Когда Ксюша впервые услышала от мужа, что его сестра с семьёй хочет пожить у них пару недель, она не придала этому значения. Ну приедут — поживут. Всякое бывает: у сестры муж работу потерял, с жильём там что-то не клеится. Родные всё-таки. Поддержать надо.
— Всего на две недели, — заверил её муж, Саша, целуя в висок. — Они пока с квартирой решают. Глупо бросать людей в беде.
Ксюша в принципе не возражала. Ей и в голову не пришло, что «две недели» растянутся на три месяца. А потом и на больше. Она не знала, что семья Лены (так звали золовку) — это маленький ураган: шумный муж Серёга, вечно ноющий сын Тима, которому было девять, и дочь-подросток Диана, с которой, казалось, не могли справиться даже собственные родители.
Саша уговаривал:
— Да не переживай ты. Мы же семья.
Вот только «мы семья» почему-то означало, что Ксюша готовит ужин на восемь человек, стирает бельё горстями и слушает, как Диана захлопывает за собой двери, потому что ей «не дали картошку-фри на завтрак».
Ксюша работала фельдшером, смены — по 12 часов, иногда ночные. После суток хотелось тишины, душа и просто лечь в кровать, но вместо этого её будил запах жареного лука, доносящийся с кухни в три ночи. Серёга любил ночные перекусы. А потом — громкий телевизор, перепалки детей и грязная раковина, полная посуды.
— Может, поговорим с ними? — робко предлагала она Саше, когда оставались вдвоём.
Он вздыхал, словно его заставляли выбирать между двумя половинами одного целого:
— Ну а куда они сейчас? Им некуда идти.
Она не настаивала. Не хотела казаться черствой. Не хотела быть «той самой женой», которая выгоняет родню мужа. А ещё — она боялась, что Саша не поймёт. Они с Леной были близки с детства. Даже слишком.
Лена вела себя так, словно они в санатории. С утра — кофе с булочками, потом — звонки подругам, громкий смех, визг от роликов Тима по ламинату. Диана часами смотрела сериалы на ноутбуке Ксюши (который просто «одолжила»). Иногда Ксюша заходила в комнату — а там её плед, её чашка и даже её косметика на столе.
— Ой, ну что ты как чужая, — бросала Лена, — мы ж все свои!
Но самой Ксюше так уже не казалось.
Первый серьёзный звоночек прозвенел в середине апреля. Ксюша пришла с ночной смены, еле живая. У неё с начала недели было три вызова с тяжёлыми травмами, один — с ожогами. Ноги гудели, как провода под напряжением. В голове — звон. Всё, чего она хотела — ванна, тишина и сон.
Но дома было шумно. Очень.
— А чё ты дверь захлопываешь? — крикнула Диана, выходя из кухни с телефоном в руке. — Люди вообще-то разговаривают.
— Диана, я только с работы, — прохрипела Ксюша. — Мне бы поспать.
— Так кто мешает? Спи! Мы что, виноваты, что ты работаешь на дурной работе?
Её слова были как плевок в лицо. Ксюша стояла в коридоре, в пальто, с медицинской сумкой на плече и чувствовала, как на глазах наворачиваются слёзы. Но не от обиды — от бессилия.
Позже она попробовала поговорить с Леной. Осторожно. Без упрёков. Просто попросила вести себя тише, чуть-чуть уважать чужие границы.
— А ты что, ревнуешь, что у нас весело? — усмехнулась Лена. — Не всем же жить как ты — с утра до ночи на работе. Мы, между прочим, детям тоже жизнь даём. Свободу. Радость.
Ксюша в тот вечер не спала. Уткнулась в подушку, чтобы не слышать телевизора, но мысли крутились, как стиральная машина в режиме «отжим».
«Я не обязана так жить», — шептала она себе. Но вслух так и не сказала.
