Кухня в квартире Василия и Ольги была тесной, пропахшей остывшим чаем и вчерашним борщом. Старый холодильник в углу гудел, словно подначивая и без того накаленную атмосферу. На столе стояли грязные чашки, рядом валялась пачка печенья, из которой кто-то выгреб последние крошки. Василий, только вернувшийся с вахты, сидел, сгорбившись, с красными от усталости глазами, потирая виски, будто пытался отогнать надвигающуюся бурю. Ольга нервно теребила край застиранной скатерти, ее губы дрожали, а взгляд метался между мужем и матерью. Людмила Ивановна, теща, восседала напротив, выпрямив спину, с таким видом, будто собиралась вершить судьбы. Ее глаза сверкали решимостью, но под этой маской проглядывала усталость пожилой женщины, которая всю жизнь тянула дочерей на себе.
В дверь постучали — резко, настойчиво. Ольга вздрогнула, Василий тяжело вздохнул. Он поднялся, шаркая тапочками по линолеуму, и открыл дверь. На пороге стояли Татьяна, младшая дочь Людмилы, с заплаканным лицом и рваной сумкой в руках, и ее муж Сергей, от которого уже с порога тянуло перегаром. Их двое детей — шестилетний Мишка и четырехлетняя Аленка — в грязных куртках вбежали в квартиру, громко топая, и тут же умчались в соседнюю комнату, где начали с визгом носиться.
— Заходите, раз припёрлись, — буркнул Василий, его голос дрожал от сдерживаемого гнева. — Только я с вахты, три недели в вагончике, сил на ваши разборки нет.
— Спасибо, Вась, — еле слышно выдохнула Татьяна, теребя ремень сумки. Ее глаза были красными, под ними залегли темные круги, будто она не спала неделю. — Мы не хотели вас грузить, правда…
— Ага, не хотели, — хрипло хмыкнул Сергей, неловко потирая шею. Его лицо было одутловатым, а взгляд мутным. — Может, чаю нальете, а? Холодно на улице.
Людмила Ивановна вскочила со стула, стукнув кулаком по столу так, что чашки звякнули.
— Хватит про твой чай! — заорала она, ее лицо побагровело, глаза сверкали яростью. — Я вас всех сюда собрала, чтобы дело решить! Таня с детьми на улице, потому что этот алкаш (она ткнула пальцем в Сергея, будто втыкая нож) их квартиру пропил!
Ольга ахнула, ее рука дернулась, и ложка с грохотом упала на пол.
— Пропил?! — взвизгнула она, вскочив со стула. Ее щеки запылали, глаза наполнились слезами. — Мама, ты серьезно? Это что, Таня теперь бомж? Как это вообще возможно?!
Сергей съежился, пряча взгляд в пол, его пальцы нервно теребили рукав засаленной куртки.
— Да не пропил я! — пробормотал он, но голос его дрожал, выдавая ложь. — Просто… долги наросли, проценты. Короче, выгнали нас.
Татьяна разрыдалась, закрыв лицо руками. Ее плечи тряслись, из горла вырывались хриплые всхлипы.
— Мам, я же умоляла тебя помочь! — закричала она, ее голос срывался на визг. — Сто раз говорила, что Сережа не справится! А ты все: «Терпи, ради детей!» Вот и дотерпелись — дети без дома, я без ничего! Мишка вчера спросил, почему мы спим в подъезде, а я… я не знала, что ответить!
Людмила Ивановна стиснула губы, ее руки задрожали, но она не отступила.
— Не реви, Таня! — рявкнула она, ее голос гремел, как гром. — Надо думать, где вам жить! К себе я вас не пущу — у меня голова трещит, давление скачет, мне покой нужен! Я и так всю жизнь вас двоих тащила, хватит с меня!
Василий сжал кулаки так, что костяшки побелели. Его лицо стало багровым, глаза горели гневом.
— Стоп, Людмила Ивановна! — прорычал он, ударив ладонью по столу так, что тарелка с крошками подпрыгнула. — А мы тут при чем? Я на вахте спину гну, по три недели в тундре, в вагончике, где крысы бегают! Ольга с утра до ночи в офисе, каждый рубль считает! Эта квартира — моя, я за нее ипотеку десять лет кровью выплачивал!
Людмила Ивановна подскочила, чуть не опрокинув стул. Ее голос задрожал от ярости, но она не сдавалась.
— При том, что вы богатые! — заорала она, тыча пальцем в Василия, будто обвиняя в преступлении. — У вас три комнаты, машина, деньги на счету! А Таня с детьми на улице! Вы должны помочь, вы же семья! Или вы такие жадные, что сестре своей копейку не дадите?
— Богатые?! — взвизгнула Ольга, ее голос сорвался на крик. Она вскочила, ее глаза сверкали от слез и обиды. — Мама, ты с ума сошла?! Мы каждый месяц ипотеку тянем, я на работе как проклятая, Вася здоровье на вахте гробит! А ты хочешь, чтобы мы Сергея-алкаша сюда пустили? Чтобы он тут пил, детей наших пугал, мебель ломал?!
Татьяна зарыдала громче, ее руки дрожали, она вцепилась в сумку, как в спасательный круг.
