— Танюш, я к Людке заскочу, — сказал Георгий, уже натягивая куртку и привычным жестом поправляя ворот. — Она говорит, у неё опять кран течёт на кухне, боится, что соседей снизу зальёт…
Он краем глаза посмотрел в сторону жены. Она сидела на диване, прижав к груди младшую, укачивала. Волосы собраны кое-как в пучок, под глазами тени — последние две недели малышка не давала спать. А старший, Ванюшка, ползал по ковру, разбирая машинки и гремя деталями конструктора.
— Сколько можно… — устало выдохнула Татьяна, не глядя на мужа. Голос у нее не был ни злым, ни резким, просто ровным, тихим, обессиленным. — Ты ж вчера только у неё был. То у неё стиралка сломалась, то карниз отвалился, то шторы не может повесить, теперь вот кран…
— Ну а что делать? — развёл руками Георгий и, застегнув куртку, нащупал в кармане ключи. — Олег ведь на вахте, Люда одна с детьми. Не чужие же люди.
Он сказал это почти буднично, как будто это «не чужие» были формой реальности, обязательной к принятию. И как будто само это — уже аргумент, против которого не возразишь.
Татьяна больше ничего не сказала. Она знала: спорить бессмысленно. Георгий мог выслушать, кивнуть, а потом всё равно сделать по-своему — с доброй душой, искренним порывом и полной уверенностью, что так надо. Не ради себя — ради других. Всегда ради других.
Он был таким с самого начала. Добрый, отзывчивый, щедрый до последней рубахи. Когда они только начали жить вместе, Татьяна даже восхищалась этим: таких, казалось, уже не осталось.
Но со временем восхищение сменилось усталостью. Особенно когда появился второй ребёнок. Когда бессонные ночи стали рутиной, когда сил на завтрак не хватало, а зубы удавалось почистить только к обеду. Она всё чаще ловила себя на мысли, что Георгий для семьи брата делает больше, чем для своей собственной. Каждый раз, когда Олег уезжал на вахту, Люда звонила Георгию:
«Гош, ты не мог бы глянуть у меня плиту? Боюсь, останемся с детьми без ужина»… «Гоша, у меня лампочка в детской перегорела, а сама я боюсь туда лезть».
Георгий всё бросал и ехал к ней. Иногда поздно вечером, иногда в выходной, когда Таня надеялась, что он хотя бы погуляет с детьми, даст ей возможность час поспать без младенца на груди.
— Не чужие же, Таня, — твердил он. — Людка одна с детьми. Представь, как ей тяжело.
«Я тоже одна с детьми», — думала она, но не говорила. Потому что знала — Георгий не из вредности. Он искренне хотел помочь. А разве можно винить человека за доброе сердце?
А потом настал день, когда всё пошло наперекосяк.
Маша, их младшая, заболела. Не просто простыла, а с высокой температурой, хрипами, синими губами ночью. День за днём лекарства, уколы, крики по ночам. Георгий помогал как мог, но сам еле стоял на ногах после смены. А денег… Денег катастрофически не хватало. Всё, что было в заначке, ушло на лекарства и анализы. До зарплаты оставалось десять дней.
И вот тогда Татьяна предложила:
— Жора, позвони Олегу, попроси занять. Ты ж им столько помогал, он не откажет.
Георгий долго молчал, сидя на краю дивана. Потом всё-таки взял телефон. Говорил с братом тихо, сдержанно. Татьяна слышала только обрывки: «Да, понимаю… я всё верну… да, срочно нужно…»
Разговор закончился быстро. Георгий положил трубку и медленно поднял глаза на жену. Взгляд был пустой, даже не обиженный — растерянный.
— Не может, — сказал он, пожав плечами. — Всё на депозите, они с Людой копят на ипотеку.
Татьяна не ответила. Просто встала, поправила на Маше одеяло и вытерла рукавом слезу со щеки, а в голове почему-то снова зазвучала его привычная фраза: «Не чужие же…»
Вот только она всё больше чувствовала себя именно чужой.
