– «Ты бы хоть предупредила…» – подумала Аня, стоя в дверях кухни, где за столом уже вовсю хозяйничала свекровь. Белая скатерть с вишенками, которую Аня купила себе к 8 Марта, лежала скомканная в ведре, а вместо неё на столе красовалась старая, с пятнами от борща и воском. Домотканая, как любит Варвара Петровна.
– А ты чего так смотришь? – подняла бровь свекровь, отрезая хлеб. – Я тут с утра порядок навожу, а ты, как барыня, всё спишь да спишь.
– Я выходная сегодня… Хотела выспаться, – Аня понизила голос. – Ты же вроде на даче была?
– Была. А теперь решила пожить тут. Надоело мне одной куковать. Всё равно квартира общая – наша с Витенькой. Моя доля тут тоже есть. Или ты забыла?
Аня не забыла. Как тут забудешь. Квартира трёхкомнатная, в панельке, досталась Вите по наследству – половина от отца, половина от матери. После свадьбы Варвара Петровна вроде как уехала на дачу, а тут… вернулась. И с порога, как снег на голову – без звонка, без стука. С вещами. С котом. И с претензией.
– Я ж не навечно, – проговорила она, расставляя банки с соленьями. – Просто пока не решим один… маленький вопрос.
– Какой ещё вопрос? – голос Ани слегка дрогнул.
– Аня, не обижайся, но вы с Витей живёте тут уже шесть лет, а воз и ныне там. Ни детей, ни движения. Пора и честь знать. Может, вы как раз подыщете себе что попроще? Однушку, например. Зачем вам троешка? Просто место освободите – и всё.
Аня замерла. Потом медленно присела на табурет. Губы дрожали. Варвара Петровна продолжала греметь банками, как ни в чём не бывало.
– Это вы серьёзно? – хрипло выдохнула Аня. – Хотите нас… выгнать?
– Никто никого не выгоняет! – вскинулась свекровь. – Я по закону рассуждаю. Я – сособственник. А у вас ни детей, ни перспектив. Всё, что вы делаете, – это работаешь ты на свою бухгалтерию, а Витенька за компьютером сидит. У вас даже телевизор весь в пыли, никто сериалами не интересуется. Это ж не жизнь, Анечка. Это – кошмар!
Аня прикусила губу. В голове шумело.
– Вы с Витей это обсуждали?
– А зачем? Я мать. Я его растила, поила, в школу водила. Я лучше знаю, что ему нужно. А ему нужна семья. С детьми. С движением. А тут… скучища, как в библиотеке.
– А вы у него спросите. Может, он и не хочет никуда переезжать.
– Думаешь, он тебе скажет правду? Мужики они какие – пока не прижмёшь, будут молчать. А как я ему скажу: «Сынок, у тебя выбора нет. Или детей заводи, или освобождай квартиру» – вот тогда он зашевелится.
Аня встала. Тихо. Походила по кухне. Наливала себе воду, но стакан звякнул о кран – руки тряслись.
– А вы всегда были такой? Или это возраст?
– Вот теперь не обижайся, раз сама начала, – Варвара Петровна всплеснула руками. – Я говорю как есть. У тебя вон мать, та и вовсе одна в деревне сидит – и ничего. Живёт. А тут ты – в квартире мужа, без детей, без претензий. А мне, значит, по дачам пылиться, как старой кастрюле? Нет уж. Я своё заслужила.
Аня не ответила. Просто вышла в коридор, села на пуфик. На стене висела свадебная фотография – они с Витей, молодые, счастливые. Он тогда клялся, что эта квартира теперь их дом. Навсегда.
– Ага, навсегда… – прошептала она. – Только если мать не передумает.
В прихожей послышался ключ в замке.
– Витя…
Она вскочила. Дверь открылась, муж поставил сумку с продуктами и улыбнулся:
– Привет! О, мам, ты уже здесь? Рано приехала…
– Да вот, – оживлённо проговорила Варвара Петровна из кухни. – Вернулась. Насовсем.
Аня смотрела на Витю, как на чужого. Он усмехнулся, пожал плечами:
– Ну, поживёт немного, Ань… Подумаешь, с кем не бывает.