— Оля, я не хочу вам мешать! — выкрикнула она, задыхаясь от слез. — Но детям негде спать! Мишка вчера в подъезде заснул, Аленка кашляет, у нее температура! Ты бы видела, как они плачут… Я не знаю, что делать, Оля, я на коленях готова просить!
Сергей вдруг вскочил, шатнувшись от резкого движения. Его лицо исказилось от злобы, глаза покраснели.
— Да что вы на меня как собаки набросились?! — заорал он, брызжа слюной. — Думаете, мне легко? Я работу ищу, все исправлю! А вы тут жиреете, в своей хате шикарной, а нам шиш! Вы богатые, могли бы и помочь, а не орать, как будто я вор какой!
— Жиреем?! — взревел Василий, вскакивая так, что стул с грохотом упал. Его кулаки дрожали, он еле сдерживался, чтобы не вцепиться в Сергея. — Ты, пьянь, мою семью не тронь! Я за эту квартиру десять лет горбатился, а ты свою за бутылку спустил! И еще смеешь нас богатым попрекать? Да я тебя сейчас…
Ольга бросилась к мужу, схватив его за руку.
— Вася, не надо! — крикнула она, ее голос дрожал от слез. — Не трогай его, он того не стоит!
Людмила Ивановна вскочила, ее лицо было белым от ярости, губы дрожали.
— Ах, вот ты какой, зятек?! — прошипела она, ее голос сочился ядом. — На дочь мою руку поднимешь? Я для Тани жизнь положила, а ты нос воротишь? Богатые стали, да? Забыли, как я вам с ипотекой помогала, как Оле деньги на свадьбу давала? А теперь сестре своей помочь не хотите, жмоты!
Ольга разрыдалась, прижав руки к груди. Ее лицо было мокрым от слез, голос дрожал от боли.
— Мама, как ты можешь?! — закричала она, задыхаясь. — Почему ты всегда за Таню, а про меня забываешь? Мы с Васей для тебя никто, да? Я всю жизнь слышу, как ты Таню жалеешь, а я что, не дочь тебе? Хочешь, чтобы мы свой дом отдали, а сами в долги влезли? Это наш дом, мама, наш!
Татьяна вдруг вскочила, ее глаза горели отчаянием. Она схватила сумку, ее руки тряслись.
— Хватит! — выкрикнула она, ее голос был хриплым от слез. — Не буду я тут унижаться! Вы все орете, а детям моим от этого не легче! Пойдем, Сережа, детей заберем, будем в подвале ночевать, раз никому не нужны!
— Таня, стой! — Людмила Ивановна бросилась к ней, но дочь оттолкнула ее руку. Сергей, бормоча проклятья, поплелся следом, шатаясь. Из соседней комнаты донесся плач детей — Мишка и Аленка, услышав крики, испугались.
— Мама, не уходи! — закричала Аленка, выбегая в коридор. Ее лицо было мокрым от слез, в руках она сжимала старую куклу. — Я боюсь!
Татьяна рухнула на колени, обнимая дочь.
— Не плачь, малышка, — прошептала она, задыхаясь от рыданий. — Мамочка с тобой, мы что-нибудь придумаем…
Ольга зажала рот рукой, ее глаза наполнились слезами. Она отвернулась к окну, не в силах смотреть на сестру и племянницу. Василий стоял, стиснув зубы, его грудь тяжело вздымалась.
Людмила Ивановна опустилась на стул, ее лицо было серым, руки дрожали.
— Что ж вы за люди… — пробормотала она, ее голос дрожал. — Сестре не помочь, детям… Бог вас накажет за это, богатенькие…
Василий резко повернулся, его глаза сверкнули.
— Хватит, Людмила Ивановна, — прорычал он. — Назови меня богатым еще раз, и я за себя не ручаюсь. Мы с Ольгой не приют. Сергей, бери свою семью и вали отсюда. Ищи работу, трезвей, делай хоть что-то! А мы свою жизнь разрушать не будем.
Татьяна поднялась, держа Аленку за руку. Она посмотрела на сестру, ее глаза были полны боли.
— Оля, я не хотела… — прошептала она. — Прости меня.
Ольга молчала, ее плечи тряслись от рыданий. Она не могла вымолвить ни слова.
Татьяна повернулась и шагнула к двери, таща за собой дочь. Сергей, покачиваясь, поплелся следом, волоча Мишку, который хныкал и цеплялся за мать. Дверь хлопнула с такой силой, что стекла задрожали.
На кухне повисла мертвая тишина. Людмила Ивановна сидела, стиснув губы, ее руки дрожали, глаза были мокрыми. Ольга рухнула на стул, уткнувшись лицом в ладони, ее рыдания эхом разносились по комнате. Василий молча подошел к раковине, сгреб грязные чашки и хрипло бросил:
— Пойду покурю.
Он шагнул на балкон, оставив за собой тяжелый запах ссоры. Кухня опустела, но в воздухе витала боль — горькая, как пролитый чай, и тяжелая, как несбывшиеся надежды. За окном шел дождь, и его монотонный стук только усиливал тоску, что повисла в доме.