После того случая Татьяна думала — ну теперь-то он должен понять. Ну хоть что-то в нём дрогнет. Столько лет она молчала, терпела, старалась не упрекать, всё списывала на «ну такой у него характер» и «он же добрый». Но в ту ночь, когда они остались без денег, без сил и с температурящей Машей на руках, Георгий, казалось, услышал. По крайней мере, стал чаще бывать дома. Сам предложил погулять с Ваней, сам в аптеку бегал, даже суп однажды сварил.
Но прошла неделя, потом ещё одна, и всё вернулось на круги своя. У Люды опять «всё навалилось» — то полочка в ванной отвалилась, то бойлер не греет. И Георгий снова бегал к ней, как на вторую работу. Иногда после смены даже домой не заглядывал — сразу к Люде.
А потом, в один серый и промозглый вечер, он вернулся домой не один.
Дети недавно заснули, почти одновременно — редкость, чтобы в доме было так тихо. И вдруг — скрип замка, шаги, голоса – мужской и женский.
Таня вышла в коридор и замерла. В дверях стояла Люда. В пальто, с заплаканным лицом, с двумя детьми и большой тканевой сумкой, а за ней Георгий, виновато-решительный.
— Танюш, — начал он с порога, — Представляешь, хозяйка квартиры сказала, что продаёт жильё. Без предупреждения! Люду с детьми буквально на улицу выставила. Олег ещё месяц на вахте… Я подумал — пусть пока с нами поживут.
Он говорил всё это быстро, оправдываясь, будто заранее знал, что Татьяна не обрадуется. Но не знал, насколько.
— С нами? — переспросила она глухо. — Мы вообще-то и так вчетвером в одной комнате ютимся, если ты забыл. Где она будет жить? На кухне?
— Да что ты начинаешь?.. — Георгий нахмурился, уже раздражённо. — Ну что ей теперь, на вокзале ночевать? Разместимся как-нибудь. Это же временно, пока они не найдут что-то.
— А моё мнение тебя не интересует?
— Таня…
— Мы и так как селёдки в банке, а ты ещё и постороннего человека сюда притащил…
— Постороннего?! — он повысил голос, что бывало крайне редко. — Люда посторонняя? Да она мне как сестра!
Она не ответила сразу. Просто смотрела, долго, молча. И вдруг, в какой-то момент, поняла: перед ней не её Георгий. Не тот, с кем она строила жизнь, рожала детей, терпела бессонные ночи и праздновала первые шаги. Перед ней человек, который давно потерял ориентир, кто в погоне за правильностью забыл, для кого быть правильным в первую очередь.
— Знаешь что? Если тебе так тяжело принять Люду, я с ней уйду, — вдруг сказал он.
Татьяна не сразу поняла, что он говорит всерьёз.
— Что ты несёшь?.. — прошептала она.
— Несу то, что есть, — твёрдо сказал он. — Я не могу оставить её на улице. Где-нибудь пока перекантуемся, снимем комнату.
Он действительно ушёл. В ту же ночь, собрав сумку наспех, натянул куртку и, не глядя Татьяне в глаза, увёл Люду и её детей за собой. Маша и Ванюшка тогда спали, и Татьяна не стала их будить. Просто стояла в коридоре, держа за край косяка, и смотрела, как захлопывается дверь. Без крика, без упрёков. Внутри будто кто-то резко выключил свет. Тихо, глухо, пусто.
Утром она собрала вещи. Ничего лишнего, только самое необходимое: одежда, документы, пелёнки. Позвонила маме, не объясняя, просто сказала: «Мы приедем. Надолго». Мама не задавала вопросов, только вздохнула как-то горько и тихо: «Приезжай, дочка. Ждём».
Деревня встретила их прохладным утренним туманом. Дом был старенький, но родной.
Мама, не говоря ни слова, накрыла стол: борщ, хлеб, сало, горячий чай с мёдом. Потом тихо подошла, обняла сзади за плечи.
