— То есть ты правда считаешь, что отпуск в Турции важнее, чем помочь моей матери? — голос Игоря звенел, как натянутый провод.
Алина повернулась от окна, где смотрела, как весенний дождик бессовестно шлёпал по стеклу. Она была в домашней футболке и с пучком на голове, но с лицом генерального директора в день увольнений.
— Да, Игорь. Именно так. Турция для меня важнее твоей мамы. Потому что я хочу в отпуск. Потому что я на эту премию вкалывала ночами. А твоя мама… она мне кто?
— Мама! — выдохнул он, как будто она спросила, кто такой Гагарин.
— Мне. Кто. Она. — Алина отбивала слова, как теннисные мячи. — Не тебе. Мне. Кто она? Мне кто-нибудь помогал, когда я три месяца ела гречку без масла, чтобы досрочно внести платёж по ипотеке? Или когда я тащила ваш семейный бюджет на себе, пока ты переосмысливал свою жизнь после увольнения?
— Не надо так, Аля… — он потянулся к ней, но она отступила. Смотрела сурово, даже гордо, хотя в груди жгло и мерзко покалывало — знакомое чувство, когда понимаешь, что дошёл до точки невозврата.
— А как надо, Игорь? Молчать и переводить деньги на лечение её собаки, потому что «ну маме тяжело, ты же понимаешь», а я, значит, должна быть всепонимающей? Молчать, когда она говорит, что я «карьеристка с улицы»? Или когда она за моей спиной называет меня «неженкой без корней»?
Игорь стоял, прижав плечи к дверному косяку, как школьник у кабинета директора. Он выглядел растерянным, уставшим и… каким-то жалким.
— У неё просто сейчас всё рушится, Аля. Кафе закрыли, кредит остался. Если мы ей не поможем — всё, она в долговую яму упадёт.
Алина засмеялась. Горько, почти истерично.
— А если я не поеду в отпуск — я упаду в депрессию. С головой. И ты будешь вытаскивать меня. Или опять мама поможет? Приедет с пирожками и расскажет, как в её молодости с одним пальто три зимы проходили?
— Ты перегибаешь. — Игорь стянул с себя свитер, будто стало жарко. — Я просто хочу, чтобы ты поняла: это семья. Мы — семья. А семья помогает друг другу.
— Вот только я — в этой семье девочка для битья, а не часть. — Алина вдруг замолчала, как будто отключили звук. Затем спокойно добавила: — Я получила премию. Большую. Полмиллиона. Хотела тебя обрадовать. Вместе съездить куда-то, сменить обстановку. Вложить в себя, в нас. Но вместо этого ты опять говоришь: «Мама в беде, выручай». Знаешь, Игорь… я устала быть спасательным кругом для чужих.
Три дня он не ночевал дома. Написал, что «надо подумать». И подумал — у мамы. Вернулся в субботу утром, с мешками под глазами и мятой рубашкой.
— Прости. — Сказал первым делом. — Я был не прав. Просто всё навалилось. Мама, кредиторы, и ты с этой своей Турцией…
— Не Турцией. — Алина стояла в прихожей в пальто, с сумкой на плече. — Моей жизнью, Игорь. Моей. Не общей. Моей личной. Премия — моя. Работа — моя. Стресс — мой. А вот проблемы вашей семьи — тоже почему-то мои. Как так выходит?
Он молчал. Смотрел, как она застёгивает молнию. Алина никогда не хлопала дверью. И не устраивала истерик. Её спокойствие всегда было хуже любых криков.
— Ты куда? — наконец выдавил он.
— В гостиницу. На пару дней. Проветриться. — Она улыбнулась. — А ты с мамой разберись. Кто кому тут родня и кто кому должен.
Вечером она лежала на белоснежной кровати в стандартном номере бизнес-отеля. Пила вино из пластикового стаканчика и листала мессенджеры. Старый чат с Игорем назывался «Мои космос и землетрясение». Смешно. Теперь — просто «Игорь».
— «Ты бросаешь меня из-за денег?» — пришло от него. Без точки.
— «Я ухожу не из-за денег. Я ухожу, потому что ты их всегда отдаёшь кому-то, кроме меня. А я — будто в очереди за твоим вниманием. И всё время в конце.»
