами в бизнесе, дорогими подарками, умением красиво жить. А потом он переехал в квартиру Олеси, и с этого момента всё кардинально изменилось.
Альбина рассказывала тёте, как Артур командует мамой – что готовить, как одеваться, с кем общаться. Уговорил уволиться: «Я смогу вас обеспечить! Зато у тебя будет возможность уделить время дому, дочери. Она же у тебя совсем от рук отбилась!» Тогда ей и подруги, и сестра, и даже дочь говорили ей: «Одумайся!» Олеся только отмахивалась: «Он просто заботится обо мне». Заботится… Когда дочь пыталась объяснить матери, что нельзя так прогибаться под чужого человека, та взрывалась: «Ты как отец! Вечно всем недовольна!»
Последний раз, когда Татьяна видела сестру, та выглядела измотанной. На вопрос «Как дела?» только улыбалась: «Всё хорошо, Танюш. Артур говорит, я стала гораздо женственнее». А глаза – пустые, чужие.
«Абонент временно недоступен…» – телефон сестры по-прежнему молчал. Татьяна вздохнула и пошла стелить постель в гостевой комнате. Что бы там ни случилось, сегодня Альбине нужно просто выспаться.
Прошла неделя. Альбина обжилась в маленькой гостевой комнате, расставила свои книжки, повесила фотографии. Олеся так и не позвонила – только прислала сообщение: «Спасибо, что приютила. Ей так будет лучше».
Лучше? Татьяна смотрела, как племянница помогает ей готовить ужин, и думала – кому лучше? Дочери, которую выставили из дома? Или матери, которая выбрала мужчину?
– Тёть Тань, а давай солянку сварим?
Готовили долго, с разговорами. Альбина постепенно рассказывала, как менялась их жизнь последние месяцы. Как мать перестала звонить подругам – «некогда пустой болтовнёй заниматься». Как уволилась с работы – «надо создавать уют для любимого мужчины». Даже к Глебу перестала отпускать дочь на выходные – Артур считал, что общение с отцом плохо влияет на девочку. Альбине приходилось буквально сбегать из дома, чтобы встретиться с отцом.
– А началось всё с мелочей, – Альбина забрасывала продукты в кастрюлю, не глядя на тётю. – Сначала он просто советовал маме, что надеть. Потом стал проверять её телефон – мало ли кто звонит. А потом… Помнишь, у мамы были любимые туфли? Красные, на каблуке?
– Помню, конечно. Она их на твой выпускной в музыкалке надевала.
– Он их выбросил. Сказал – вульгарно. Мама даже не спорила…
Татьяна слушала и вспоминала, как сестра менялась на глазах. Сначала светилась от счастья: «Он такой заботливый!». Потом стала дёрганной, всё время смотрела на часы. А в последнюю встречу уже и не улыбалась совсем.
– Он ведь даже папины фотографии заставил убрать, – продолжала Альбина. – Все-все, даже те, где я с ним вдвоём, без мамы. Говорил – зачем хранить прошлое? А мама… послушалась. Как будто и не было у неё никакой прошлой жизни. И у меня, видимо, тоже.
А потом начались ссоры, даже скандалы. Громкие, с битьём посуды. Артур кричал, что Олеся его не ценит, что она избаловала дочь, что надо выбирать – или он, или вечно недовольная девчонка.
В тот последний вечер дома Альбина не выдержала:
– Мам, ты что, не видишь? У тебя же своя жизнь была, друзья, работа…
– Ты всё врёшь! Ты как отец – вечно всем недоволен! Убирайся к своей тётке, раз я такая плохая мать!
Глеб приехал через три дня после переезда дочери.
– Я её забираю, – заявил с порога.
– Пап, нет, – покачала головой Альбина. – Я останусь здесь. У тёти Тани.
Татьяна пыталась дозвониться до сестры каждый день. Телефон то не отвечал, то абонент был недоступен. Изредка приходили короткие сообщения: «У нас всё хорошо», «Не лезь, я сама разберусь».
Время шло. Альбина ходила в школу, помогала по дому, иногда плакала по ночам, когда думала, что тётя не слышит. А Олеся… Она словно растворилась в своём новом мире, где не было места ни дочери, ни сестре, ни даже самой себе – прежней.