Спустя две недели, Ксюша решилась поговорить серьёзно. Она ждала, когда Саша вернётся с работы, и, стараясь не дрожать голосом, выложила всё:
— Давай так. Или мы договариваемся с ними, или я не выдержу. Я устала быть чужой в собственном доме.
Саша молча пил чай. Потом выдавил:
— Я поговорю с Леной. Обязательно. Только не сегодня. У неё и так стресс.
А на следующий день Лена пригласила к себе в гости подруг — человек шесть. С фужерами, суши, смехом и музыкой.
Ксюша зашла на кухню, чтобы взять воду, но в итоге выслушала тост в свой адрес:
— А это наша сестрёнка — трудоголик. Даже на веселье не может расслабиться. Всё переживает, всё боится! Ха-ха!
Смех ударил, как пощёчина. Подруги кивали, глядя на Ксюшу как на скучную учительницу. Как на лишнюю в этой квартире.
Её пальцы сжались на бутылке. Она почти бросила её обратно в холодильник, но сдержалась. Вышла. Закрыла за собой дверь.
В ту ночь она снова не спала.
Прошёл месяц. «Пока не найдём квартиру» стало привычной фразой. Как и «ну чего ты опять дуешься», «не гони волну» и «мы же семья». Лена вела себя так, будто они приехали не на время, а навсегда. Серёга устраивал мини-барбекю на балконе, Диана приглашала в гости одноклассников, а Тима кто-то научил ставить на микроволновке таймер на два часа, чтобы «играла мелодия».
— Это уже ненормально, — говорила Ксюша в отчаянии подруге Лене Борисовне, старшей медсестре из их поликлиники. — У меня нет покоя ни днём, ни ночью. Они даже не убираются.
— Ты уверена, что твой Саша понимает, насколько тебе тяжело? — спросила та с прищуром.
Ксюша пожала плечами. Саша будто бы искренне не видел, в чём проблема. Он уходил рано, возвращался поздно и считал, что «девчонки дома всё разрулят».
А дома тем временем кипело.
Один раз она пришла и застала Лениных детей, копающихся в её личных документах — искали бумагу для рисования. Другой раз обнаружила на полу ванной свой бальзам, смешанный с детским шампунем — «делали лизунов». Потом исчез её ежедневник — тот самый, куда она записывала приёмы, важные звонки и дни работы.
— Ничего страшного, я просто страницы вырвала, — объясняла Диана. — Мне срочно надо было в школу распечатку приклеить.
Когда Ксюша закричала, в комнату ворвалась Лена:
— Это что за ор? На детей так не орут!
— На чужие вещи нельзя лезть! — сорвалась Ксюша. — Я не для того работаю сутками, чтобы ваши дети разносили мой дом по кускам!
— О, начинается… — протянула Лена. — Нашли крайних. Мои дети вам мешают. А вы когда отдыхаете — ничего не мешает?
И тут Ксюша впервые почувствовала ярость. Настоящую. Глухую. Низом живота.
На следующий день она сказала Саше:
— Либо мы выстраиваем границы, либо я снимаю квартиру. Одна. Потому что жить так — это медленное самоубийство.
Он замолчал. Посидел. Потом спросил:
— Это ультиматум?
— Нет. Это просьба. Последняя.
Вечером Саша поговорил с сестрой. Без Ксюши. Она стояла в комнате и слышала обрывки:
— Да, Лена… Надо как-то…
— Нет, никто не выгоняет…
— Просто надо соблюдать порядок…
— Ксюша устала…
— Нет, ну что ты, никто никого не считает нахлебником…
После этого было странное затишье. Несколько дней — почти тишина. Даже посуда мылась. Диана ушла с ноутбуком в другую комнату, Серёга перестал поджаривать колбасу по ночам. Ксюша чуть не расплакалась от благодарности.
Но длилось это ровно пять дней.
Потом Лена «случайно» оставила открытым Сашин ноутбук с перепиской в семейном чате, где жаловалась на «нервозную обстановку» и «холод в доме». Серёга снова курил на балконе. А Диана начала внаглую брать её духи — и даже не прятала.