Ответа не было.
Она выключила телефон и впервые за много недель почувствовала себя… собой.
Наутро — звонок. Конечно. Кто ещё может звонить в восемь утра субботы, как не Ольга Петровна?
— Алина, здравствуй. — Голос был липкий, как разлитый варенье. — Игорь сказал, ты в гостинице. Какой же это позор…
— Позор — это когда вы вечно мне звоните, только если деньги нужны. — Алина села на кровати, натянув на себя простыню. — Что случилось?
— Ничего. Просто подумала — вдруг ты остыла. Поговорим по-человечески. Я не враг вам, Алиночка. Просто в жизни всякое бывает…
— Ольга Петровна, — прервала её Алина. — Мы поговорим по-человечески, когда вы однажды позвоните не со словами «помоги», а «как ты?»
— Ну ты же у нас гордая. Самодостаточная. Такая вся… холодная.
Алина усмехнулась.
— А вы — как всегда, с тонким комплиментом. До свидания.
На третий день гостиничного отдыха Алина зашла в ювелирный. Не за кольцом. Просто так. Себе — на память. Купила серьги. Маленькие, золотые. Такие, какие никогда бы не одобрила свекровь: «Дешевка, как из рынка».
Она улыбнулась своему отражению. Без макияжа. С синяками под глазами, но настоящая.
Свобода не всегда выглядит глянцево. Иногда — как утро с кофе из автомата и звонком от свекрови, который ты не берешь.
— Ты не понимаешь, Алина, мы же ничего у тебя не просим навсегда! — Игорь нервничал, мял салфетку в руках, как первоклашка на приёме у стоматолога. — Просто… займ. На месяц. Максимум два.
Они сидели в кафе у торгового центра. Вокруг было много стекла, много людей и ни капли уюта. Столик у окна, куда он её вызвал, был не свиданием, а заседанием арбитражного суда. Только без адвокатов и без кофе со сливками.
Алина кивнула. Медленно.
— Я поняла. Просто займ. И снова на словах. И снова без расписок. Как с твоим братом. Как с той кофейней, которую мама открыла «в честь новой жизни», а закрыла через восемь месяцев.
— Да что ты заладила — мама, мама… — Игорь откинулся на спинку стула и сжал виски. — Она не вечна, понимаешь? Она и так уже на таблетках. Давление, нервы, врачи… ты чего добиваешься? Чтобы у неё случился инсульт?
— А у меня не может случиться, да? — перебила Алина. — Мне-то, видимо, можно без сна, без отдыха, без поддержки? Ты не задумывался, что если кто-то постоянно должен помогать, то, возможно, другим стоит научиться хотя бы не мешать?
Игорь отмолчался. За окном серая женщина в белой шапке с собакой прицепилась к урне — выискивала, что бросили зря. Алина вдруг подумала: а ведь и правда — люди, которым вечно надо, узнают друг друга с первого взгляда.
— Я не против семьи, Игорь. Я против того, что ты каждый раз кладёшь мои интересы на алтарь своих долгов. Даже не своих. Матери. Брата. Собачки с почечным заболеванием.
— Опять ты издеваешься! — вспылил он. — Всю жизнь смеёшься, ерничаешь, из каждой ситуации — острота. А я, между прочим, стараюсь… хоть что-то делаю!
— Что ты сделал? — она наклонилась к нему. — Что конкретно ты сделал за последний год? Сидишь у матери, работаешь вон там, временно. А платёж по ипотеке кто закрывает? Кто?
Он молчал. Сжимал губы. А потом вдруг выдал:
— Да потому что ты карьеристка, Аля. Всё тебе — победы, премии, начальство… Всё в жизни — как в Excel. А я живой человек! Я не могу по табличке жить, как ты!
Алина хмыкнула. Очень спокойно. Очень устало.
— Я не в Excel живу. Я живу в реальности. Где за электричество платят не эмоциями, а деньгами. Где ипотеку списывают с карты, а не с надежд. И если ты — живой человек, то почему я рядом с тобой себя живой не чувствую?
Она ушла первой. Он не догонял. Только смотрел, как она в сером пальто — не новом, кстати — села в такси, не обернулась, не позвонила. Она даже чашку не допила. Капля кофе осталась на блюдце. Как память. Или как плевок.
