— Вы что, совсем уже совесть потеряли? Построили дом — и теперь корчите из себя буржуев? — голос сестры хлестал, как пощёчина.
Вадим молча держал телефон в руке, глядя в окно, где ветер гонял прибрежную пыль вдоль их новенького забора. За спиной на кухне кипел чайник, и жена, Ирина, стирала руки от муки — пекла хлеб на закваске. Дом пах теплом и уютом. А на том конце телефона — родня, которая за долгие годы ни разу не протянула руку помощи, но теперь решила, что должна получить своё.
— Мы вообще-то семья! — не унималась Наталья. — Ты квартиру бабушки продал, Ирина свою — вот и жили бы скромно. А ты смотри, какой дворец отгрохал! У моря! Тебе что, трудно нас на лето позвать? Или дядю на пару недель пустить перекантоваться не можешь?
— Наташа, — Вадим спокойно перебил, — ты где была, когда я ночами на стройке мёрз? Когда Ирина три месяца с температурой ходила, потому что работала на трёх работах, чтобы кредит закрыть? Где вы все были, когда мы без дверей жили и душ на улице ставили?
— Не перегибай, — голос сестры сбавил напор, но заскрипел, как ржавое железо. — Я ж просто предложила.
Он нажал «сброс». Это была не просто «просьба». Это было требование. Как будто кто-то записал их дом в общее имущество семьи.
Они строили долго. Очень долго.
Квартира во Владивостоке досталась Вадиму от бабушки по наследству. Именно ему. Он ухаживал за ней в последние годы, он приезжал, когда остальные отмахивались. Бабушка всё оформила официально — оставила квартиру Вадиму. Но стоило ему продать её, как родственники решили, что имущество «семейное» и делиться он обязан.
Он не собирался её продавать, пока Ирина не осталась без работы, а проценты по ипотеке не начали грызть их, как термиты. Тогда он сам предложил:
— Продаём мою. Закрываем ипотеку. Потом продаём твою и строим. Свой. Новый дом. С нуля.
Она сначала плакала, потом молчала. Потом согласилась. Они съехали в съёмную однушку, вдвоём с котом и надеждой, что успеют за год.
Год растянулся в два с половиной. Проект переделывали трижды. Бригаду меняли два раза. Один раз их вообще кинули — забрали аванс и исчезли. На участке ночевали по очереди, боялись воров. Летом спали в машине, зимой — у Ирининой тёти, в доме без отопления.
Иногда хотелось всё бросить. Но однажды, посреди осени, когда они вдвоём сидели на незастеклённой веранде под дождём, грея руки о пластиковую кружку с растворимым кофе, Ирина сказала:
— Ты знаешь, я вдруг почувствовала, что это наше. Наше. Даже если оно ещё без крыши и света.
И вот теперь, когда всё было закончено — стены выкрашены, сад посажен, даже черепица на крыше сложена вручную Ириниными родителями, вернее ее отцом — в их дом ломилась «семья», которой они никогда не были нужны.
Сначала позвонил дядя Костя, тот самый, что когда-то одолжил у Вадима деньги и пропал на три года.
— Ну что, хозяин! А давай я к тебе сына на каникулы отправлю? Он у нас шумный, но мужик растёт. Пусть на море подышит. Кормить его не надо — мы ему тушёнки дадим!
Потом заявилась сама Наталья. На такси. С чемоданом. Без предупреждения.
— Я ж родная. Не гнать же меня обратно? У меня отпуск!
Ирина смотрела на неё как на стихийное бедствие. В доме даже гостевой не было ещё — одну спальню обустраивали, две другие были пустыми коробками с рулонами минваты.
— Мы тебя не ждали, — тихо сказала Ирина.
— Да ладно! — Наталья прошлась по кухне. — Ты же в инстаграме выставляешь хлеб свой и травки. Красота. А у нас в Москве жара и смог. Я тут недельку перекантуюсь.
— Мы не договаривались, — Ирина повернулась к Вадиму. — Скажи ей.