«Таня, я такая дура…» Сообщение пришло в три часа ночи. Татьяна в полутьме спальни нашарила телефон, щурясь от яркого экрана. Сердце сжалось от нехорошего предчувствия – сестра никогда не писала так поздно. Руки дрожали, когда она набирала номер. Гудки, гудки… На пятый раз Олеся взяла трубку.
– Сестрёнка… – голос дрожал. – Он меня ударил.
– Что?! – Татьяна резко села в кровати, сбросив одеяло. В комнате было темно и душно, только свет уличного фонаря пробивался сквозь неплотно задёрнутые шторы.
– Приревновал. К соседу. Мы просто в лифте вместе ехали… А он увидел и… – Олеся всхлипнула. – Таня, у меня губа разбита. И синяк будет. Я… Я боюсь.
– Немедленно вызывай полицию!
– Уже. Они едут. Я в ванной заперлась, а он… Он там буянит. Господи, как же страшно…
– Я сейчас приеду.
– Нет! – в голосе сестры зазвучала паника. – Он и тебе может… Он совсем с катушек слетел.
– Где твои ключи от машины? Сможешь добраться до них?
– В прихожей… – голос Олеси дрогнул. – Я слышу его шаги…
В трубке послышался грохот – удар в дверь ванной, от которого у Татьяны похолодело внутри.
– Олеся! Олеся!
– Ты что, коза, надумала?! – мужской рык, звук удара, крик.
Связь оборвалась.
Татьяна вскочила, натягивая первое, что попалось под руку – старый спортивный костюм, разношенные кроссовки. В голове стучало: «Только бы успели… только бы успели…» Пальцы не слушались, когда она набирала номер соседки.
– Алло, Вера Петровна? Простите за поздний звонок. У Олеси беда…
Полиция приехала через семь минут. Соседка впустила их в подъезд. Когда дверь Олесиной квартиры выбили, Артура уже не было – успел скрыться через балкон. В квартире царил разгром: перевёрнутые стулья, осколки любимой маминой вазы, которую Олеся хранила столько лет, на полу – растоптанные красные розы, те самые, которыми он задаривал её в начале отношений. Олеся высушила и сохранила пару букетов. Зеркало в прихожей треснуло от удара – видимо, он промахнулся, целясь в Олесю. В воздухе стоял запах перегара и его терпкого одеколона. Олеся сидела на кафельном полу ванной, прижимая окровавленное полотенце к разбитой губе. Руки её дрожали, тушь размазалась по щекам.
– Какая же я дура… – шептала она, глядя в никуда. – Как я могла? Променяла дочь на этого урода. Только сейчас поняла… – Она подняла глаза на сестру, и Татьяна увидела в них столько боли и стыда, что защемило сердце. – Таня, отвези меня к Альбине!
До утра они просидели в травмпункте – зашивали губу, осматривали ушибы. Врач качал головой, глядя на кровоподтёки, но вопросов не задавал – насмотрелся уже. Потом – в полиции, где Олеся, стиснув зубы, подробно описывала и этот вечер, и предыдущие «звоночки»: проверки телефона, запреты на общение с друзьями, крики, угрозы. Подписывая заявление, она уже не дрожала – злость вытеснила страх.
Татьяна привезла сестру домой в семь утра.
Альбина уже проснулась – собиралась в школу. На кухонном столе стояла чашка недопитого чая, пахло земляничным джемом.
– Мама?! – девочка застыла в дверях кухни. Домашняя футболка с котятами – та самая, которую мать подарила на прошлый день рождения, взъерошенные со сна волосы, испуганные глаза. Увидела шрам на материнской губе, след на скуле, опухшие от слёз глаза. – Что он…
– Доченька… – Олеся шагнула к ней, протянула руки. – Прости меня. Я такая дура…
Альбина отшатнулась, опрокинув чашку. Чай медленно растекался по столу, капал на пол, впитывался в старенькую скатерть с выцветшим рисунком.
– Прости? За что именно, мам? За то, что выгнала меня? Или за то, что променяла на этого урода?
– Я не думала…
– Вот именно! Ты не думала! Ни обо мне, ни о себе!
– Альбина… – Олеся сделала ещё шаг, но дочь отступила, вжимаясь в дверной косяк.
– Не надо! Не трогай меня! Ты предала меня, мам. Ради кого? Ради этого… этого…
Она выскочила из кухни. Хлопнула дверь её комнаты – так сильно, что зазвенела старая хрустальная люстра. В наступившей тишине было слышно, как капает на пол чай и как за стеной глухо, сдавленно плачет дочь.