Но в животе уже начинало холодеть. Потому что на языке крутились слова: «Ты же знал. Ты же ей дверь открыл…»
Аня не могла уснуть. Лежала на краешке кровати, прижавшись к стене. Витя мирно посапывал рядом — будто и не было ничего. Будто мама его не заявила прямо на кухне, что им пора на выход. А он — ни слова в ответ. Ни возмущения, ни поддержки.
«Ты же знал…» — снова и снова звучало в голове, как назойливая муха, бьющаяся о стекло.
— Вить… — прошептала она, повернувшись к нему. — А ты правда знал, что она вернётся?
Он вздохнул, не открывая глаз:
— Да не так всё… Просто она позвонила, сказала, что на даче сыро, давление скачет. Ну, думаю, поживёт недельку — и обратно. Что такого?
— «Что такого»? Она говорит, нам надо освободить квартиру. Что мы с тобой бесполезно тут сидим, без детей. И место, мол, занимаем!
— Да ну, Ань, ты же знаешь маму. Она любит пофилософствовать… А выселить нас — ну ты чего… Она не сможет, даже если захочет.
Аня молчала. Потом резко села.
— Сможет, Вить. И ты это знаешь. Она владелец половины квартиры. Захочет продать свою долю — и к нам заселится кто-нибудь чужой. Или в суд подаст на раздел. Ты не понимаешь?
Он сел рядом, зевнул, потёр глаза.
— Ты всё преувеличиваешь. Мама не такая.
— Она такая, Витя. Просто ты её не хочешь видеть такой. Но я — вижу.
Наутро Варвара Петровна вытащила из кладовки старую коробку и начала доставать оттуда документы. Прямо на кухне, при Ане. Расстелила плёнку, щёлкнула степлером — будто адвокат в суде.
— Вот здесь, Анечка, выписка. Половина квартиры — моя. Ты что-то не так поняла, может. Я никого не выгоняю, но… – она подняла глаза и пристально посмотрела на невестку. – Смысл жить втроём, когда можно и попроще всё устроить?
— Попроще кому? – резко спросила Аня.
— Нам всем. Мне — чтоб не снимать жильё на старости лет, вам — чтоб на съём ушли, может, наконец, решились… на ребёнка, к примеру.
Аня не выдержала. Засмеялась. Сухо, с отчаянием.
— Вы всерьёз думаете, что кто-то захочет рожать в условиях, когда его выгоняют с места, где он живёт?
— Не перегибай. Ты молодая, здоровая. И потом, это же мотивация. Ты что думаешь, я сижу и ради корысти считаю метры? Да если бы я хотела, я б давно продала свою долю какому-нибудь холостяку — и на дачу деньги отдала бы строителям.
— Так почему не продали?
Варвара Петровна прищурилась:
— Потому что я хочу, чтобы мой сын жил хорошо. А он живёт… как будто в тени.
Аня отступила на шаг.
— В чьей тени? В моей?
— А ты сама подумай, Анечка. Ты хозяйка? Нет. Ты мать? Нет. Карьера? Так и то — бухгалтер в поликлинике. Ты просто… присутствуешь. А я не хочу, чтобы мой сын так жил. У него потенциал, энергия. А с тобой он как будто гаснет.
— А он сам тебе это говорил?
— Он не обязан. Я мать, я всё вижу.
«Вижу»… — в голове Ани вспыхнуло. Это уже не простая назойливость. Это был удар в лицо. Надменный, точный, хлёсткий.
Вечером Витя пришёл поздно. Сказал, был у друга, обсуждали проект.
Аня встретила его молча. Ужин стоял холодный, накрытый тарелкой. Свекровь, конечно, не притронулась — сказала: «Ужинать в девять вечера — это уже не жизнь, а издевательство над желудком.»
— Нам надо поговорить, — тихо сказала Аня, когда они остались вдвоём.
— Дай угадаю: опять про маму?
— Нет, Витя. Про нас.
Он замолчал. Она подошла, присела напротив.
— Ты молчишь, ты смотришь сквозь меня, ты меня защищаешь, но только тогда, когда мамы рядом нет. А когда она говорит, что я никто, ты — молчишь. Она хочет нас выжить. А ты…
— А я что?