— А чего ты жмёшься, тётя? — кидала она. — У тебя их пять. Что, жалко?
Ксюша уже не реагировала. Она просто смотрела. Как на что-то чужое.
И тут начались маленькие пакости. Незаметные, но точные, как уколы швейной иглы.
Сначала исчезли новые полотенца. Потом в холодильнике кто-то разлил тушёнку, и вся полка пропахла на несколько дней. Затем кто-то сменил её зарядник на дешевую подделку — и телефон стал глючить. А потом её любимую блузку постирали с красной салфеткой, и она стала розовой.
— А чего ты кипятишься? — бросала Лена. — Розовый даже к лицу. Весна же!
Ксюша молчала. Но внутри будто горела низкая, глухая температура.
Подруга Нина — соседка снизу — как-то встретила её у подъезда и спросила осторожно:
— А что у вас дома происходит? У нас потолок опять желтеет. Серёга воду не перекрывал?
Ксюша покраснела, как школьница:
— Я поговорю…
Она поговорила. Но снова в ответ услышала:
— У тебя, видно, психика слабая. Ты как будто ищешь, к чему придраться.
Потом был день, когда у Ксюши заболел пациент прямо на приёме. Инсульт. И всё, что она успела — вызвать «скорую» и просидеть с ним, пока не приехала бригада. После этого она села на скамейку у поликлиники и поняла — она опустошена. Ни злости, ни слёз. Просто пустота.
Домой возвращалась, как в ловушку. Там, как всегда, был шум, запах еды, чьи-то носки в ванной и выкинутый в мусор ведро-цветок, который она растила на балконе.
Саша в тот вечер уехал на корпоратив. Она осталась одна. Вроде бы. Но в доме их было восемь. Восемь человек на трёхкомнатную квартиру. И только Ксюша одна ощущала, что сходит с ума.
— Я всё понимаю, — сказала она себе в ванной, глядя на запотевшее зеркало. — Они в беде. У них нет выхода. Но я — тоже человек.
На следующий день она купила новый замок на шкаф в спальне. Замок на дверь в кладовку. Купила себе отдельную посуду. И даже повесила на холодильник бумажку: «Продукты на правой полке — личные».
Лена посмотрела и фыркнула:
— Ну ты даёшь. Прям как в общаге. Тоже мне, хозяйка.
А вечером Серёга сделал яичницу из её яиц. И в ответ на замечание только развёл руками:
— Да чё ты? Мы потом купим. Не жадничай.
И вот тогда Ксюша впервые не сдержалась. Резко отодвинула кастрюлю с плиты. Поставила туда чайник. Молча. Без слов.
Лена подошла и, смотря ей в спину, с ехидцей выдала:
— Раз тебе жалко еды — мы сами себе возьмём.
После того вечера в доме установилась тишина. Ненадолго. Та самая липкая, напряжённая тишина, от которой хочется сбежать на улицу даже в мороз. Ксюша ждала — что дальше? Потому что знала: просто так это не закончится.
Саша пытался сделать вид, что всё в порядке. Но даже он, кажется, понял: что-то в ней изменилось. Она не кричала, не просила, не жаловалась. Просто отстранилась. Перестала готовить на всех. Перестала стирать общее бельё. И даже убрала свою кружку с кухонной полки — теперь мыла и прятала в ящик.
Лена в ответ играла в молчаливую жертву. Гримасничала при Саше, разогревала еду с демонстративными вздохами, жаловалась по телефону на «холод в чужом доме». А Диана и вовсе начала провокации: громкая музыка, истерики, вечно закрытая ванная по утрам.
— Ты видела, как она смотрит? — сказала Ксюша как-то раз на кухне, разговаривая с соседкой Ниной. — Как будто я у неё в гостях.
— А ты не думаешь, что они тебя просто вытесняют? — Нина прищурилась. — Сначала мягко, потом — наглее. Словно они здесь навсегда. А ты — мешаешь.