Алина доехала до дома и сразу включила ноутбук. Она была из тех, кто спасается делами. Кто, разозлившись, мыл плиту до блеска или разбирал налоговую отчётность до полуночи. Сейчас — вариант с цифрами.
Но не пошло. Цифры расплывались, мысли прыгали. Она закрыла ноутбук и просто села на пол в коридоре. Между тумбочкой и обувной полкой. Сидела, обняв колени, пока не замёрзли пальцы на ногах.
— Я не хочу быть их банком. — прошептала в тишину. — Не хочу быть их банком. Не хочу быть их банком…
Повторяла, будто мантру. Но легче не становилось.
На следующий день она получила повестку. Не судебную — хуже. Семейное собрание. Формально — «просто посидим, обсудим». По факту — допрос с пристрастием и наездами.
Ольга Петровна ждала её у подъезда, в пальто цвета сырой глины и с губами цвета перепела.
— Алиночка, ну наконец-то, — картинно всплеснула руками. — А то уж думали, совсем обиделась…
— Я не обиделась, я просто переехала. — Алина холодно посмотрела на неё. — У вас же там всё своё. Родные стены, родной сын, родные долги.
Ольга Петровна на секунду сбилась. Потом выдала:
— Знаешь, мне всегда казалось, что ты умная. Но, видимо, одно с другим не связано.
— Точно, — кивнула Алина. — Я умная. И именно поэтому сейчас поднимусь, заберу вещи — и поеду. Потому что умная женщина не живёт с мужчиной, который ставит её на второе место после мамы.
Наверху — старый ковер, запах валерьянки и голос Игоря, как у сбитой собаки.
— Ну зачем ты вот так? — просипел он, когда она вошла. — Ты реально думаешь, что всё так просто? Что можно вот взять — и уйти?
— Нет, — ответила она. — Я думаю, что можно было сто раз поговорить, услышать, понять. Но ты слышал только крики матери. И теперь поздно. Теперь — да, просто уйти.
Она взяла чемодан. Он был набит наспех, но аккуратно. Алина всегда собиралась аккуратно. Даже когда собиралась в никуда.
— Я тебе ещё нужен? — спросил он, почти шепотом. — Или ты уже всё решила?
— Ты мне был нужен тогда, когда я просила о простом: «Пойми меня». — Она подошла ближе. Смотрела прямо в глаза. — Но ты каждый раз сначала спрашивал у мамы, можно ли.
— Это подло, Аля.
— А знаешь, что подло? — Алина остановилась в дверях. — Говорить женщине, что она слишком умная. И слишком сильная. Только потому, что рядом с ней мужик оказался слабее, чем мама.
И она ушла.
Без криков. Без сцены. Без «ты ещё пожалеешь». Только с одним чемоданом и серёжками в ушах.
Через неделю она подавала на развод. Через две — её новый статус был официальным. А ещё через три — ей пришло письмо. От нотариуса.
С формулировкой:
Имущественный раздел. Вопрос владения квартирой. Уточнение совместного долга.
Алина вскинула брови.
— Началось.
И это было только начало…
Алина подошла к нотариусу в перчатках. Было прохладно, и она с утра всё не могла решить — пальто или плащ. В итоге выбрала строгое, тёмно-синее пальто и каблуки. Развод — это не причина выглядеть как потерпевшая, — сказала себе, глянув в зеркало.
— Добрый день. Алиночка, да? — нотариус, женщина лет пятидесяти с лицом вечной учительницы труда, посмотрела поверх очков. — Вы по квартире? Ну проходите, сейчас всё объясню. Только чай у меня невкусный, сразу предупреждаю.
За стеклянной перегородкой сидел Игорь. В растянутой серой толстовке и с пакетом из «Пятёрочки», будто пришёл не на раздел имущества, а на закупку картошки. Глаза у него были как у хомяка на обыске — то ли сам что-то стырил, то ли точно знает, кто именно.
— Привет, — выдохнул он, будто задыхался.
— Здрасте, — ровно кивнула Алина.
Они сели напротив. Разделила их нотариус и один протокол, в котором черным по белому было написано: ипотека на двоих, доли равные, но платежи вносила одна сторона, а другая — находилась в состоянии… эм… философского безделья.