Он сказал. Спокойно, но чётко. Наталья ушла с оскорблённым видом. Через час позвонила свекровь.
— Вы что, с ума посходили? Родную сестру выгнали!
— Мама, мы не гостиница. Мы только начали жить. Мы не должны всем.
Потом был семейный чат. Крики. Упрёки. Один из двоюродных братьев даже написал, что раз уж Вадим продал квартиру бабушки, то, мол, она же была «общая». Значит, и дом теперь — чуть ли не частично «их».
— Ну ты поняла? — сказал Вадим, бросив телефон на диван. — Они считают, что имеют на нас право.
— Пусть считают. Главное, чтобы не имели ключей.
Вечером они открыли вино и сели у окна. За ним — шумело море, прохладный ветер трепал шторы. В доме пахло хлебом и деревянными стенами. Он положил руку на её колени. Она — на его.
— Мы ведь выдержим? — спросила она.
— Мы уже выдержали, — ответил он.
В дверь постучали. Резко. Поздно.
Они переглянулись.
— Только не снова… — пробормотала Ирина.
На пороге стояла соседка — Валентина, из дома напротив. В руках у неё был пирог и термос.
— Простите, что поздно. Просто… я видела, как к вам весь день ломились. Хотела сказать: не все тут такие. Если что — заходите. Мы с мужем тоже строили сами. Мы вас понимаем.
Ирина взяла пирог с дрожащей улыбкой. Вадим кивнул.
На этой земле у них не было никого. И вдруг — появилась кто-то.
Холодный чай на столе. Море за окном. И абсолютная тишина, впервые за много лет.
— Нам никто не должен. Но и мы — больше никому, — сказал Вадим.
И это была не защита. Это была свобода.
Спустя неделю пришло заказное письмо. От Натальи. В нём лежали копии документов и сопроводительная записка с резкими формулировками: «Продавая квартиру бабушки, ты нарушил моральный долг перед остальной семьёй. Мы с мамой считаем, что ты обязан был хотя бы частично поделиться. Это бы было по-человечески».
Ирина читала вслух, при каждом абзаце всё сильнее сжимая лист.
— Это бред, — сказал Вадим. — У квартиры был один собственник. Продажа законная. Я никому ничего не должен. По-человечески? А где они были по-человечески, когда мы ночевали в машине?
Она подняла голову:
— Ты думаешь, они отстанут?
— Нет. Но это уже неважно. У нас есть всё, чтобы не пускать их обратно в свою жизнь.
Она кивнула, но в глазах уже горела тревога. Не за стены. За покой. За то, что после всех лет борьбы они, возможно, снова будут вынуждены доказывать право на своё.
И если понадобится — они это сделают.
Прошло две недели. Жара стояла густая, липкая, как расплавленный мёд. Море блестело за горизонтом, и в доме, наконец, стало по-настоящему тихо.
До утра субботы.
Вадим проснулся от глухого стука. Сначала решил — показалось. Потом услышал голос. И ещё один. Мужской и женский. Смех. Скрип калитки.
Он выглянул в окно — и обомлел.
Во дворе стояли палатки. Настоящие, туристические. Одна синяя, другая оранжевая. Рядом — машина с московскими номерами и две фигуры: дядя Костя и двоюродная племянница Маша, двадцать лет от роду, с вай-фай-колонкой в руках.
— Чего ты вылупился? — весело крикнул Костя. — Мы с ночи ехали! Приехали дышать морем! Ты же не против, если мы тут поживём на недельку-другую?
У Вадима сперло дыхание. Он вышел босиком, рубашку не надел — только шорты.
— Вы что, с ума сошли? Кто вас звал?
— А чего звать? У нас дом общий, считай, семейный. Мы же тебе письмо писали — ну, вы там разберётесь. А пока — мы на воздух. Да ты не переживай, мы в дом не пойдём. Палатки поставили, печку туристическую привезли, водичку у вас нальём — и порядок!
