— Я просто не узнаю тебя Паш, — Алиса пыталась говорить спокойно, но внутри всё уже разлетелось на осколки.
— Ты опять с ней, да?
— Перестань… — Павел устало провёл рукой по лицу. — Это не то, что ты думаешь.
— А что тогда? — Она уже не кричала. Боль превратилась в глухое раздражение. — Ты исчезаешь на часы. Телефон под подушкой. Ты холодный. Даже твоя тень рядом — как будто не с тобой.
Он отвернулся, будто её слова не задели. Или задели слишком сильно.
— Я просто не могу сейчас… объяснять. У меня голова другим забита.
— Конечно. Например, Леной? — Алиса уставилась в его спину.
— Она снова рядом. Тихо. Уютно. У неё нет вопросов. Нет требований. Только мнимая доброта и улыбка.
— Ты же сама давно отдалилась — бросил он.
— С тобой — сплошные упрёки. Ссоры. У Лены… у Лены всё проще.
Она молча развернулась и ушла в комнату. Не потому что хотела, чтобы он остался. А потому, что знала — не останется.
Павел поначалу думал, что просто переутомился.
Но потом — анализы, УЗИ, врачи, слова, от которых стынет кровь: «опухоль». Предположительно злокачественная.
И он испугался.
Он чувствовал, как всё сыпется — изнутри и снаружи. Алиса казалась далёкой как звезда.
В доме — тишина, которую даже сын Тимур не мог заполнить. А Лена — как будто почувствовала момент. Появилась «совершенно случайно», написала трогательное сообщение, встретились, и всё завертелось.
— Я всегда тебя любила Паш. — Она держала его за руку, смотрела снизу вверх. — Если тебе тяжело, я рядом. Не бойся. Я не уйду. Даже если будет совсем плохо — я с тобой до конца.
Он вцепился в её тепло как утопающий. И правда — она не спорила. Не упрекала. Приносила ему лекарства, присылала еду, говорила ласково, нежно. Словно всё это было настоящим.
Он даже — в каком-то помутнении — пообещал: «Если что, квартира твоя. Всё равно… мне она уже не пригодится».
То была квартира, доставшаяся от матери. Он так и не решился оформить наследство на кого-то ещё. Всё тянул с документами.
Но Лена не ухаживала. Не была рядом, когда нужно было ехать в больницу. Не сидела в очередях. Не держала за руку в ночь перед пункцией.
Она просто писала:
«Держись, милый. Думаю о тебе» — и исчезала.
Павел постепенно понимал: она здесь не ради него. Она просто ждёт. Как хищник — выжидает.
В какой-то момент он нашёл у неё на столе распечатку — предложение от риелтора. Его квартиру она уже оценивала. Без слов. Без спроса.
Всё стало кристально ясно.
Алиса в это время не искала встречи. Но всё же думала о нём. Думала, несмотря на злость, несмотря на всё.
Она не сразу поняла, что с ней происходит. Просто всё чаще тошнило по утрам, пропадал аппетит, кружилась голова. Потом — тест. Потом — врач. Потом:
— Да, вы беременны. Поздравляю.
Сначала — растерянность. Потом слёзы. Сложно сказать, радости ли или страха.
Она рассказала сыну, Тимуру, за чаем на кухне. Сын удивился. А потом задумался, глубоко по-взрослому.
— Мам… Я думаю, это надо сказать отцу. Он… Он ведь, наверное, не знает.
— Не надо. Он уже с другой. И вообще — он болен. Зачем ему это?
— Поверь… иногда именно это и нужно. Особенно, когда всё остальное рушится.
Павел узнал, когда ждал очередные результаты. Он уже готовился к худшему, внутренне попрощался со многим — с планами, с нормальной жизнью, с собой.
Но врач сказал иное:
— Опухоль доброкачественная. Придётся наблюдаться, пройти лечение, но жить вы будете. И долго, если захотите.
Он вышел из кабинета как подменённый. Жизнь вдруг снова включилась.
И в тот момент Тимур прислал ему сообщение:
«Папа, мама ждёт ребёнка. Ты будешь отцом снова».
У Павла в голове всё щёлкнуло.
Он поехал домой, открыл все бумаги. Убрал оценку, снятую Леной. Позвонил нотариусу. И оформил дарственную на Алису.
С этим он шёл к ней — ни умолять, ни просить. А доказать, что он, наконец, понял:
Не бывает рядом тепла без боли. Но и без боли — нет любви.