— А ты ей помогаешь.
Витя вскочил.
— Аня, ну хватит! Она просто пожить пришла! А ты устроила драму!
— Я устроила? – Аня тоже встала. – Я живу в страхе, что завтра тут появится участковый с бумагами о разделе имущества! Я в этом доме — как чужая! И ты, Витя… Ты даже не пытаешься меня услышать.
— Может, тебе просто кажется? – выдохнул он.
Аня на секунду замерла.
— Вот теперь я точно знаю. Не кажется.
На утро Аня встала раньше всех. Точнее, просто не спала. Варвара Петровна ещё сопела в зале, растянувшись на диване, укрывшись пледом, который Аня когда-то сама вязала Вите на Новый год. Кот грелся у неё в ногах, как в крепости.
Аня молча собрала вещи. Не чемоданы — просто сумку. Пару футболок, зарядку, паспорт. Вышла тихо, будто воровка. Только воровкой была не она. У неё украли спокойствие, доверие, ощущение дома. Дом… – теперь это слово звучало, как издёвка.
На автобусной остановке она стояла с полным ощущением пустоты внутри. Хотелось кричать, но рот будто зацементирован. Звонить маме – не могла. Мама скажет: «Я ж тебя предупреждала». Подруге — стыдно. Работе – всё равно.
Вечером Аня вернулась. Не потому что хотела, а потому что негде было ночевать. И потому что надеялась — может, Витя наконец заговорит. Скажет что-то. Встанет рядом.
Но вместо этого она увидела, как они вдвоём — мать и сын — пьют чай и обсуждают, какие шторы лучше повесить в спальне. Старые выцвели, говорит Варвара Петровна, надо занавески поплотнее. И ковёр с зигзагами — чтобы уют был.
— Добрый вечер, — Аня вошла и молча повесила пальто.
— Анечка, мы тут как раз обсуждаем интерьер! Присоединяйся, — бодро заявила свекровь, зачерпывая мёд ложкой. — Я тут в «ДомРемонт» видела чудные гардины! Витя говорит — надо менять.
Аня посмотрела на мужа. Тот отвёл взгляд. Уткнулся в кружку.
— Я вам мешаю? – вдруг спросила она. – Или, может, мне съехать? Чтобы вы тут всё обустроили без напряга?
— Аня… – тихо начал Витя. – Не начинай, ладно?
— Нет, давай начнём. Если вам вдвоём уютнее — так и скажите. А я… Я как-нибудь.
— Никто тебя не выгоняет, — снова влезла Варвара Петровна. — Просто ты вечно ходишь с этим лицом. Как будто на похоронах. Так жить тяжело, понимаешь? Витенька и так устаёт. А тут ты, со своей обидой. Может, действительно поживи у мамы? Переключишься, отдохнёшь.
— А вы? – Аня прищурилась. – Вы останетесь здесь? С Витей? Жить?
— Ну а что мне делать? У меня пенсия 12 тысяч. Снимать жильё за 25 — это ж смешно. А на даче – снег скоро. У меня давление.
Аня замолчала. Села. Молча налила себе воды. Поставила стакан. Посмотрела прямо в глаза свекрови.
— Вы же не квартиру делите. Вы сына делите. Хотите отвоевать его себе, как в детстве игрушку.
Варвара Петровна поджала губы:
— А ты, значит, у нас — жертва?
— Нет, я – просто жена. Которая устала быть между.
— Так уходи. Кому не нравится — дверь открыта, — свекровь улыбнулась ядовито, и в глазах её скользнула та самая злобная искра, которую Аня так боялась увидеть.
— Мама! — Витя вдруг вскочил. — Ну ты зачем так?!
— А что я сказала? Разве не так? Вы как кошка с собакой. Я хоть честно говорю, не то что ты. Ходишь весь в себе, молчишь, боишься ей в глаза правду сказать.
— Я никого не боюсь! — выпалил Витя. — Я просто… не хочу скандалов!
— А ты подумай, почему они возникают. Может, потому что ты молчишь, когда надо говорить?
Он хлопнул ладонью по столу.
— Всё! Хватит! Я устал! Аня, я тебя люблю, но ты… ты меня глушишь своей обидой. А мама… она просто хочет пожить немного. Почему ты не можешь понять?