– Господи, что я наделала… – Олеся опустилась на стул, спрятала лицо в ладонях. – Как я могла? Родную дочь… Танюша, что мне делать?
– Для начала – успокоиться. Обоим успокоиться, – Татьяна достала заварник. – Давай сначала выпьем чаю. Потом поговорим.
– Она меня не простит.
– Простит. Но не сразу. Ты её предала, Олеся. Выбрала мужика.
– Я думала, это любовь… – Олеся поморщилась, когда сестра прикоснулась к ссадине. – Он казался таким… надёжным. А оказался чудовищем.
– Это не любовь. Это абьюз, контроль, насилие. Ты же умная женщина! Как ты позволила ему управлять собой? Отрезать от семьи, от друзей…
– Я боялась остаться одна, – голос Олеси упал до шёпота. – Так боялась…
За стеной всхлипывала Альбина. Олеся дёрнулась было к двери, но Татьяна удержала её за плечо.
– Не надо, – остановила она сестру. – Дай ей время. Она должна пережить это сама.
Татьяна отпаивала сестру валерьянкой и слушала, как та рассказывает – сбивчиво, перескакивая с одного на другое. Про то, как не заметила, что Артур постепенно подчинял её себе. Как росла тревога, когда он начал отрезать её от близких. Как страшно было признаться себе, что совершила ошибку.
– Сначала думала – он правда заботится. А потом… потом стало страшно. Но я всё оправдывала его, понимаешь? Казалось – вот сейчас он успокоится, и всё наладится.
– А дочь?
– Я… Я решила, что она просто ревнует. Что не хочет делить меня с мужчиной. Господи, какая же я дура…
Татьяна разрешила Олесе остаться у неё, в её квартире всё равно нужно менять дверь, убираться. Да и находиться там Олеся пока не могла. Её передёргивало.
Первую неделю Альбина вообще не разговаривала с матерью. Только «привет» и «пока» – сухо, глядя в сторону. На вторую неделю случайно столкнулись в коридоре:
– Мам, я в школу.
– Хорошо. А… может, тебя встретить?
– Не надо.
Через несколько дней Олеся услышала, как дочь разговаривает по телефону с подругой:
– Да, мама вернулась… Нет, я не простила, просто… Он её ударил, представляешь? А потом сбежал. С балкона сиганул!
Вечером дочь сама подошла к матери:
– Ты правда больше не будешь с ним встречаться?
– Никогда.
– И с другими такими?
– Ни с кем, кто может встать между нами.
– Посмотрим…
На следующей неделе Альбина впервые осталась ужинать с матерью. Говорили о школе, о погоде – осторожно обходя главное. Но лёд тронулся.
А ещё через две недели дочь сказала:
– Мам… давай вернёмся домой. Только пообещай – если появится кто-то, сначала со мной посоветуешься. Хорошо?
– Обещаю, – Олеся прижала дочь к себе. – Ты – самое главное, что у меня есть. Теперь я это точно знаю.
Дома непривычно пахло свежей краской – Олеся затеяла ремонт, чтобы стереть следы прошлой жизни. Альбина расставляла свои вещи, привезённые от тёти:
– Мам, а можно я эту полку сама покрашу? В фиолетовый?
– Конечно. Завтра купим краску.
Татьяна помогала развешивать шторы, поглядывая на сестру и племянницу. Вроде бы всё налаживалось, но перед уходом она всё-таки придержала Олесю за локоть:
– Послушай. Я знаю, ты всё поняла. Но если вдруг… если снова… В общем, второго шанса у тебя не будет. Альбина к тебе вернулась, потому что поверила. Не обмани её доверия.
– Не волнуйся, сестрёнка. Теперь я знаю цену своим ошибкам.
Вечером, когда тётя ушла, Альбина помогала матери развешивать фотографии. Те самые, старые, которые пришлось прятать.
– Мам, а давай здесь повесим, где мы с папой на море?
– Давай. И вот эту, где ты маленькая…
– А эта… с твоей свадьбы?
– Да. Знаешь, я ведь правда любила твоего отца. Просто мы слишком разные оказались. Но ты – лучшее, что у нас получилось.
Альбина прижалась к материнскому плечу:
– Я тебя люблю, мам.
– И я тебя, доченька. Очень-очень.