Алиса открыла дверь не сразу. Долго стояла за ней — молча с рукой на замке. Сердце стучало в горле.
Когда Павел наконец появился на пороге, он выглядел иначе. Не просто уставшим — почти хрупким. В пальто, которое висело когда-то в их прихожей.
В глазах — растерянность, тяжесть, что-то детское, будто он потерялся.
— Привет… — Его голос был сдавленным. — Я на минуту?
Алиса молча отошла в сторону. На кухне пахло супом, тестом и мандаринами. Тихо тикают часы. Где-то в комнате сын слушает музыку в наушниках.
— Мне нужно тебе кое-что сказать, — начал он глядя на руки.
— Не оправдаться. Я даже не жду прощения. Просто… Хочу, чтобы ты знала.
Она молчала. Он сделал глоток чая и вдруг резко выдохнул:
— Я испугался. Болезни. Себя. Я цеплялся за Лену, потому что она пообещала быть рядом. А ты… ты была злая, как я думал. Холодная. А на деле — просто живая, уставшая, настоящая.
Павел поднял глаза. Он будто скидывал с себя старую кожу, слово за словом.
— А она — играла. Тепло, улыбки — всё было, чтобы выжать из меня то, что нужно. Она не помогала. Она считала деньги, ценила стены, не меня. Я видел, как она договаривалась с агентом… пока я мотался по больницам. И понял, что одинок по-настоящему. Но…
Он дрогнул. Словно запнулся внутри себя.
— Но потом Тимур сказал, что ты ждёшь ребёнка. И… я впервые за всё время почувствовал, что мне есть, зачем жить. Я поехал к нотариусу. Всё оформлено. Квартира теперь твоя.
Алиса тихо опустила глаза. Что-то в ней дрогнуло — не слёзы, нет. Боль, окаменевшая внутри, вдруг треснула. Не прощение, но понимание.
— Ты сам всё испортил, Павел, — сказала она негромко. — Я жила рядом с тобой и чувствовала, как затухаю. Медленно, в тени другой женщины. И когда ты ушёл — было больно, да. Но стало легче дышать.
Я выбралась. А теперь ты приходишь — с глазами, полными раскаяния, — и я не знаю, куда это всё деть.
Он медленно опустился на колени прямо на кухонный коврик. Глупо, неловко, по-мужски неуклюже.
— Прости, — сказал он тихо. — Я не сразу понял, кто был рядом по-настоящему. Ты. Ты и Тимур. Я испугался. Но теперь — я хочу быть. Рядом. Помогать. Не мешать. Просто… быть.
Он не просил вернуть. Он просил шанс стать человеком.
Прошёл месяц.
Павел больше не жил с ними, но приходил — по выходным, после работы. Приносил фрукты, тёплый плед, книги о родах, спрашивал, как себя чувствует она. Не давил. Просто — был рядом.
Тимур сначала держал дистанцию. Потом однажды, попросил помочь с уроками. С этого началось.
Однажды Алиса вышла на балкон. Павел стоял у подъезда, в руках — два билета.
— Байкал, — сказал он, глядя вверх.
— Ты всегда хотела. Не сейчас. Потом, когда малыш родится. Я не навязываюсь. Просто хотел, чтобы ты знала — я жду.
Письма от него стали приходить каждое утро. Не длинные, не с мольбами. Простые:
«Доброе утро. Сегодня мороз. Береги себя. Я заехал в аптеку, оставил витамины у Тимура. И яблоки. Красные, как ты любишь.»
Алиса не отвечала. До одного утра.
«Спасибо за яблоки. И за чай. И за то, что просто не врёшь больше.»
Однажды Лена пришла. Без предупреждения. На крыльце.
— Ну что, — усмехнулась она, — снова к бывшей под крыло? Ты ж не думай, что кто-то тебе поверит, что ты исправился.
Алиса вышла к ней, спокойно. С рукой на животе.
— Он уже сделал свой выбор. А теперь — я сделаю свой. И ты в нём — не участвуешь.
Лена ушла, сжав губы.
Финал наступил не в один день. Не в киношном «вернулись, обнялись, зажили счастливо». Нет.
Это было утро, когда Алиса проснулась, а рядом стояла кружка с чаем, согретым молоком и надписью на салфетке:
«Тихо. Ты спи. Мы с Тимуром пошли на рынок. Всё под контролем. Твой П.»
Она улыбнулась. И заплакала.
Не от боли. А от того, что впервые за долгое время чувствовала: она не одна. Она — дома. И всё впереди.