Аня встала.
— А ты – пойми. Мне не нужно, чтобы ты был между. Мне нужно, чтобы ты был рядом.
Он молчал.
В ту ночь она снова не спала. И писала. Прямо в заметки на телефоне. О том, как разрушаются семьи не от громких скандалов, а от молчания. От несказанных слов. От маминой капли, что камень точит. И от мужей, что становятся детьми, когда надо быть мужчинами.
На следующий день Аня встала рано. Оделась, как на бой — джинсы, футболка, волосы в хвост. Собрала все свои вещи в два пакета. И не потому, что решила уйти — просто больше не хотела жить в подвешенном состоянии. Быть готовой ко всему — вот единственное, что она могла позволить себе сейчас.
На кухне — тишина. Варвара Петровна ещё спала. Витя сидел с чашкой кофе и смотрел в окно. Когда Аня вошла, он не обернулся.
— Ты куда собралась? — только спросил.
— Пока никуда. Просто складываю.
— Это из-за мамы?
— Нет. Это из-за тебя, Вить.
Он резко развернулся.
— Что опять я? Что я сделал?!
— Ничего. Вот в этом и дело.
Он поднялся из-за стола, дошел до окна и обратно, будто искал слова.
— Аня… я правда не знаю, как правильно поступить, чтобы ты была довольна. Ты хочешь, чтоб я выгнал свою мать?
— Я хочу, чтобы ты определился, кто тебе дороже: её капризы — или твоя семья.
— Она не капризничает! Она просто старая. Ей тяжело. А ты… ты как будто наслаждаешься этой войной.
Аня вдруг устало усмехнулась.
— Наслаждаюсь?.. Ты правда думаешь, что мне весело, когда меня в моём доме называют пустым местом?
— Она не так сказала!
— А как, Вить? Что я «просто присутствую»? Что я не мать, не хозяйка, никто? Да плевать, как она сказала. Главное — ты молчал.
Он замолчал. Потупил взгляд.
— Ты хочешь, чтобы я выбрал?
— Я хочу, чтобы ты вырос. И понял, что дом — это не квадратные метры. Это не «кому нужнее». Это мы. Или ты с нами — или ты с ней. Без середины.
Он прошёлся туда-сюда. Потом подошёл. Осторожно взял её за руку.
— Я не хочу тебя терять, Ань. Но и маму выгонять — не могу. Она одна. Она мне всё дала…
— А я что? Я с тобой шесть лет, Вить. И я молчу, когда ты сидишь до двух ночи над проектами, стираю твои носки, терплю, что ты забываешь про наш отпуск. И всё это — ради тебя. А теперь… мне вон.
Он покачал головой. Потом сел.
— А если я скажу ей уйти? Она не поймёт.
— Она поймёт. Она взрослая. Уйдёт — и ничего не случится. И ты сам это знаешь.
Витя долго молчал. Потом достал телефон. Позвонил.
— Мам… Да. Нам надо поговорить.
Варвара Петровна устроила целый спектакль. С рыданиями, с фразами «вот вы и добились, чтоб мать на улицу», с драматичным сбором вещей и уговорами сына, что «он ещё пожалеет». Но он стоял. Не молчал. Говорил: «Мам, ты всегда будешь мне родной, но сейчас я с Аней. Это мой выбор. И мой дом».
Аня смотрела на него — и впервые за долгое время видела не мальчика, который жмурится от реальности, а мужчину. Спокойного, уставшего, но решившего.
Свекровь уехала. На дачу, как оказалось, всё ещё ездила маршрутка. А её давление, чудесным образом, «устаканилось».
Прошло две недели. На кухне снова появилась белая скатерть с вишенками. Ковёр с зигзагами отправился в кладовку. Аня снова начала спать по ночам. Не потому что всё забылось — нет. Но потому что теперь знала: он рядом. Он — с ней.
Однажды вечером, когда они ужинали под тихий шум телевизора, Витя вдруг посмотрел на неё:
— Знаешь… Ты была права.
— Про что?
— Про то, что дом — это не метры. А мы. С тобой.
Она улыбнулась. Без слов. Просто взяла его за руку.