— Смотрите, коллеги, — начала нотариус, тыкая в бумаги ручкой с надписью «Росреестр», — у вас квартира, оформленная в браке. Но выплаты по ипотеке производились в основном Алинкой. Это хорошо видно по выписке. Она, к слову, у меня здесь. Долг закрыт наполовину. А дальше начинается веселье.
Алина даже не дернулась. Она уже всё знала. За последние недели она проштудировала Гражданский, Семейный и, на всякий случай, Земельный кодекс. И теперь была почти уверена, что в следующей жизни родится юристом.
— Так вот. Алина требует свою долю. И хочет, чтобы квартира была продана, а вырученные деньги делены пополам. Правильно?
— Почти, — спокойно сказала Алина. — Хочу, чтобы квартира была продана, доля мужа — вычтена пропорционально его вкладу. А это — двадцать семь тысяч рублей. За два года.
Игорь покраснел.
— Это подло, — прошипел он. — Я ведь тоже… Я жил там! Там мои труды, мои ремонты! Я кафель на кухне сам клал, помнишь?
— Помню. И как у тебя после этого сорвало проводку — тоже помню. — Алина улыбнулась холодно. — Мне пришлось вызывать электрика и платить из премии. Так что спасибо, но нет.
— Вы всё переводите в деньги, — яростно выдохнул он. — А любовь? А чувства? А как мы начинали?
— Мы начинали с одного чемодана, двух рюкзаков и больших надежд. — Алина резко посмотрела ему в лицо. — А закончили — твоей мамой на моей подушке и твоим бездействием.
— Она просто просила остаться, Аля. Ну что ты вот так?
— А я просила тебя выбрать. — Она наклонилась вперёд. — Но ты выбрал быть сыном. А не мужем.
Нотариус кашлянула.
— Так. Эмоции эмоциями, но мы всё же по закону. Продажа квартиры. После выплаты остатка по ипотеке сумма делится. Алине — восемьдесят шесть процентов. Игорю — оставшееся.
— Да оставьте себе эти копейки! — вдруг вскочил Игорь. — Забирай ты всё! Живи тут! Только не делай из меня монстра! Я… я просто хотел, чтобы мы были вместе!
— А я хотела быть в семье, а не в схеме, где меня всё время списывают в расходы, — прошептала она. — Мы с тобой не пара, Игорь. Мы бухгалтер и убыточный проект.
Через два дня она собрала коробки.
Квартира опустела быстро — так бывает, когда люди давно уже живут в разных мирах. Алина оставила Игорю его старые футболки, альбом с фото и кофемолку, которую он вечно чинил и никогда не чинил.
Что-то всегда оставляют. Даже когда кажется, что ничего не держит.
Она стояла у двери с ключами в руке. Было странно. Будто последний акт какой-то пьесы — когда зрители уже ушли, а ты всё ещё в костюме и не знаешь, куда деть реплику.
Раздался звонок.
— Кто там? — крикнула она, неохотно подойдя к двери.
— Это я, — за дверью был он. — Можешь… отдать ключи?
Алина молча открыла. На секунду им стало неловко. Словно они — два бывших актёра, встретившихся на сцене, где уже всё давно сыграно.
— Держи, — она протянула связку.
— Ты теперь где? — спросил он, не глядя в глаза.
— Там, где меня ценят. И не зовут на семейный совет, чтобы снять с меня последний слой кожи.
— Я всё испортил, да?
— Нет, — улыбнулась Алина. — Ты просто ничего не исправлял.
Она закрыла за собой дверь. Без хлопка. Без театра. Просто щёлкнул замок — и всё.
А потом пошла. Не спеша. Через двор, мимо старушки с газетами, мимо качелей, где однажды они с Игорем целовались в три часа ночи, смеясь над каким-то сериалом.
Она шла — и чувствовала, как с каждым шагом становится легче.
— Алина! — раздался сзади голос.
Она обернулась. Он стоял у подъезда, всё ещё с ключами в руке.
— Если что… я ведь тебя люблю. До сих пор.
— А я — себя, — тихо ответила она. — Наконец-то.
И ушла.
С лёгким сердцем, в каблуках и с чётким намерением больше никогда не сдавать свои интересы в аренду — даже «на месяц, максимум два».
