Полина стояла у свежей могилы, не замечая ни моросящего дождя, ни людей, которые начали расходиться. Кладбищенская земля была усыпана искусственными цветами и венками с лентами. Рядом с ней остался только муж, переминающийся с ноги на ногу.
— Полин, может поедем уже? Замерзнешь ведь, — Толик взял жену за локоть, пытаясь увести от могилы.
Полина не ответила. В голове крутилась одна мысль: бабушки больше нет. Этот простой факт никак не укладывался в сознании. Ещё месяц назад они вместе пили чай на маленькой кухне, а бабушка рассказывала, как познакомилась с дедом на танцах после войны.
— Я же говорил, что не надо было ей одной жить в деревне. Предлагал ведь переехать к нам, — продолжал бубнить Толик, всё настойчивее потягивая жену за рукав.
У Полины даже не было сил напомнить, что Толик никогда такого не предлагал. Наоборот, всегда отнекивался, когда речь заходила о бабушке. «Где мы её разместим? У нас и так места нет», — говорил муж каждый раз.
Полина наконец отвела взгляд от могилы. Спина ныла после бессонной ночи, глаза щипало от слёз. Бабушка была единственным человеком, кто всегда принимал её безоговорочно. Не осуждал выбор профессии, мужа, стиль одежды. Вечно повторяла: «Выбирай сама, деточка, это твоя жизнь».
Обратный путь в город показался бесконечным. Полина смотрела в окно на проносящиеся мимо деревья и фонарные столбы. Толик включил радио, но она тут же выключила его. В машине повисла тишина.
— Свекровь звонила, — нарушил молчание Толик. — Придёт сегодня, хочет поддержать тебя.
Полина закрыла глаза. Светлана Геннадьевна — последний человек, которого хотелось видеть сегодня. Шесть лет брака так и не сделали их ближе. Свекровь всегда смотрела на Полину как на неподходящую партию для сына — слишком простая, из деревни, без связей.
Когда они подъехали к дому, было уже темно. В окне их квартиры горел свет.
— Мама уже пришла, — сказал Толик, выворачивая руль.
Полина вздохнула. Свекровь имела привычку пользоваться запасным ключом без предупреждения.
Квартира встретила их запахом жареной картошки. На кухне суетилась Светлана Геннадьевна в фартуке поверх дорогого костюма.
— Ну наконец-то! — воскликнула она, вытирая руки о полотенце. — Думала, до ночи вас не будет.
— Здравствуйте, Светлана Геннадьевна, — тихо произнесла Полина, снимая куртку.
— Да ладно тебе эти формальности, — отмахнулась свекровь. — Сегодня же день тяжёлый, я понимаю. Раздевайтесь, мойте руки, я ужин приготовила.
Полина кивнула, хотя есть совершенно не хотелось. Она прошла в ванную и долго стояла перед зеркалом, разглядывая своё осунувшееся лицо. Глаза покраснели, под ними залегли тёмные круги.
На кухне Толик уже уплетал картошку, запивая её пивом из холодильника. Светлана Геннадьевна сидела напротив, подперев подбородок рукой.
— Садись, Полина, поешь, — скомандовала свекровь, когда невестка появилась в дверях кухни.
Полина молча села за стол, положила себе немного салата. Кусок в горло не лез, но она заставила себя жевать, чтобы избежать нотаций.
— Ну что, с формальностями покончено? — спросила вдруг Светлана Геннадьевна, отпивая чай из чашки.
Полина подняла взгляд, не понимая вопроса.
— В смысле?
— Ну, документы там, свидетельство о смерти и всё такое, — пояснила свекровь, разрезая котлету на тарелке.
— Да, всё оформили, — кивнула Полина, удивляясь такому деловому тону.
Светлана Геннадьевна помолчала, затем словно между прочим добавила:
— Слышала, у твоей бабки был вклад в банке?
Полина замерла с вилкой в руке. Откуда свекровь узнала? Бабушка действительно всю жизнь копила деньги, продавая молоко, сметану, яйца с небольшого хозяйства. Откладывала каждую копейку «на чёрный день». Никогда не говорила, сколько именно там, но незадолго до смерти намекнула внучке, что хватит и на квартиру.
— Был, — осторожно ответила Полина.
Глаза Светланы Геннадьевны блеснули.
— Переведи-ка мне, милая, 3 лимона, — сказала она так буднично, словно просила передать соль. — Всё равно тебе одной столько не нужно.
Полина оторопела. Вилка выпала из руки и звякнула о тарелку.
— Что, простите?
— Ну, что ты так смотришь? — У Толика кредиты, мне на операцию коленного сустава нужно, да и машину давно пора менять.
Полина перевела взгляд на мужа. Толик продолжал старательно жевать, опустив глаза в тарелку, будто не слышал разговора.
— Это наследство моей семьи, а не ваш семейный бюджет, — тихо, но твёрдо сказала Полина.
Светлана Геннадьевна картинно вскинула брови:
— А ты что, жадная?