— Ты отдохни, я с ними посижу.
И Татьяна заплакала, беззвучно, уткнувшись в край маминого передника. Ей так давно не говорили «отдохни».
Первые дни прошли как в тумане, а потом стало легче.
Утром — хозяйство. Мама вставала рано, месила тесто, жарила блинчики. Таня резала яблоки на повидло, выносила корм курам, чистила дорожку от листьев. Руки болели — давно не держала грабли. Но это была хорошая боль, такая, что отвлекает от мыслей.
По вечерам она подолгу сидели на крыльце. Маша спала в коляске, Ваня что-то чертил палкой на земле — тропинки, домики, машинки. Мама рядом шила, а Татьяна просто смотрела на небо и думала.
Георгий пропал. Ни звонка, ни сообщения. Поначалу Татьяна сжимала в руках телефон, проверяя его каждые пять минут, потом перестала.
Прошло две недели.
Таня пила чай на кухне, когда услышала, как во дворе залаяла собака — та лаяла редко, только когда кто-то чужой у калитки. Татьяна выглянула в окно, и замерла.
У ворот стоял Георгий. Похудевший, заросший, с потускневшими глазами, в которых было всё — растерянность, вина, тоска.
Она вышла на крыльцо, кутаясь в шерстяную кофту поверх домашнего платья.
— Таня…
Он будто не знал, как начать. Прокашлялся.
— Я… Я дурак. Прости. Ты была права. Ты всегда была права.
Он сделал шаг ближе, она — нет. Стояла, прижав руки к груди, будто удерживала себя, чтобы не броситься к нему, не разреветься, как глупая девчонка.
— Прости меня, — повторил он, тише. — Я всё понял. Только… поздно. И если надо — уйду обратно. Только выслушай.
— Что ты понял? — спросила тихо.
Георгий опустил голову.
— Что всё это время я думал, будто для Олега и Люды мы семья… А я был для них просто удобным. До поры, до времени.
Он сжал кулаки, будто боялся не договорить:
— Когда мы с Людой сняли комнату, она сразу начала требовать. То завези, то помоги, то купи. Я думал: ну ладно, надо потерпеть, помочь… А потом… Она думала, я в магазин вышел, а я вернулся — деньги забыл. И… Он вздохнул, сжал пальцы. — Услышал, как она говорила подруге: «Да он лошoк, этот Жорка. Как баран на поводу, всё сделает, что только попрошу, ни слова поперёк не скажет… От мужа такой помощи не вижу. Не от мира сего, одним словом, но мне это только на руку. И Танька его такая же, я б своего уже давно на место поставила, если б был на месте Жорика, а она терпит»
Он на мгновение замолчал, глядя в одну точку.
— Мне даже не больно было. Знаешь? Стало просто… противно. Потому что я столько лет верил, что они моя семья, родные. А я для них был… что-то вроде сервиса. «Сделай, привези, реши». Никогда «как ты», никогда «может, мы тебе». Только «ты же добрый», «ты же нас не бросишь», «ты же не чужой». А я оказался самым чужим. Только ты была настоящей. Ты и дети.
Он поднял глаза на Татьяну.
— Прости, что слишком поздно это понял. Что был не рядом, когда надо. Что тебя не слышал. Я думал, что доброта это всегда правильно. Думал, правильно поступаю. А слеп был.
Татьяна смотрела на него ещё долго. Видела в его глазах не только усталость, не только вину — но и ту самую искреннюю любовь. Наконец, она произнесла:
— Если мы вернёмся, то с одним условием. Никто больше не будет вмешиваться в нашу семью. Ни брат, ни его жена, ни кто бы то ни было. Только мы. Понял?
Он кивнул.
— Понял, Танюшка. Только ты и наши дети. Больше — никто.
— Ну, тогда поехали домой! Поможешь вещи собрать?
Георгий даже пролезился.
— С радостью!