Слова ударили по нерву. Потому что Ксюша давно это чувствовала. Но боялась произнести вслух.
Развязка наступила неожиданно. Было воскресенье. Саша уехал на дачу к другу, Ксюша осталась дома. Целый день стирала, убирала, разбирала аптечку. Всё — чтобы не думать.
После обеда решила приготовить себе запеканку. Из творога, который сама купила накануне. Разбила яйца, порезала яблоки, включила духовку. Прошлась по квартире, вернулась — а творога нет. Миска пуста.
— Диана съела, — бросил Тима, даже не отрываясь от планшета.
Ксюша молча пошла в комнату. Там Диана сидела на кровати, жевала творожную массу из контейнера и смотрела сериал.
— Ты серьёзно? — Ксюша даже не повысила голос. — Я готовила. Это было моё.
— Ну ты ж не написала, что нельзя, — пожала плечами девочка. — Он был в холодильнике. Не лежал же под замком. А мне хотелось.
— А мне хотелось покоя. Границ. Уважения. И их тоже не было, — сказала Ксюша тихо, но жёстко.
Диана закатила глаза:
— Господи, какая ты нервная. Не из-за творога же сцены устраивать.
Ксюша спустилась вниз, чтобы выкинуть мусор. Ей надо было подышать. Сделать хоть три глотка воздуха без чужого запаха, чужих голосов.
Во дворе сидела Людмила Петровна, бабушка с первого этажа.
— У вас гости всё не уезжают, — заметила та. — Или уже прописались?
Ксюша усмехнулась:
— Они и сами не знают. То временно, то как получится.
— А Саша-то у вас хороший. А сестра… хитрющая, уж простите. Я ещё в девяностые видела, как она с соседями из-за хлама ругалась. В склад всё тащила, как в нору. И ни за что не платила. У неё талант — пользоваться чужим.
Ксюша кивнула. И в этот момент поняла: это не её каприз. Не фантазии. Не переутомление. Это — реальность. Её границы не просто нарушены. Их снесли. И пляшут на обломках.
В тот же вечер она решила поговорить с Сашей. Спокойно. Но окончательно.
— Саш, я тебя люблю. Но я больше так не могу. Или выходим из этого вместе — и твоя семья уходит. Или я съезжаю. Одна. Потому что у меня закончились ресурсы.
Он долго молчал. Потом сказал:
— Ты хочешь разрушить всё из-за пары месяцев неудобства?
— Это не неудобство. Это вторжение. Они уничтожили мой дом, моё спокойствие, мою личность. Я больше не знаю, кто я. Но точно не хозяйка этой квартиры.
Саша сжал виски:
— Ладно. Я поговорю с Леной. Скажу, что пора. Обещаю.
Но Лена услышала их разговор раньше. Стояла за дверью.
Наутро на кухне был демонстративный порядок. Диана молчала. Серёга ел молча, не чавкая. Лена варила суп. На столе стояла надпись на листке А4 — «Для всех». И надпись маркером: «В этой семье делятся».
Ксюша только рассмеялась. И ушла на работу.
А вечером её встретила сцена: Лена шумно открывает кастрюлю, ставит её на плиту, с видом жертвы и победителя одновременно, и произносит:
— Раз тебе жалко еды — мы сами себе возьмём.
Ксюша посмотрела на неё долго.
Саша стоял рядом, с лицом, в котором читалась усталость.
— Знаешь, Лена, — тихо сказала она. — Вы и так всё давно берёте сами. Просто теперь — открыто.
Конфликт не разрешился. На следующий день Ксюша собрала сумку. Не навсегда. На пару дней — к подруге. Отдохнуть. Подумать.
— Ты сбегаешь? — бросила Лена.
— Нет, — ответила Ксюша. — Я даю вам место. Чтобы самим решить, сколько вас здесь останется.
Когда она уходила, Саша стоял в коридоре, растерянный. Он не остановил её. Только смотрел. И кажется, впервые — по-настоящему видел.