Полина почувствовала, как лицо загорелось. Она с трудом сохраняла самообладание.
— Бабушка копила эти деньги всю жизнь. Для меня и моих будущих детей.
— Каких детей? — фыркнула свекровь. — Вы шесть лет женаты, а детей всё нет. Да и куда их? В эту конуру?
Толик наконец поднял голову от тарелки.
— Мама просто пошутила, — пробормотал он, но Полина видела, что это неправда. По тому, как он избегал её взгляда, по тому, как нервно барабанил пальцами по столу.
— Никто не шутит, — отрезала Светлана Геннадьевна. — Ты ведь замужем за моим сыном! Семья — это общее! Можешь хотя бы помочь, если уж не хочешь делиться!
Полина смотрела на них двоих и понимала, что её муж не собирается её защищать. Он сидел, втянув голову в плечи, хмурясь и кусая губы. Смотрел на неё, словно ждал, что она всё-таки согласится.
— Эти деньги не принадлежат ни вам, ни вашему сыну, — сказала Полина тихо, но отчётливо.
Толик оторвался от тарелки:
— Ну, ты могла бы быть немного мягче… — начал он, но Полина оборвала его:
— Мягче? Я только что похоронила бабушку, а вы требуете у меня денег!
Светлана Геннадьевна вскочила со стула.
— Я знала, что ты невестка-выперыш! Теперь точно убедилась! — выкрикнула свекровь, размахивая руками. — Приехала из своей деревни, окрутила моего сына, а теперь набиваешь карманы!
Полина тоже поднялась, чувствуя, как кровь приливает к голове. Впервые за шесть лет брака она видела ситуацию предельно ясно. Этот брак давно перестал быть партнёрством. Если вообще когда-то им был.
— Не смей! — оборвала Полина свекровь. — Не смей говорить так о моей семье и деревне. Бабушка всю жизнь работала, а не по заграницам на чужие деньги каталась!
Светлана Геннадьевна задохнулась от возмущения. Толик вскочил между ними:
— Девочки, девочки, давайте без скандалов, — забормотал он, разводя руками.
— Это не скандал, — Полина взяла себя в руки. — Это прояснение ситуации.
Она посмотрела прямо в глаза мужу:
— Скажи честно, ты знал, что мама придёт требовать деньги? Вы это обсуждали?
Толик забегал глазами, хлопая ресницами как нашкодивший школьник:
— Ну… мы просто говорили… ну, что бабушка… что, возможно, наши финансовые проблемы…
Полина смотрела на него, не моргая. Это был человек, с которым она прожила шесть лет. Человек, которого любила. Или думала, что любила.
Светлана Геннадьевна тяжело опустилась обратно на стул, её лицо вдруг сделалось усталым и старым. Напускная бравада слетела, как осенние листья с дерева.
— Ты, Полина, не понимаешь, — голос свекрови стал тихим, надломленным. — У меня пенсия маленькая… Ты действительно думаешь, что твоя бабка хотела бы, чтобы ты бросила мать своего мужа в беде?
Полина сглотнула ком в горле. Шесть лет эта женщина манипулировала ей – то слезами, то упрёками, то мнимыми болезнями. Шесть лет Полина пыталась быть хорошей невесткой, заслужить одобрение, уважение. Шесть лет напрасно.
— Моя бабушка хотела, чтобы я жила спокойно, а не кормила чужих людей, — ответила Полина холодно, удивляясь собственному спокойствию.
Толик метнулся между женщинами, на лбу выступили капельки пота.
— Полинка, ну ты чего? — муж попытался взять её за руку, но Полина отдёрнула ладонь. — Но это же всего 3 миллиона… Мы же не чужие!
Полина посмотрела на мужа, как будто видела впервые. Нос картошкой, вечно взъерошенные волосы, мягкий подбородок. Такое родное лицо, ставшее вдруг чужим. Внутри что-то оборвалось – последняя ниточка, последняя иллюзия.
— Вот именно. Чужие, — устало качнула головой Полина.
Светлана Геннадьевна задохнулась от возмущения:
— А кто тебя после развода возьмёт? Думаешь, очередь выстроится? Ты на себя в зеркало давно смотрела? Тридцатник на носу, детей нет, работа – копейки!
Полина молча встала и вышла из кухни. Она открыла шкаф в спальне и вытащила большую дорожную сумку. Методично, спокойно начала складывать вещи. Не свои – Толика. Футболки, брюки, носки, бельё. В ванной собрала бритву, гель для душа, шампунь. Из прихожей принесла ботинки, куртку.
— Полина, ты что творишь? — Толик влетел в комнату, глаза округлились от удивления.
Полина зипнула сумку и поставила её у двери.
— Уходи, — сказала она тихо. — К маме. Или куда хочешь. Мне всё равно.
Толик замер, открывая и закрывая рот как выброшенная на берег рыба.
— Полинка, ты не в себе, — забормотал он. — Это горе, стресс, я всё понимаю…
— Нет, не понимаешь, — отрезала Полина. — Шесть лет я жила с человеком, который готов продать меня за материны прихоти.