Костя уже возился с мангалом.
Вадим молча развернулся и ушёл в дом. На кухне сидела Ирина с чашкой чая. Она не смотрела на него. Смотрела в стол.
— Видела? — спросил он.
Она кивнула.
— Я не могу больше. У меня внутри всё сводит. Мы будто снова в их власти.
— Не в их. Пока мы молчим — да. А если говорить — нет, — сказала она и встала. — Сейчас.
Они вышли вдвоём. Ирина шла вперёд. На ней была рубашка, которую она носила, когда заливала бетон. Глаза — холодные.
— Убирайтесь, — сказала она.
— Ир, ну ты чего? Мы же родня. Поживём в палатке, ничего от вас не просим! — запротестовала Маша, уже выложившая полотенце на газон.
— Газон мой. Земля наша. Дом наш. Вы — никто. Вас не звали.
— Да ладно тебе! — махнул рукой Костя. — Ты бы хоть чайком напоила. Не по-людски как-то.
— А вы по-людски? Ввалились без спроса. Палатки, мангал, посёлок весь насмотрится. Мы вас не впускали — вы самозванцы.
— Угрожать будешь? — прищурился Костя. — Или в полицию пойдёшь?
— А ты попробуй остаться. Узнаешь.
Ушли они только под вечер. Сорили, громко хлопали дверьми машины, но уехали. Больше не вернулись. На следующий день соседка Валентина принесла пирожки.
— Слышь, а ты молодец. Не прогнулась, — шепнула она Ирине.
Но покой длился недолго.
Через неделю пришла свекровь. Сама. С авоськами, как на базар. В одной — соленья, в другой — одеяла и тапки.
— Я вот что решила, — объявила она, едва переступив порог. — Сдам свою квартиру и поживу у вас. Воздух, природа. Вы ж не будете родную мать гнать?
Ирина чуть не выронила чашку.
— Мама, у нас нет места. У нас ремонт. И вы не договаривались.
— Я же не чужая! Вы ж не на курорте, в самом деле — у моря домик, родственников принимать надо! И вообще — я свою долю тоже требую. Квартиру твою продали? Мою внучку лишили наследства? Значит, я имею право!
Вадим молчал.
Потом сказал:
— Нет, мама. Уходите. Вы нарушаете границы.
— Что ты сказал?
— Я не должен. Никому. Мне бабушка оставила квартиру — не вам. Она могла оставить кому угодно. Но оставила мне. Вы не просили, не помогали, не участвовали. А теперь вдруг решили, что я вам должен?
— Ты сын!
— А я человек. Я имею право на свой дом. Свой покой. Свою семью.
Свекровь ушла с криками. Через день в чате опять разгорелась буря. Появились новые претензии, намёки на «неблагодарность» и «жадность». Кто-то даже выложил старое фото бабушки — с подписями, что «она бы такого не одобрила».
Но однажды всё это прекратилось. Неожиданно. В одно утро чат замолчал. Ни писка. Ни скриншотов. Ни голосовых.
Ирина заглянула в окно. На горизонте качались чайки.
— Устали, — сказала она. — Или поняли.
— Или нашли кого посговорчивее, — усмехнулся Вадим.
Прошло лето. Соседи заглядывали в гости. К ним заезжала Валентина с мужем. Местная библиотекарша принесла старые книги в подарок. Один рыбак научил Вадима ловить камбалу на глубине.
А родственники больше не звонили.
— Ты знаешь, — сказала как-то Ирина, — у них не дом отобрали. У них иллюзию отобрали. Что можно ничего не делать, а потом просто прийти — и забрать.
— Мы им мешаем быть в этой иллюзии, — кивнул он.
— Пусть теперь живут в своей реальности.
И с тех пор дом у моря принадлежал только им. Не потому, что так было написано в документах. А потому, что они его выстрадали. День за днём. Ночью, в дождь, в ссорах, в бетонной пыли, в страхе и в вере.
Никто не имел на это право. Кроме них.