— Не продать! — вскинулся Толик. — Просто помочь, поделиться! Это же семья!
Полина горько усмехнулась:
— Семья? Когда я ночами сидела с твоей мамой в больнице – это была семья. Когда отдавала свои отпускные на подарок твоему отцу – это была семья. А сейчас – это вымогательство.
Светлана Геннадьевна вырисовалась в дверном проёме:
— Немедленно прекрати этот цирк! — процедила свекровь сквозь зубы. — Мы просто говорим о деньгах, а ты устраиваешь трагедию!
— Вот именно о деньгах, — Полина впервые за весь вечер повысила голос. — О деньгах, которые вы хотите получить, не имея на них никакого права!
Толик схватил сумку:
— Я никуда не пойду! Это моя квартира тоже!
— Ипотеку плачу я, — напомнила Полина. — Ты свою долю профукал на игровой компьютер и отпуск с друзьями.
Толик заморгал, лицо исказилось. Это был тот самый момент, когда он обычно начинал давить на жалость: «Ты же знаешь, как меня уволили, как мне было плохо, я ведь депрессовал целый год…»
Но Полина больше не собиралась слушать. Она открыла входную дверь:
— Уходите. Оба.
Следующие полчаса превратились в кошмар – крики, угрозы, хлопанье дверями. Толик метался между женой и матерью, не в силах сделать выбор. Светлана Геннадьевна проклинала невестку и день, когда сын познакомился с «этой деревенщиной». Полина стояла у двери, скрестив руки на груди, бледная и неподвижная.
Наконец они ушли – Толик, понурив голову, волочил сумку, Светлана Геннадьевна грозила пальцем и обещала «это так не оставить». Полина закрыла за ними дверь и прислонилась к стене. Внутри была пустота – ни боли, ни облегчения. Просто тишина.
В эту ночь Полина впервые за долгое время выспалась. Утром её разбудил телефон – звонил Толик. Она не ответила. Потом свекровь. Потом снова Толик.
Через три дня Полина сменила замки и номер телефона. Ещё через два – подала заявление на развод. Толик приходил к её работе, просил прощения, обещал, что больше никогда… Но Полина видела его насквозь: эти сожаления были не о ней, а о комфорте, который он потерял.
Через неделю после скандала Полина зашла в любимую кофейню неподалёку от дома. Заказала капучино и села у окна. За соседним столиком ворковала молодая пара, на улице начинало темнеть, в стекле отражались огоньки гирлянд.
И вдруг Полина поняла, что чувствует не печаль, а облегчение. Словно тяжёлый рюкзак сняла с плеч после долгого пути. Всю жизнь она жила, оглядываясь на других – на родителей, на мужа, на свекровь. Пыталась соответствовать чужим ожиданиям, быть удобной, не выделяться.
Бабушка оказалась права. «Выбирай сама, деточка, это твоя жизнь». Жаль только, что понять эти слова Полине пришлось через потерю.
Через месяц пришли бумаги о разводе, которые Толик долго не подписывал, выторговывая то машину, то часть квартиры. Полина устала спорить и отдала машину – старенькую Киа, которую сама же и выплачивала. К тому времени она уже нашла новую работу – с лучшими условиями и перспективами роста.
Светлана Геннадьевна не оставляла попыток дотянуться до денег Полины. Через общих знакомых передавала новости о своих «страшных болезнях» и «нищенском существовании». Потом подговорила сына подать в суд – якобы, раз брак был заключён до получения наследства, он имеет право на долю. Суд отказал в иске.
— Толя, ты должен найти способ забрать у неё хотя бы часть денег! — доносились до Полины через знакомых вопли бывшей свекрови. — Неужели ты не можешь просто пойти и поговорить с ней?
Но Толик так и не решился. Он вернулся к матери, съезжал и снова возвращался. Полина слышала, что он никак не может найти постоянную работу – то график не устраивает, то начальство придирается, то зарплата маленькая.
А Полина начала жить для себя, без жадных родственников и их бесконечных требований. На часть бабушкиных денег она купила небольшую студию в новом районе, остальное вложила в банк на долгосрочный вклад.
«Спасибо, бабуля, — думала Полина, глядя на фотографию пожилой женщины с добрыми глазами. — Ты не просто оставила мне деньги. Ты помогла увидеть правду».
Квартира постепенно обретала новый вид – светлые стены, большие окна, минимум вещей. Никаких тяжёлых штор, которые так любила Светлана Геннадьевна, никакой громоздкой мебели, которую выбирал Толик. Лёгкость и свобода – вот что теперь ценила Полина больше всего.
Иногда, возвращаясь домой с работы, она думала: если бы не та сцена после похорон, сколько ещё лет она прожила бы в иллюзиях? Сколько ещё попыток угодить, прогнуться, быть удобной?
Бабушкины деньги оказались не просто наследством. Они стали ключом, который открыл дверь к настоящей свободе.
